Простые гипотезы

Глава 5. Антитела взрослости

Пьяными мы стали, конечно, не сразу и не вдруг. Это был многоступенчатый процесс, тщательно спланированный вселенной. Сначала – приличный бар с мягкими креслами и авторскими интеллигентными коктейлями. Потом еще один, похуже, погромче, с липкими столами. Но настоящий обвал случился через пару часов после начала, и виной тому стало презрение к сырому мясу и фатальное нежелание есть.

Пока именинница Тея с упоением флиртовала с объектом своего обожания – самоуверенным барменом с накачанными бицепсами и пустым, как бокал на стойке, взглядом, а остальные члены нашей взрослой компании с умным видом обсуждали курсы валют и достоинства новых смартфонов, мы с Кейт вели свою собственную войну. Войну со скукой. Мы благополучно игнорировали тар-тары, севиче и прочие гастрономические изыски, видя в них предательскую ловушку, якорь, который помешает нам взлететь. Мы методично, с видом знатоков, заливали внутрь все, что горит, пьется и обещает забытье. Пустые желудки и крепкие коктейли – гремучая, проверенная временем смесь.

И вот он, момент истины. Нам срочно, до дрожи в коленках, потребовалось пудрить носики. Мы пошли в туалет, опираясь друг на друга, как два раненых, но не сломленных духом бойца, гогочущих над внезапной шуткой. Роскошный, отделанный черным мрамором туалет встретил нас ярким светом и собственным отражением во множестве зеркал. Оно было нелепым и прекрасным: две растрепанные, раскрасневшиеся девицы с безумными блестящими глазами, в довольно дорогих, но уже помятых нарядах.

– Смотри-ка, а стрелки-то еще на месте! – фыркнула Кейт, тыча пальцем в свое отражение. – Держатся, как настоящие героини!

– Героически! – поддержала я ее, проверяя свои собственные. – Выстоят до победного!

Мы хихикали, давились смехом, фоткались на ее телефон, корчили дурацкие рожи, целовались в щеки, оставляя друг на друге отпечатки помады, как клеймо сестры. Пудрились, пытаясь привести себя в человеческий вид, но только усугубляли ситуацию, создавая на лицах подобие театрального грима. Потом что-то щелкнуло, и мы начали скакать вокруг раковины, изображая то ли лошадок, то ли сумасшедших балерин, подпевая доносящейся из зала музыке. Мы были двумя обезумевшими ланями, пойманными в капкан внезапного, абсолютного, освобождающего счастья.

В этот миг не было ни дедлайнов, ни ипотек, ни обязательств перед парнями. Не было будущего и прошлого. Был только настоящий момент, наш безумный, истерический смех, гулко отдававшийся в кафельной плитке, и ощущение, что весь огромный город – это наша личная, никому не принадлежащая игровая площадка с огромной зоной безопасности.

Но мозг требовал нового – настойки, коктейля, джина или текилы. Желание было загадано, свечи потушены, именинница довольна. Мы вызвали такси и понеслись, как ураган, рвать голосовые связки и остатки приличия в следующий пункт назначения – бар People. Какой идиот, какой гениальный провокатор назвал заведение так? Это звучало как насмешка и как вызов, брошенный нам лично.

На втором этаже бара было невероятно душно. Абсолютный ад. Давка тел, пар, тяжелый воздух, пропитанный алкогольными парами и духами, громкая, барабанящая по конструкциям здания и ушным перепонкам музыка, от которой дрожали стаканы на столиках и кости внутри. Тея, пытаясь пробраться к бару сквозь эту плотную человеческую массу, споткнулась о чью-то ногу и с характерным хрустом сломала каблук. Черт, черт, черт! – закричала она, смеясь сквозь слезы ярости и боли.

Мне уже отчаянно хотелось домой, изнеможение опрокинулось на меня, как свинцовая волна, грозя смыть последние остатки веселья. Но Тея, настоящий полевой командир и боец, увидев мои стеклянные глаза, стала активно отговаривать меня, поймала такси и, прихрамывая, укатила переобуваться к своей машине. К слову, в багажнике ее автомобиля можно было найти целый универсальный обувной магазин – от резиновых сапог для внезапной грозы до бежевых лодочек для неожиданного свидания или кроссовок для побега.

