Поздняя магнолия

– Я это понял, – усмехнулся он и вдруг прикоснулся губами к своему запястью, к тому самому месту, в которое минуту назад впивались мои пальцы. Это движение, такое неожиданное, такое чувственное, ошеломило меня. Внутри что-то включилось, переведя организм в состояние невесомости, ноги подкосились, в висках застучало, и я непременно упала бы, если бы Вонг не кинулся ко мне, не подхватил и не усадил прямо на стеклянный пол пенала.

– Не смотри вниз, – услышала я, как через беруши, его голос, – смотри на меня, только на меня…

Я и послушалась. Резинка, стягивающая его волосы, ослабла, и они, словно черная шторка, упали, завесив от меня небо. Я увидела его приближающееся лицо, почувствовала терпковато-мандариновый аромат парфюма. Мелькнула здравая мысль, что надо бы отодвинуться, увернуться от него, что я веду себя, как влюбленная Шен, над которой я вчера потешалась, эта здравая мысль мелькнула и исчезла, растворилась в воздухе… Своей острой, прохладной скулой он скользнул по моей шее, щеке, что-то прошептал в ухо, я сразу забыла что, потому что от этого стало жарко, потом щекотно, и по спине забегали мурашки… Он только дотронулся губами до моих губ и будто вдохнул в них нечто целительное… Было так небывало хорошо, что я просто не могла пошевелиться, боясь, что это чарующее состояние пройдет так же быстро, как накатило. Ощущение невесомости, когда собственное тело не слушается, а сердце ухает где-то в районе солнечного сплетения, мешая дышать, охватило меня. Из памяти вдруг вылетело все: заботы, дети, проблемы в семье, моя мучительная многолетняя влюбленность не в того человека… Я протянула руки – они сразу утонули в густой жесткой шевелюре – и с силой привлекла его к себе. В царящем вокруг фиолетовом полумраке вместе со мной был только он, этот китаец-полукровка, его ставшие огромными глаза, спутанная конская грива волос, изворотливый, горячий язык, ворвавшийся в меня, словно ураган… Голова закружилась, и меня, как обалдевшего от взыгравших гормонов подростка, накрыло волной чувств, которые я считала давно угасшими, и унесло на седьмое небо – впрочем, я и так была на нем…

…Очнуться от дурмана пришлось, и довольно быстро: настойчивый дребезжащий звук высверлил дырку в моем и без того помутневшем сознании – кто-то звонил на чей-то мобильный. Я распахнула глаза. Совсем стемнело. Город под нами сверкал люминесцентными огнями, а включенная подсветка крыши, переливаясь от слепящего салатового до ярко-фиолетового, бликовала на его лице, забиралась под ресницы. Оттолкнув его, я приподнялась на локте, встряхнула головой. Он открыл глаза, выдохнул: «О-оу, Кэ-эти…», и это чужое имя, приклеившееся ко мне вместо моего настоящего имени Катя, прозвучало так проникновенно, что я невольно вздрогнула. Это было словно объяснение в любви.

– Боже, боже, что я делаю… – пробормотала я в ужасе и постаралась стряхнуть с себя эти бесконечные волосы, отодвинуться от этих рук, увернуться от этих губ, от этого завораживающего, темного взгляда.

– Ты целовала меня, Чен… И это было та-ак классно…

– Прекрати, Вонг, хватит! – крикнула я, наверное, чересчур громко и невольно потрогала рукой свою пылающую щеку, о которую он терся, словно брошенный котенок о человеческую ногу. Боже, боже… что я натворила… Моя белая рубашка валялась на прозрачном полу пенала, лифчик болтался на бретельке, как сумка, переброшенная через плечо. До чего мы дошли!.. Тони дотянулся до рубашки и сел рядом, в мрачном освещении сверкал его словно отполированный торс, плечи укрывали блестящие, отливающие кобальтом волосы. Или, черт возьми, не дошли…

– Ты порезалась о мои скулы? – усмехнулся он и, видя, что я путаюсь в лифчике, протянул ко мне руку, будто собирался помочь: – Мечты сбываются, Чен. Я хотел этого…

– Чего этого? Застегнуть на мне бюстгальтер? – я вырвала у него рубашку и начала лихорадочно напяливать ее на себя.

– Как раз наоборот…

– Заткнись, Вонг!

– Я хотел прикоснуться к тебе…

– Не интересно, Вонг, – торопливо одеваясь, буркнула я. Пальцы дрожали и не слушались, пуговицы, прокручиваясь, ускользали от меня, как живые. – И вообще… да какого черта? Ведь ты же знаешь, ты знаешь, что я замужем, знаешь, что у меня дочки… Как ты смеешь говорить мне такое? И как ты вообще смеешь… ну, это все…

Я поднялась, но слишком быстро – в чертовом пенале действовали другие законы гравитации – и, покачнувшись, едва удержалась на ногах. Тони подскочил ко мне.

