Простые гипотезы

Глава 1. Северный маршрут

Август начался с того, что я купила билет в один конец. Не в смысле – навсегда, а в смысле – до Saint P. Поезд пах советским кожзамом, щедро сдобренным амбре дешевой колбасы, потертых ботинок и сладковатым духом немытого тела. Тринадцать часов в сидячем вагоне – отличный способ провести инвентаризацию своей жизни и понять, что ты либо полнейшая идиотка, либо отчаянная авантюристка. Я склонялась к первому варианту.

За окном плыли сонные пейзажи – бесконечные поля, подернутые дымкой тумана, перелески, похожие на темные острова, стайки деревянных домов с голубыми ставнями. С каждым часом небо за стеклом становилось все бледнее, воздух – прозрачнее, и в нем уже угадывалась прохлада незнакомого севера. Я чувствовала, как отдаляюсь от себя прежней, от своей упорядоченной жизни, километр за километром сжигая мосты.

Скажем честно, я ехала не за музейными залами и разводными мостами. Я ехала проверить свою гипотезу. Химию, что бьет током между двумя людьми, которую не объяснишь формулами, но которую чувствуешь кожей, даже через экран телефона. Я ехала не для мимолетного удовольствия, не для того, чтобы просто приятно провести время в постели, потому что где-то на самом дне сознания понимала: с ним это не будет просто близостью. Это будет тектонический сдвиг. Полное растворение. Возвращение в ту единственную точку во Вселенной, где перестаешь быть собой и становишься – частью.

Я то и дело скатывалась по скользкому сиденью, пытаясь найти позу, в которой позвоночник не напоминал бы старую пружину. То читала, то дремала, то просто смотрела в окно, на мелькающие леса и поля, на убогие полустанки и одинокие домики. Предыдущая бессонная ночь на работе – мы сдавали проект благоустройства еще вчера – давала о себе знать свинцовой тяжестью во всем теле. Мои глаза выглядели так, будто я не спала неделю и усердно дегустировала дешевый вискарь в баре 24 часа.

Потрясающее ощущение – открыть глаза в полудреме и увидеть, что за стеклом уже серый, влажный рассвет. Свинцовое небо туманного утра, первые редкие, чахлые сосны, болотистая равнина, поросшая бледно-зеленым мхом. Пейзаж за окном сменился с раскаленного южного на прохладный, северный, сдержанный, даже немного суровый. Оставалось пара часов, и единственное, о чем я могла мечтать, – горизонтальная поверхность и тишина.

Поезд плавно покачивался на стыках рельсов. Я достала растрепанный томик, страницы которого пахли старой бумагой и чужими тайнами. Слова сливались воедино с мерным стуком колес, унося меня далеко от шумного вагона, в мир, где пахло дождем и надеждой. Время от времени я отрывалась от текста, ловила на себе чей-то любопытный взгляд и снова погружалась в повествование, хоть и чувствовала, как тревога потихоньку окутывает своим ледяным кольцом. В поездках книга была моим щитом и моим убежищем, но сейчас чтение не помогало.

Переживание сжимало желудок в тугой, болезненный комок. Что ты творишь? Ты же правильная девочка! Правильные девочки так не делают! – визжал во мне голос мамы, голос здравого смысла, голос всей моей предыдущей жизни. Он звучал в такт движению вагона, навязчивый и неумолимый.

Нерешительность шептала: Следующая остановка – твоя. Может не выходить к нему? А просто купить обратный билет обратно прямо сейчас. Тебе точно есть чем заняться эту неделю.

Но под всем этим, глубже, шевелилось другое – азартное, наглое, живое. Желание шагнуть за край. Ладно, – уговаривала я саму себя. – Схвачу такси, уеду первым же поездом, если все пойдет не так. Всего лишь одна ночь, а дальше будет видно.