Глава 6. Ни о чем

Кажется, именно в момент ее отсутствия, когда исчез последний сдерживающий фактор, мы с Кейт и достигли той самой точки кипения, за которой начинается невесомость безумия. Оставшись без присмотра, мы напились в дрова, в самые что ни на есть щепки, потому что если бы не уговоры Кейт в виде виски, я бы уже точно лежала под одеялом, посапывая под звуки улиц из открытой форточки. Часть нашей взрослой компании, посмотрев на это безобразие, благоразумно ретировалась, бросив на нас последние осуждающие взгляды. Ну а нам что? Лето, суббота, пять утра на носу, город сладко спал, а наша ночь, казалось, только набирала обороты. В руках – виски в липком картонном стакане, который кажется единственным буйком в уплывающей, кружащейся реальности.

Я помню, как смотрела на свою руку, на холодный блеск бриллианта на безымянном пальце. Он отбрасывал крошечные радужные зайчики в свете уличных фонарей, напоминая об обещаниях, данных кому-то другому, в другой, какой-то далекой и невероятно скучной жизни. В то время, как Кейт, растрепанная, с размазанной тушью и ослепительной улыбкой общалась по телефону. Она была влюблена до беспамятства в моего друга Сэма, и это читалось в каждом ее милом взгляде, в каждой неуклюжей, трогательной шутке про него. Мы были половинками двух разных разбитых ваз.

Тея вернулась, переобутая в безупречные остроносые босоножки, полная решимости продолжить банкет до победного, вернее, до своего полного поражения. Мы с громким гиканьем завалились в RR, где пили обжигающие B-52, что-то зеленое и мятное, пили просто чтобы пить, чтобы не останавливаться, чтобы заглушить тихий голос разума, нашептывающий, что вот-вот наступит утро. Потом срочно потребовался очередной виски с колой – для освежения и второго дыхания. Мы вывалились на улицу, и тут выяснилось, что мы с Кейт уже не стоим на ногах. Буквально. Тротуар с красивым рисунком мощения или оптической иллюзией уплывал из под ног.

И тут мы увидели два островка спасения, большие красные лавки со спинками, стоявшие через дорогу, у самого края тротуара, под сенью многолетних лип. Это показалось нам верхом мистического провидения и знаком свыше. Мы, как раненые мореплаватели, увидевшие землю, поплелись к ним и упали на прохладное, шершавое дерево, издав стон облегчения.

– Тея! – прокричала Кейт, тыча пальцем в сторону бара, из которого доносились приглушенные звуки музыки. – Виски! Срочно! Наше спасение! Живительная влага для умирающих!

Тея, как верный и уже изрядно уставший оруженосец, покачала головой, но с готовностью мученицы скрылась в заведении. Мы сидели, обнявшись, и смотрели на пустеющий проспект. Воздух стал свежим, почти холодным, пахнущим ночной прохладой, росой и далеким рассветом. Фонари уже не горели так ярко, их свет сливался с первой бледной полосой зари на горизонте. Город затихал, наступало то самое хрустальное, прозрачное время между ночью и утром, когда стираются границы и возможны любые чудеса.

Из бара напротив RR вышла целая кавалькада. Четверо парней и с ними хрупкая на вид девушка с розовыми волосами, закутанная в огромную кожаную куртку не своего размера. Они шли не спеша, растянувшись по ширине пустеющего тротуара, разговаривали, перебивали друг друга, и их смех, немного хриплый от ночи и выпивки, звенел в утренней тишине особенно громко и жизнеутверждающе. Они казались органичной частью этого просыпающегося мира, его естественным, шумным продолжением – полной противоположностью нам с Кейт, двум разваливающимся от усталости, голода и перепоя барышням, развалившимся на алых скамейках.