– Чен… – он обхватил меня за плечи, шею снова обожгло его горячим дыханием, – разве оно не чудесно, скажи… ну, это все? Ты ведь сама это чувствуешь…

Его глаза были напротив моих, из них сочилась, вливалась в зрачки, разгонялась по венам, обдавая теплом, нежность, но я отпрянула от него. Я не собиралась позволить моему сердцу размякнуть и растечься, как горячий шоколад.

– Не хочу слушать тебя, Вонг, заткнись. Немедленно отпусти меня!

Он послушно разжал руки. Теперь я стояла в центре пенала, лишенная опоры и его тепла, окруженная со всех сторон прохладой кондиционера и темным небом, и злилась.

– Это несправедливо… – не сдавался он.

Не собираясь вступать с ним в разговор, я все же спросила:

– Что?

– Да это твое «замужем»… Ты… и он, этот Чендлер… Зачем, Чен? Ведь ты его не любишь…

Задохнувшись от такой наглости, я не сразу смогла закончить фразу:

– Что?! Да ты… да ты с ума сошел, что ли? Да ты… с чего ты это взял вообще? Кто тебе это сказал?..

– Чен… – он смотрел на меня с нежностью, как смотрят на милую, ничего не соображающую малолетку. – Мне не надо ничего говорить, я и так все вижу… Ты несчастлива, а так не должно быть…

– Ну, вот что… Немедленно заткнись и забудь, забудь все, что только что мне сказал! Да, может быть, между нами и не кипят страсти, но я замужем 9 лет, и меня моя жизнь вполне устраивает, понятно?

– Да разве это жизнь, Чен? – философски изрек он и пожал плечами.

– Тебя это не касается, ясно? И… убери свою дурацкую ухмылку! – взвизгнула я и выпрыгнула, как балерина, из этого пенала прямо в подсобку Ахана, нащупала свои лоферы и начала продираться к выходу. Как он смеет, повторяла я, натыкаясь на коробки, острые углы, что-то неровное на полу, да кто он вообще такой, чтобы говорить мне подобное? Китаец-полукровка, недоделанный плейбой, заносчивый индюк, несносный зануда, придурок…

– Чен, подожди, дай я хотя бы свет включу… Просто позволь мне… – попросил он.

Я оглянулась. Он покорно снял улыбку с лица, теребил в руках свою рубашку и не двигался с места. Луч прожектора на крыше гостиницы то и дело выхватывал из темноты его живописный торс.

– Мне наплевать на то, что ты скажешь… И не смей больше…

– Ну, раз так… – недоговорил он, пожимая плечами.

– Иди ты к черту! – прошипела я и, не подумав о приватности этой встречи и о возможных последствиях несоблюдения элементарных мер предосторожности, распахнула дверь и выскочила в коридор. В лифте я с пристрастием изучила свое отражение в тонированном зеркале. Лицо горело, словно его поджарили на солнце, губы отливали цветом помады «Спелая слива», которой я никогда не пользовалась, белоснежная рубашка была изжевана и прилипла к подмышкам… И эти взбесившиеся влажные кудряшки, они мне так мешали, они топорщились в разные стороны, лезли за мятый воротник… Я вдруг вспомнила слова, которые он вдувал мне в уши: дивные, дивные волосы… не видел ничего прекрасней… в них купается солнце… Нащупав в сумке телефон, я стала листать страницы записной книжки. Надо было спешить.

Я никак не могла заснуть, лежала с открытыми глазами и тупо пялилась в мерцающие пятна на потолке – так причудливо и таинственно бликовал бассейн, находящийся во дворе нашего дома. Хотелось есть, мешал мой выстриженный, лысый затылок, страшно раздражал храп Даррена, но я знала – причина моей бессонницы не в этом. Осторожно, чтобы не разбудить мужа, вылезла из-под одеяла и спустилась на кухню. Открыв холодильник, стала изучать его содержимое, и без того хорошо мне знакомое, да так и зависла у распахнутой дверцы. В голове бродили, не давая покоя, одни и те же мысли… Я не распространялась про свои личные обстоятельства, делилась сокровенным только с Джованни, да и то выборочно, а тут двадцатичетырехлетний китайский парень, с которым до вчерашней встречи на 56-м я едва общалась, вдруг вывалил мне про меня такие подробности, и подробности эти были в самую точку. Я злилась, ужасно злилась на Вонга за то, что он назвал вещи своими именами, хотя никто его об этом и не просил…