К тому же в голове крутилась еще одна навязчивая и гадкая мысль: А он вообще узнает? Понравлюсь ли? После долгой дороги я чувствовала себя помятой и выцветшей. Средний рост, из-за которого я вечно не знала, на каких каблуках быть – чтобы не казаться великаншей или, наоборот, мышкой. Волосы, темные и непослушные, сейчас, наверное, висели безжизненными прядями, а не роскошной волной, как хотелось бы. Зеленые глаза, подернутые дымкой усталости, вряд ли блестели томным огнем – скорее, выдавали всю мою неуверенность и страх. Фигура песочные часы сейчас была спрятана под мешковатой дорожной футболкой. Аккуратная грудь, тонкие ключицы, длинная шея – все эти когда-то воспетые кем-то достоинства сейчас казались мне обыденными и не стоящими внимания. Он видел меня тогда, нарядную, веселую, яркую. А сейчас я… просто я. Смятенная, уставшая, без слоя грима и уверенности. Увидит ли он во мне ту самую девушку? Или разочаруется, заметив мелкие изъяны – ту самую родинку у губ, слишком широкие бедра, неидеальную кожу? Эти мысли бились в висках навязчивым, зудящим ритмом, заглушая даже размеренный и монотонный ритм движущегося состава.

Быть в такой растерянности – отвратительно. Поезд с оглушительным скрежетом, лязгом и шипением затормозил, вырвав меня из петли самоедства. Я дернула с полки свою предательскую сумку, в которую я собрала косметичку, книгу, хлопковую футболку на все случае жизни, черное обтягивающее платье на выход и пару комплектов белья – красивое кружевное и спортивное. Она была полупустой и легкой, как мое решение приехать сюда.

После продолжительного пути в сидячем кресле тело перестало разгибаться, отзываясь на каждое движение пронзительной болью и паническим криком: Не выходи! Видишь, как все плохо? Это знак! Вернись!

Я сделала шаг. Потом еще один. Спустилась по трем холодным, обшарпанным металлическим ступенькам вагона на перрон.

И меня поглотила, подхватила и понесла невероятная, гудящая толпа огромного вокзала. Воздух ударил в лицо – не южной жарой, а прохладой, пахнущей углем, соляркой, железом и далекой морской сыростью. Воздух другого мира. Воздух Saint P. Я сделала первый глоток этого воздуха, и он показался мне пьянящим.

Глава 2. Подножка

Воздух Saint P. – это отдельный химический элемент. Он не просто холоднее. Он плотнее, тяжелее, в нем витают истории. Он пахнет мокрым гранитом, отсыревшими вековыми барельефами, сладковатым дымом сигарет и легкой прохладой с залива. Он обволакивал кожу, липкую от дорожной грязи, и будто смывал с меня слои усталости и сомнений, оставляя лишь оголенные нервы нараспашку.

Я замерла в людском потоке, чувствуя себя буйком в бурном, незнакомом море. Высокие потолки вокзала, украшенные лепниной, гул сотен голосов, сливающихся в один непрерывный гомон, переклички репродукторов – все это давило, волновало и гипнотизировало одновременно. Я стояла под огромным табло с расписанием, и время будто остановилось. Рука сама потянулась к телефону в кармане измятых поездкой джинсов. Одно движение – одно единственное сообщение – и все можно остановить. Написать: Извини, я передумала, развернуться и потонуть в обратном потоке, к кассам, к знакомому, к безопасному, к своему прошлому.

Сердце колотилось где-то в горле, что даже подташнивало. Прикрыв веки и сделав глубокий вдох, я отправила ему сообщение: Приехала.

Три точки зазмеились в ответ почти мгновенно, будто он держал телефон в руке и ждал.

Стою у центрального выхода. В синей куртке.

Синяя куртка. Летом. Ну конечно. Saint P. Это была единственная зацепка, ключевая деталь, которая отделяла его от сотни других встречающих в любом другом городе, от всей этой многоликой, равнодушной толпы. Я выдохнула и еще раз глубоко вдохнула, набираясь сил, и пошла, пытаясь придать своей походке хоть каплю уверенности, которой не было внутри. Ватные ноги, подкашивались, будто я только что сошла с корабля после долгого плавания.