Когда Тея вернулась с заветной, приоткрытой бутылкой виски и стопкой крафтовых стаканчиков, мы были уже не одни. Группа остановилась в нескольких шагах, оценивая ситуацию веселым, немного заинтригованным взглядом. И один из них, что был повыше, стоял чуть позади других. Он был в темной, немаркой куртке, даже несмотря на лето, и смотрел на наш перформанс с некоторым изумлением.

Его глаза в этом предрассветном свете казались серыми, цвета дождливого неба, о котором я тогда еще не знала. Но в них была та же глубина, та же прохлада и та же бесконечность. Разговоры завязались так стремительно, что я не успела даже осознать ситуацию. Ребята болтали с Теей, смеялись, знакомились. Девушка с розовыми волосами что-то прошептала на ухо самому младшему на вид парню, и он залился смущенным смехом. А тот, высокий, молчал. И я молчала, не в силах отвести взгляд. Мир сузился до немого диалога взглядов и моего проклятого опьянения.

– Места хватит? – наконец спросил один из парней, широко улыбаясь и указывая на нашу лавку.

– Оно все как раз занято, – неожиданно для себя парировала я, находя силы на улыбку. – Но мы, кажется, скоро освободим. Нас уже ветром сдуть может или под скамейки закатимся от превышения процента алкоголя в крови.

Все рассмеялись. Лед был сломан. Через несколько мгновений мы уже сидели вперемешку, передавая по кругу бутылку. Виски обжигал горло, но согревал изнутри, возвращая к жизни онемевшие конечности.

– Меня Кайл зовут, – представился тот, что был помоложе, и потряс гитарой за спиной. – А это наша группа поддержки.

– Группа выживания, скорее, – фыркнула розоволосая девчонка. – Вы как в таком состоянии до утра-то дожили?

– В рабочем! – тут же выдохнула Кейт, воспрянув на глазах от новой дозы адреналина и внимания. – Говоришь, гитара? Ну-ка, демонстрируй мастерство. Нас нужно взбодрить, мы местные страдалицы.

Кайл не заставил себя долго просить. Он устроился на тротуаре, прислонившись спиной к фонарному столбу, достал инструмент. Первые же аккорды, чистые и звонкие в утренней тишине, заставили нас замолчать. Он играл что-то из Coldplay – негромко, без пафоса, как бывает для избранных, как на камерных концертах и квартирниках. Его друзья подхватили, подпевая вполголоса, создавая нам персональное, немного пьяное и безумно трогательное утреннее шоу.

Высокий парень будто касался моей кожи взглядом, странные ощущения. Он наслаждался песнями и украдкой поглядывал сверху, и в его серых глазах читалась не наглая оценка, а спокойное, изучающее любопытство. Он смотрел так, будто видел не мою помятую одежду, не размазанный макияж, а что-то за ними. Будто знал все мои тайны, все мои правильные мысли и все мои неправильные желания.

И в этот безумный момент, под звуки гитары, в лучах восходящего солнца, с виски вместо крови, я почувствовала не головокружение и усталость, а щемящее, пронзительное счастье медленно наступающего утра.

– О чем думаешь? – его голос, тихий и хриплый, прозвучал прямо у моего уха, нарушая безмолвие. Начиная диалог, он аккуратно сел рядом, стараясь не нарушить идиллию момента.

– О том, что сейчас самое подходящее время для преступления, – улыбнулась я, глядя на спящие окна. – Никто не увидит.

– Оптимистка, – он фыркнул. – Я думал о другом. О том, что все самое важное в жизни происходит либо очень рано утром, либо очень поздно ночью. Днем люди слишком заняты ерундой.

– Философ, – поддразнила я, толкнув его плечом.

– Читаю иногда, – он пожал плечами, и его движение было ощутимо всем телом. – Вот, например, сейчас. Сидим на лавке, пьем виски. Вспомнилось.

– Кстати, а как тебя зовут-то, философ? – спросила я, стараясь, чтобы вопрос прозвучал легко. – А то мы тут бутылку делим, а я тебя мысленно Серые глаза называю. И твои друзья давно представились в отличие от…

Он усмехнулся, заставив меня прервать обвинительную речь.