…Мы переехали в Сингапур 5 лет назад, когда нашим девочкам-близнецам едва исполнился годик. Это была, скорее, вынужденная мера, нежели охота к перемене мест или желание моего мужа, инженера-строителя Даррена Чендлера добиться карьерного роста. Прекрасный специалист, талантливый организатор, он становился удивительно несговорчивым и тупоголовым, когда дело доходило до важных финансовых вопросов. Аня и Тата еще только должны были появиться на свет, как Даррен вдруг решил, что манхэттенская квартира, доставшаяся ему в наследство от родителей, будет теперь тесновата для нас, и, невзирая на мои настоятельные просьбы не рисковать, выставил ее на продажу и внес задаток за новый дом в Статен-Айленде. Из роддома он привез нас с девочками прямо туда, где все было в целлофане, в мутных разводах от краски и в пыли, и уехал на работу, а я, вся перевязанная, отекшая, измученная после непростых родов, да еще с непрестанно орущими детьми, начала потихоньку вывозить грязь и отмывать побелку. Да, он был прекрасен этот небольшой уютной дом, с четырьмя спальнями, на второй линии от океана и красивым садом, и стоил соответственно, а квартира в связи с кризисом и всеобщим подорожанием никак не хотела продаваться. Впереди маячило совсем не светлое будущее, мы увязли в долгах и кредитах, с чем я, выросшая в достатке, в любящей и заботливой семье, столкнулась впервые. Через полгода после родов, в очень тяжелый для меня момент Даррен взял да укатил в командировку не на день и не на два – на целые полтора месяца. Моя мама приехать не смогла из-за проблем с визой, две его еврейские родственницы, которых он неустанно поддерживал, несмотря на финансовый кризис, терпеть меня не могли, хотя видели 2 раза в жизни, и я снова осталась одна с крохотными малышками. Он не узнал меня, когда вернулся – из-за переживаний и забот я скинула 15 килограммов, которые набрала во время беременности. Обалдев от моего вида – наверное, он считал, что я навечно останусь толстухой – затащил меня в постель, и тогда я впервые ощутила это… Никто не мог найти рационального объяснения, но с детства я обладала сверхчувствительным носом, невидимыми мембранами улавливая все нюансы и примеси в квинтэссенции человеческих запахов. Я могла бы с закрытыми глазами опознать любого знакомого, незаметно проскользнувшего в комнату, а во время учебы в универе, где бурлила жизнь и все крутили романы со всеми, я безошибочно угадывала, как бы любовники ни пытались это скрыть, кто и с кем. И вот от моего вернувшегося из командировки мужа, от его вещей, волос и тела пахло чем-то неизвестным, приторным, слащавым, и я поняла – это запах другой женщины…