Он стоял спиной, и это было маленькой победой судьбы. У меня оставалось несколько секунд, чтобы его увидеть и не сбежать. Арти был высоким и очень худым, его фигура казалась угловатой и немного нескладной в небрежно надетой синей куртке. Темные, почти черные волосы, непослушные и чуть вьющиеся, спадали на лоб, почти касаясь бровей. Его лицо казалось высеченным не из плоти, а из камня – волевым резцом ветра этого города и прошедших лет. Скулы, острые как лезвия, подчеркивали глубокую посадку глаз, а упрямый, резко очерченный подбородок говорил о характере больше любых слов. Каждый угол, каждый изгиб был четким и ясным, будто набросанным талантливым графиком, не признающим мягких линий и неопределенности. Но главное – это были его глаза. Серые, не стального, а скорее дымчатого, туманного оттенка, они казались невероятно глубокими и старыми – не по возрасту, а по количеству увиденного и прочувствованного. В них читалась какая-то внутренняя усталость и одновременно – тотальное спокойствие. И на суровом фоне его лица неожиданно мягко и чувственно смотрелись пухлые, четко очерченные губы, которые сейчас были слегка поджаты в сосредоточенности. Он смотрел куда-то в сторону, и я увидела профиль во всей его противоречивой красоте. Руки он держал в карманах, но я прекрасно помнила, как они выглядели – из-под манжет куртки виднелись лишь начальные, самые верхние завитки татуировок, но память услужливо подсказывала остальное: его руки, от кистей до самых ключиц, были покрыты сложными, тонко проработанными узорами – мандалы, геометрические орнаменты, какие-то надписи, сливавшиеся в единый, невероятно сексуальный и красивый рисунок, который так контрастировал с его общей сдержанной внешностью и так манил к себе, вызывая желание рассмотреть каждую линию, каждую тень. Он курил, и дым таял в сыром воздухе вокзала, растворяясь без следа…

Точно не главный красавчик университета. Гораздо лучше, интереснее. Он выглядел… своим, прямолинейным и магнетизирующим. Частью этого города – непарадного, настоящего.

Я слишком долго пялилась или обдумывала, но Арти обернулся. Его глаза – серые, как дождливое небо – нашли меня в толпе мгновенно, будто у него в голове был встроен автоприцел. Меня насквозь пронзил его взгляд – прямой, тяжёлый, лишённый всяких двусмысленностей. В нём было то же дерзкое оценивание, что и в нашу первую встречу, и читалось то самое мгновенное узнавание, те самые необъяснимые ощущения взаимного притяжения, что пульсировали между нами даже через тысячи километров холодного экрана. Уголки его губ поползли вверх. Не улыбка, а ее начало, намек, многообещающее и опасное.

– Доехала живой? – голос оказался ниже, чем в телефоне, с легкой, приятной хрипотцой, и от этого звука внутри все перевернулось и поползло вниз, теплое и тревожное.

– Еле. Мое место в поезде явно предназначалось для допроса с пристрастием, – выдавила я, сама удивляясь, что могу шутить. Голос звучал подавленным, больным и сиплым от недосыпа.

– Компенсируем, – он легко взял мою сумку, его пальцы ненадолго коснулись моей руки. От прикосновения по коже пробежали мурашки.

Химия, черт возьми. Она существует. Это не показалось.

Он повел меня к выходу, и я шла рядом, остро осознавая каждый его шаг, каждый взгляд на меня, каждый звук его голоса. Страх никуда не делся, он притих, притаился где-то в глубине, уступив место наивному любопытству и щемящему, нарастающему предвкушению. А что, если? А что, если все будет так же жарко, так же интенсивно, так же откровенно, как в тех сообщениях, что мы писали друг другу глубокой ночью, прячась от всего мира?

Saint P. встретил меня во всей своей пронзительной, меланхоличной, величественной красоте. Серое, низкое небо, давящее на крыши старинных зданий цвета промокшего асфальта, выцветшей охры и бледной бирюзы. Ветер, пахнущий водами реки, – запах свежести, водорослей, влажного камня и чего-то вечного и неизменного. Играющие шпили исторических зданий вдали, застывшие линии мостов. Я остановилась на секунду, чтобы вдохнуть это, чтобы прочувствовать. Этот город был таким же, как он, – неласковым, неярким, не пытающимся понравиться, но бесконечно притягательным своей суровой, аутентичной правдой.

– Куда мы? – спросила я, глядя, как он ловко ловит такси, поднимая руку.

Он обернулся, и в его глазах, этих серых глазах цвета осеннего неба, было то самое что, ради чего я и проделала этот долгий, безумный путь.

– Домой, – сказал он просто. И в этом слове было все: конец пути, тепло, обещание, тишина и пугающе желанное начало чего-то нового.