– Все зовут меня Арти. – Он посмотрел на меня, и в его взгляде промелькнула та самая опасная, многообещающая искорка. – А Серые глаза тоже сойдет. А тебя?

– Хелен. Ты что не запомнил или прослушал? – я закатила глаза в возмущении, хотя вопрос прозвучал по-детски с издевкой.

– Хелен, – повторил он, обкатывая имя, и оно в его устах зазвучало как что-то интригующее и красивое. – Что ж, придется записать.

– Так что тебе вспомнилось? – мне стало искренне интересно.

– Война и мир. Прямо вот этот момент, когда Наташа подходит к окну. Перед ней – лунная ночь, сад, небо. Всё кажется необыкновенно живым и прекрасным. Её охватывает чувство восторга и какой-то внутренней полноты жизни. Ей хочется делиться этим ощущением, говорить, петь, лететь навстречу этому свету.

Она смотрит на луну и звёзды и чувствует, что мир бесконечно велик, и в нём есть нечто огромное, таинственное и прекрасное. В этот момент её собственные заботы и мелкие тревоги исчезают, остаётся только восторг и стремление к чему-то чистому и возвышенному. – Он сделал глоток из своего стаканчика и протянул его мне.

Я взяла стакан, наши пальцы снова соприкоснулись.

– Никогда не могла дочитать Войну и мир до конца, – призналась я. – Слишком грандиозно. Слишком много всего. Я всегда застревала на том месте, где начинаются военные стратегии Кутузова.

Он рассмеялся, и его смех был теплым и глухим в предрассветной тишине.

– Это классика. Все ее бояться и пытаются прочитать из-под палки, чтобы поставить галочку в графе образованный. А надо просто пропускать эти скучные главы. Читать только про людей. Про их дурацкие, прекрасные, неправильные чувства.

– Если уж мы начали говорить о Толстом… Я обожаю Анну Каренину, – сказала я неожиданно для самой себя. Обычно я не говорила с малознакомыми людьми о литературе. – Перечитывала три раза. И плакала каждый раз в одном и том же месте.

– В каком? – он повернулся ко мне, и в его глазах вспыхнул неподдельный интерес.

– Когда Анна в последний день пребывает в мучительном душевном состоянии. Она мечется в противоречиях: то вспышки любви к Вронскому, то ощущение его холодности и собственной ненужности. Всё вокруг кажется ей враждебным, мрачным и бессмысленным. Потом на вокзале она наблюдает за суетой людей, слышит разговоры, звуки, крики, что усиливает ощущение хаоса, безвыходности. И все это показано, как кульминация долгого внутреннего кризиса: сочетание отчаяния, жажды покоя и невозможности примириться с жизнью.

Он внимательно смотрел на меня, и я почувствовала, как краснею.

– Прости, я, наверное, несу чушь. Не время для литературного разбора.

– Наоборот, – он покачал головой. – Самое время. Только в пять утра на пустой улице и можно говорить о самом главном. И знаешь, в чем разница между Анной и Войной?

– В чем?

– В масштабе трагедии. Анна – это трагедия одной души, одной семьи. Огромная, всепоглощающая, но одна. А в Войне и мире – трагедия целого мира, целой эпохи, через которую проходят эти души. И на их фоне особенно видно, как важно быть счастливым вопреки всему. Как Наташа… она же после всего ужаса находит силы радоваться и танцевать. В этом есть что-то… жизнеутверждающее.

Мы замолчали. Его слова висели в воздухе, такие же четкие и ясные, как утренняя дымка. Я смотрела на него и думала, что он невероятно странный и непохожий ни на кого человек. Говорить о Толстом после длительной неистовой вечеринки…

– Ты очень необычный, – вырвалось у меня.

– Это комплимент? – у него снова появилась та самая, немного ленивая улыбка.

– Пока что – просто констатация факта. Кто разговаривает о классической литературе после десяти шотов?

– Ладно, – он забрал у меня стакан и допил остатки виски. – Тогда вот тебе факт. Ты – первая девушка, которая не заснула, когда я начал говорить о классической литературе. Обычно это работает лучше снотворного.