Глава 3. Химические реакции

Квартира Арти оказалась именно такой, какой я ее неосознанно рисовала в воображении: небольшая, в старой парадной с потертым мрамором лестниц, высокими потолками и тяжелыми, дубовыми дверьми с почтовыми щелями. Не просто жилое пространство, а самое настоящее логово. Книги везде: на полках, забитых до отказа, на столе, на полу, на подоконнике. Стеллажи прогибались под тяжестью томов. Гитара в углу, прислонившаяся к стене с обоями, видевшими лучшие времена. Бардак на столе выглядел творческим, осмысленным, а не неряшливым – стопки исписанных бумаг, пустые чашки от кофе, пачка сигарет, огарок свечи в стакане. И запах. Пахло кофе, крепким, свежемолотым, сладковатым дымом сигарет, древесиной старых полок и им. Пахло мужчиной. Пахло жизнью.

Дверь закрылась с тихим, но окончательным, бесповоротным щелчком, и мир резко сжался до размеров этой узкой прихожей. До него – рукой подать. Гул вокзала, грохот машин с огромных проспектов, голоса толпы – все это осталось где-то там, в другой, шумной, чужой вселенной. Здесь была только тишина, нарушаемая нашим не совсем ровным дыханием и отдаленным гулом города за окном.

– Чай? Кофе? Спиртное? – спросил он, скидывая куртку на старую вешалку-стоячок. Под ней – простая черная футболка, обтягивающая рельеф мышц. Я проследила взглядом за движением его плеч, за линией спины, за тем, как двигаются его руки. Он был настоящим, осязаемым, живым. Не набором пикселей на экране, не голосом в телефоне. Плотью и кровью. Вся та эфемерная связь, что витала в цифровом пространстве, внезапно обрела плотность. Вес. Запах. Звук. Она ударила по мне с такой сокрушительной, животной силой, что мир сузился до ядра атома.

– Кофе. Пожалуйста. Очень крепкий. Иначе я просто отключусь тут же, на этом полу.

Пока он хлопотал на крохотной, узкой кухне, гремел туркой, чашками, я сделала вид, что с огромным интересом рассматриваю корешки книг на ближайшей полке, пытаясь привести в порядок бешеный стук сердца в висках и перевести дух. Руки до сих пор слегка дрожали. Правильная девочка, правильная девочка, – завела свою заезженную пластинку совесть, голос внутренней цензуры. Я заставила ее замолчать, впитывая атмосферу его пространства. Здесь все было им пропитано, каждая вещь, каждая книга, каждая царапина на паркете рассказывала историю. Это было как войти внутрь его разума, получить доступ в святая святых.

Он вернулся с двумя большими кружками черного, обжигающе горячего кофе. Аромат был густым и горьковатым. Наши пальцы снова соприкоснулись, когда он передавал мне мою кружку. Искра. Точная, яркая, пронзительная. Молчание повисло между нами тяжелым, плотным, почти осязаемым полотном. Все наши разговоры, которые лились рекой в мессенджере, все откровения, шутки, флирт – вдруг испарились, уступив место напряжению, которое витало в воздухе, как густой туман, как гроза перед самым сильным ливнем.

Он смотрел на меня. Просто смотрел, не отрываясь. И я не могла, не хотела отводить глаз. В его серых радужках считывалось столько всего – вопрос, утверждение, челендж?

– Я думал, ты не приедешь, – вдруг сказал он, и его голос прозвучал тише, приглушеннее, только для нас двоих.

– Я тоже так думала до последней минуты, до самого открытия двери вагона, – призналась я, и это была чистая правда.

Я отпила глоток кофе, чтобы собраться с мыслями.

– Но было бы еще сложнее жить с мыслью, что я испугалась. Что даже не попробовала.

Он медленно кивнул, взгляд стал мягче.

– А я испугался, что ты сейчас посмотришь на всю эту… – он снова жестом очертил пространство комнаты, – на меня… и поймешь, что совершила ошибку. Что я не такой, каким кажусь в телефоне.

– А какой ты в телефоне? – перевела я разговор на него, чувствуя, как напряжение понемногу спадает.

– Ну, знаешь, – он усмехнулся. – Более уверенный. Гладкий. Гораздо меньше нервничаю, когда у меня есть время обдумать ответ.