– Может, я тоже необычная? – посмеялась я.

– Может быть, – он посмотрел на меня так, будто видел насквозь. – Может быть. В этом и есть вся соль.

Такси мы поймали только в шестом часу утра, если не позже. Я была вся измотана, но переполнена странным, саднящим чувством, будто прожила не одну ночь, а целую жизнь. Кейт, уже практически спавшая на ходу, завалилась на заднее сиденье, после того, как проверила, что добавила всех ребят в друзья в социальных сетях. Я собралась было последовать за ней, как вдруг чья-то рука мягко, но уверенно коснулась моего локтя.

– Постой, – тихо сказал Арти.

Я обернулась. Он стоял совсем близко. В его серых, уставших глазах плескалось что-то сложное, непрочитанное. Он не говорил ничего. Просто посмотрел на меня долгим, пронзительным взглядом, будто пытаясь запечатлеть, а потом внезапно, решительно обнял.

Очень крепко, но при этом нежно, почти по-родственному, прижав к своей груди. Его подбородок коснулся моего виска, я почувствовала запах его кожи, смешанный с дымом и холодным утренним воздухом. Он просто держал меня, молча, несколько секунд, и в этом объятии было столько неожиданной теплоты, понимания и какой-то невероятной интимности, что у меня перехватило дыхание. Я застыла в шоке, не в силах пошевелиться и ответить. Это было настолько пронзительно и искренне, что все мои защитные барьеры на мгновение рухнули.

Потом он так же внезапно отпустил меня, отступил на шаг, и его лицо снова стало привычно-насмешливым, лишь легкая напряженность в уголках губ выдавала пережитый момент.

Я, все еще оглушенная, на автомате сделала шаг к машине, чувствуя, как бешено колотится сердце. И тогда меня будто осенило. Остановившись у открытой двери такси, я обернулась к нему в последний раз. Подняла руку, ту самую, на безымянном пальце которой всё еще холодно блестел тот самый, ненавистный и привычный бриллиант. Я не сказала ни слова. Просто показала ему кольцо. Прямо так, молча, выставив руку вперед, как оправдание, как предупреждение или как свой собственный приговор.

Его взгляд скользнул по кольцу, потом медленно поднялся на мое лицо. Ни тени удивления или разочарования в его глазах не мелькнуло. Только легкая, почти невидимая улыбка тронула его сухие от алкоголя губы.

– Звучит как вызов, – произнес он тихо, хрипло, так, что услышала только я.

И развернулся, чтобы уйти, оставив меня стоять удивленную его реакцией на пороге такси, с блестящей безделушкой на пальце и ощущением, что земля только что ушла у меня из-под ног…

Я села рядом с Кейт, прислонившись лбом к холодному стеклу, и смотрела на утренний город, проплывающий за окном. В кармане у меня лежала смятая бумажная салфетка с начерканным номером телефона, как нечто, не имеющее ничего общего с логикой. А в голове, под давящим саваном усталости, сквозь монотонный стук в виске, пульсировало иное. Не слово, а само ощущение. Оно было похоже на эхо тепла, застрявшее под кожей – точная, болезненная память о прикосновении, которое уже не повторить. Это была слепая уверенность где-то в глубине диафрагмы, молчаливое узнавание родственной души не по словам, а по молекулярному резонансу.

Пугающая и невыносимо манящая химия. Безмолвная, неопровержимая и абсолютно бесполезная.

Глава 7. Чужие вещи

Возвращение домой было похоже на погружение в аквариум. С улицы, напоенной утренней свежестью, смехом и музыкой, я шагнула в гнетущую, натянутую тишину нашей квартиры. Воздух здесь пах не свободой, а дорогими освежителями и едва уловимым запахом напряженности. Я старалась двигаться бесшумно, на цыпочках, как преступник, возвращающийся на место преступления.

– Ты где пропадала?

Его голос прозвучал из гостиной, резкий, как хлесткий звук кнута. Я вздрогнула, застыв в прихожей. Киран сидел в кресле, в темноте завешанных окон, лишь экран его телефона освещал напряженное, недовольное лицо.