– Мне нравится тот, что без времени на ответ, – вырвалось у меня. – Он… настоящий.

Мы замолчали. Кофе обволакивало своим ароматом, а тишина стала комфортной, наполненной атмосферой доверия и полного понимания.

– И почему же ты все таки приехала?

Глупый, наивный, но в то же время риторический вопрос. Он знал ответ. Мы оба его знали. Это висело между нами в воздухе – огромное, электрическое, животное, невысказанное.

Я поставила кружку на ближайшую полку, так и не допив. Сделала шаг к нему. Паркет под ногами предательски скрипнул. Потом еще один шаг. Сердце колотилось так бешено, что, казалось, его слышно в самой дальней комнате, а может, и во всем этом спящем, молчаливом доме.

– Химия, электричество, притяжение или как там еще это называют в романах – улыбнулась я, и эти несколько слов прозвучали как самое правдивое и исчерпывающее заклинание, как единственное возможное объяснение всем безумным поступкам.

Расстояние между нами исчезло. Он не стал ничего говорить, не стал ничего спрашивать. Его руки нашли мою талию, притянули к себе резко, уверенно, почти грубо, без лишних нежностей. И его губы нашли мои.

Это был не нежный, вопрошающий, вежливый поцелуй. Это было столкновение. Взрыв. Тот самый, которого я боялась и ждала все эти долгие недели виртуального флирта и тринадцать часов в дороге. В нем ощущалось все: голод, нетерпение, немое, страстное обещание и тот самый черт, который сидел в каждом из нас и который теперь наконец-то познакомился и признался друг другу в родстве.

Я вцепилась пальцами в его футболку, чувствуя под тонкой тканью жесткие мышцы спины, тепло его кожи. Его руки скользнули вниз, прижимая меня еще ближе, стирая последние остатки дистанции, растворяя все мои сомнения в этом жарком, влажном поцелуе. Голова кружилась – от недосыпа, от крепкого кофе, от него, от этого города, от запаха его кожи и волос.

Арти оторвался, чтобы перевести дух. Его глаза потемнели, стали цветом грозовой тучи, в них плясали счастливые огоньки, которые я видела только на его ночных, размытых фото из баров.

– Точно химия, – хрипло, с одышкой произнес он, и его дыхание, горячее и вязкое, обожгло мою щеку.

И он снова приник к моим губам, уже пуская в ход руки и стирая саму возможность любого барьера между нами. И где-то на самом краю сознания, в последний момент ясности, я поняла, что обратного билета мне уже не нужно. Что точка невозврата осталась там, на перроне вокзала, и теперь есть только это – его руки, его губы, его квартире в сердце чужого, безумно красивого, дождливого города. И это было больше, чем достаточно. Это было все.

Глава 4. Воздушный розовый

Суббота, июль, около восьми вечера. Воздух был теплым, обволакивающим и сладким от запаха цветущих лип, а пыль с проспекта висела в воздухе, словно занавес из бесчисленных мельчайших бисерин. В горле першило от этой приторной горечи, а в груди лежал комом спрессованная будничная тяжесть, выжавшая из меня все соки.

Я чувствовала себя именно так – опустошенной лимонной коркой, брошенной на обочине этого бренного мира, готовой отправиться под колеса бегущего куда-то автобуса. Сквозь эту золотую пелену огни ресторана на противоположной стороне улицы казались призрачными, нереальными маяками, до которых мне предстояло плыть сквозь суету выходного дня. Рабочая неделя, притворства, бесконечные компромиссы – все это сдавливало меня со всех сторон, вызывая физическую тошноту. Настроения не было, равно как и желания куда-либо тащиться. Хотелось завалиться в кровать, как в спасительную нору, натянуть одеяло на голову, создав свой собственный, тесный и темный космос, и забыть. Забыть кто я такая, зачем я тут и куда мне надо идти.

В сумке болтался странный набор для внезапной ночной атаки на город: пара именных свечей для торта Теи, тюбик любимой алой помады MAC Russian Red, паспорт на случай внезапного попадания в отделение полиции, или, что более вероятно, для подтверждения возраста, в моем случае 23+. Я машинально проверила стрелки на глазах в смутном отражении прозрачных панорамных окон туристского центра – ровные, четкие, боевые. Маска была на месте. А вот кто под ней – большая загадка.

Видение возникло из ниоткуда. Навстречу, едва переставляя ноги на невероятных, тонюсеньких шпильках, гордо вышагивала Кейт. Она была ядром, вокруг которого буйствовала целая вселенная розового цвета. В руке у нее плясала охапка гелиевых шаров, которые тянули ее вверх, словно пытаясь унести в розовое закатное небо. Она выглядела как помесь ангела-мстителя и циркового клоуна – невинное, воздушное облако и решительное задорное лицо после бокала игристого, украшенное яркой помадой.

– Обнаружена! – протрубила она, еще за десять метров, и ее голос перекрыл гул машин.

– Куда прёшь, паровоз? – ухмыльнулась я, чувствуя, как углы губ против воли ползут вверх.

– Пить и веселиться! Ты чего тут стоишь, как столб уныния? Тея уже там, нас ждут, шампанское в кулере!

Пока я пыталась спрятаться от мира, Кейт шла на него в атаку. И, как всегда, ее появление было лучшим лекарством от любой хандры.

***

Мы познакомились на первом курсе архитектурного. Первая же сессия оказалась кровавой бойней: вся романтика скетчей и акварельных подач разбилась о железобетонные нормы СП, ГОСТов и злобное ворчание старейшего преподавателя по сопромату. Я сидела в огромной аудитории поздно вечером, передо мной лежал абсолютно неверное, кривое сечение. Казалось, ещё немного – и я расплачусь от бессилия и усталости.

Рядом шуршала калькой какая-то девчонка с ярко-рыжими волосами, собранными в беспорядочный пучок, вся перемазанная в графите слишком мягкого грифеля карандаша. Это была Кейт. Мы уже пересекались постольку-поскольку, как и все студенты на потоке.

Внезапно она отложила свой рейсфедер, повернулась ко мне и устало спросила:

– Эй, а у тебя тоже ощущение, что мы случайно поступили в институт по дурацкому распределению, а на самом деле должны были рисовать цветочки на глиняных горшках?

Я от неожиданности фыркнула, и комок отчаяния в горле немного рассосался.

– Уже даже не цветочки. Кажется, я могу рисовать только слезы на этом чёртовом ватмане.

– Я вижу, – она подсела ко мне и ткнула пальцем в мой чертёж. – Вот тут у тебя не сходится. Угол не тот. И тут. И тут. В общем, везде.

Вместо того чтобы обидеться, я с облегчением рассмеялась.

– Спасибо, что открыла мне глаза. Теперь я точно повешусь.

– Не время вешаться, – уверенно заявила она, хватая свою банку кофе. – Сначала кофе. Потом месть. Потом, может быть, повесимся вместе, для моральной поддержки.

Мы пошли в единственную работавшую вечером столовку, пили ужасную бурду из пластиковых стаканчиков и ругали на чём свет стоит всех преподавателей сразу. А потом вернулись и до утра переделывали мое задание по начертательной геометрии. Вернее, она объясняла мне, а я переделывала. Она оказалась гением инженерной графики, а я – нет.

С того вечера всё и началось. Мы стали неразлучны. Мы были полными противоположностями: она – взрывная, импульсивная, с интуитивным пониманием конструкций. Я – более медлительная, интровертная, копающаяся в деталях отмывок и истории архитектуры. Мы дополняли друг друга идеально.

Перед сессиями мы просиживали ночи в мастерских, заваленные папирусной бумагой, в облаках запаха пенопласта, жжёного от резака, и дешёвого кофе из автомата, что стоял на 1 этаже рядом с вахтершей. Мы дрались из-за идей, спорили до хрипоты о Корбюзье и Гауди, а потом, обессиленные, шли в домой и заваливались спать до следующего безумного дня.

Кейт стала моей единственной опорой в этом безумном марафоне под названием бакалавриат по направлению Архитектура. Позже мы вместе выбирали платья на первую в жизни официальную выставку наших студенческих работ – я наделала ей кучу комплиментов, а она меня убедила надеть красное А-силуэта, которое я считала слишком смелым. Мы жевали печенье и смотрели Друзей на ноутбуке, прячась от преподов, когда было особенно грустно и одиноко или в синхронизировавшиеся за семестры циклы.