– Мы с Кейт… загулялись, – слабым голосом ответила я, снимая куртку, которая все еще пахла дымом и ночным холодом.

– Загулялись? – он встал и медленно пошел ко мне. Его шаги были бесшумными, хищными. – Сейчас уже семь утра, Хелен. Я звонил тебе двадцать раз. Я уже представлял тебя изнасилованной и зарезанной где-то в лесу.

– Я не слышала. В баре было шумно, потом… мы гуляли.

Он подошел вплотную, взяв меня за подбородок и заставив посмотреть на себя. Его пальцы были холодными.

– С кем это вы гуляли? – он принюхался. – От тебя перегаром и дымом сигарет несет. И что это за духи? Это не твои.

Мое сердце бешено заколотилось. Это был запах розововолосой девушки, которая обняла меня в момент знакомства.

– Киран, отпусти. Я устала.

– Я не отпущу, – его голос стал тише и оттого еще опаснее. – У нас через месяц свадьба. Через месяц, Хелен! Ты это вообще понимаешь? А ты шляешься по ночным клубам с какой-то Кейт и ее бог знает какими друзьями! Ты ведешь себя как… как распущенная студентка, а не как моя невеста!

Он отпустил мой подбородок и прошелся по комнате, сжав кулаки.

– Ты вообще думаешь о том, что делаешь? О нас? О наших планах? Или тебе плевать?

– Я думаю, – прошептала я, чувствуя, как стены смыкаются вокруг меня. – Просто… мне нужен был глоток воздуха. И вообще это все-таки был день рождения моей подруги, а не просто встреча.

– Воздуха? – он резко обернулся, и в его глазах вспыхнула та самая, знакомая до тошноты ревность. – Какого еще воздуха? У тебя есть все! У тебя есть я! Или тебе уже мало меня? Ты ищешь что-то еще?

Его слова висели в комнате, ядовитые и душащие. Он подошел еще ближе, говоря уже прямо в лицо, тихо, сдавленно:

– Запомни раз и навсегда. Я – единственный мужчина в твоей жизни. Был и буду. Ты принадлежишь мне. И скоро, очень скоро, ты наденешь мое кольцо и поймешь, что все эти твои глотки воздуха – просто детские глупости.

Он повернулся и ушел в спальню, хлопнув дверью. Я осталась стоять одна в центре гостиной, вся дрожа, как осиновый лист. Давило на грудь. Не хватало воздуха. Того самого, который он обещал мне перекрыть. Внезапно и так отчетливо я ощутила себя вещью с фирменной биркой, которую купили в дорогом бутике и собирались по полной ей пользоваться, пока смерть не разлучит…

Я подошла к окну и распахнула его, жадно глотая теплеющий утренний ветер. Он пах свободой. Он пах ночью. Он пах виски, сигаретным дымом, гитарными аккордами, рассветной росой и лосьоном девушки с розовыми волосами.

Арти.

Его образ всплыл перед глазами таким ясным и живым. Его спокойный, всепонимающий взгляд. Его тихий голос, рассуждающий о Толстом на рассвете. Его улыбка. Рядом с ним я не была ничьей собственностью. Я была просто собой. И это ощущение было таким острым, таким желанным, что перехватывало дыхание сильнее, чем любая истерика Кирана.

Его друзья обмолвились, что он приехал в отпуск и скоро возвращается обратно. В Saint P. Огромный, чужой город, который заберет его и навсегда сотрет этот случайный эпизод из моей жизни.

И в этом была своя горькая прелесть. Своя безопасность.

Одно свидание. Одна прогулка. Всего лишь глоток того воздуха, которого мне так не хватало. Никто не узнает. Ничего не изменится. Это будет просто… красивая точка. Прощальный аккорд перед тем, как надеть на себя пожизненную роль жены Кирана.

С этим решением на душе стало странно спокойно. Я достала телефон, салфетку из кармана и сохранила номер под именем Серые глаза, после чего положила листок в книгу, зная, что Киран никогда их не читал.

Мои пальцы задрожали, когда я решилась набрать сообщение. Короткое. Простое. Безопасное.