Там, в подсобке Ахана, под куполом неба я бросила Вонгу в лицо: мы женаты 9 лет, между нами не кипят страсти, и меня такая жизнь вполне устраивает – эта нейтральная фраза на самом деле была наполнена драматизмом. Я выскочила за Даррена стремительно и безоглядно, как если бы мне сказали: замуж или смерть, и я, не задумываясь, выбрала первое. На его месте в принципе мог оказаться почти любой – я находилась в депрессии и так страдала от безнадежной любви к своему шефу, что готова была ускакать, куда угодно, лишь бы не видеть, не слышать, не встречать его, а тут такой расклад – молодой американец, инженер-строитель, сын правоверных евреев-дантистов, сам человек самостоятельный, небедный и совершенно светский, без разных там религиозных предрассудков, да еще влюбился в меня по самые уши… Мама, чувствуя подвох во всем этом, активно отговаривала меня, сокрушалась, что нет в живых его родителей, которые не позволили бы своему сыну жениться на нееврейке, и что нет отца, который мог бы убедить меня не делать глупостей… Папа, известный архитектор, ученый, педагог, мой обожаемый кумир и авторитет во всем, скоропостижно умер за полгода до нашей встречи с Дарреном, и эта неожиданная потеря тоже повлияла на мое решение все бросить и угнать в Америку. Именно этот мой опрометчивый и легкомысленный поступок определил всю дальнейшую жизнь – неустроенную, безалаберную и несчастливую. Я сразу, в первую же нашу ночь поняла, что совершила ошибку, связав себя с нелюбимым – до этого мне не приходилось встречаться с человеком, который не вызывал у меня никаких чувств. Его немногочисленные, оставшиеся в живых родственники, 90-летняя скрюченная, как корни многовекового дуба, вся в жирных бородавках, тетя Сара и ее не менее неприятная 58-летняя дочь, усатая старая дева Ребекка с задницей размером с Австралию, люто ненавидели меня только за то, что я отказалась проходить гиюр. Наказывая себя за нелюбовь, я наказывала и его, втайне надеясь, что он не выдержит и, наконец, прогонит меня обратно в Москву. Бросаясь из крайности в крайность, я то брала уроки актерского мастерства, то загорелась идеей заняться дизайном и поступила в университет, заставив Даррена выложить за мое обучение кругленькую сумму, то, увлекшись инструктором по фитнесу, в жилах которого текла горячая латиноамериканская кровь, ввязалась в бурные отношения, то вдруг послала всех к черту и стала паковать чемоданы, собираясь вернуться к маме. Даррен какое-то время терпел мои метания и причуды, памятуя о загадочной русской душе – слава Богу, про инструктора он не пронюхал! – потом, узнав, что я купила билет в Москву, устроил скандал, кричал, что мама и тетя Сара предостерегали его от женитьбы на «гойке», а он не послушал, и вот к чему это привело, что я его использовала, а теперь собираюсь бросить, и потребовал вернуть деньги, которые он потратил на меня. Приютившая меня подруга, тоже эмигрантка из России, уговаривала, применяя запрещенные приемы: просторная квартира на Манхэттене, карточка American Express в моем распоряжении, да ты что, дорогая, ты готова бросить все это, да ты совсем больная? Я упорно сопротивлялась, готовилась к отъезду, пока вдруг не поняла, что беременна. Страшно подумать теперь, что я на полном серьезе планировала аборт, и только вмешательство мамы удержало меня от еще одной глупости. Правда, я тут же совершила другую. Мама убеждала, что малыш должен родиться в Москве, на родине, а уж захочу ли я потом вернуться к его отцу – это мне решать. Я не послушалась ее тогда, струсила – а как растить ребенка одной, без мужа? – и вскоре снова пожалела. Когда сразу две прелестные зеленоглазые девочки появились на свет, Даррен обезумел от счастья, но предупредил: ты можешь делать, что угодно, можешь мотаться к маме в Москву, можешь вызвать ее к себе, можешь хоть на голове ходить, но мои дочери – американки и с тобой никуда не поедут, а уж в Россию, где я не смогу вас достать – тем более. Я вынуждена была согласиться с этими правилами игры, но все же решилась на протест, и довольно громкий – вопреки недельным главам Торы, предрекающим наречь девочек, появившихся на свет в месяц Нисан, либо Эстер и Илана, либо в честь праматерей еврейского народа, я назвала близняшек русскими именами Анна и Татьяна. Узнав об этом, две злобные еврейские родственницы не явились на смотрины, что меня, надо сказать, обеспокоило мало. Со временем, правда, я привыкла и даже стала находить маленькие радости в этой нашей с Дарреном совместной жизни: он был равнодушный, но незлой, хамоватый, но не грубиян, успешный и состоявшийся в профессии, но вне ее совершенно недалекий, что позволяло мне легко манипулировать им. Его возрастающая с годами мужская привлекательность была обратно пропорциональна его сексуальности – интимная сторона жизни интересовала его несильно, что меня вполне устраивало.

Длительная командировка Даррена обернулась и другой стороной. Там он работал с коллегами из Сингапура, которым понравился его подход к делу, высокий профессионализм и рисковый характер, и неожиданно ему пришло оттуда выгодное предложение – должность специалиста по управлению поставками и ресурсами в Сингапурской строительной компании «UWConstruction LTD» с очень неплохим годовым окладом. Несмотря на то, что до этого я знала Сингапур лишь по декадентскому романсу Вертинского «Танго «Магнолия» и с трудом представляла, что это за бананово-лимонный город-страна, я восприняла предложение как подарок судьбы. Сингапур с его размеренной и более организованной жизнью, с яркими красками вечного лета, вкусными тропическими фруктами, с ароматом благоухающих магнолий и буйно цветущими орхидеями понравился мне гораздо больше, чем неуступчивый, промозглый Нью-Йорк, в котором я то и дело с грустью вспоминала Москву и свою безмятежную жизнь с родителями. Девчонки сразу полюбили бассейн во дворе, где можно было купаться круглый год. Удивительно, но и обожающий Нью-Йорк Даррен тоже быстро привык к тропическому образу жизни, а как специалист по поставкам и ресурсам он чаще обычного ездил в командировки, что мне было только на руку. С деньгами стало полегче – нью-йоркская квартира, наконец, продалась, школу для девочек и комфортные апартаменты оплачивала принимающая сторона. Как-то Даррен сказал мне, что материнское общество компании «UWConstruction LTD», а именно строительный холдинг «PMW Developments Groups» с его многомиллиардным оборотом участвовал в инвестировании и строительстве крупнейшего гостиничного комплекса в Сингапуре, и сейчас открывается новый блок «East», куда активно подыскивается персонал. Убедив мужа, что вторая зарплата нам не помешает, я упросила его нажать на нужные рычаги, чтобы меня пригласили на собеседование не просто как человека с двумя высшими образованиями, прекрасно владеющего английским, а как члена семьи сотрудника дочерней компании «PMW Developments Groups». Так, спустя всего полгода после переезда я стала менеджером по размещению в блоке «East» шикарного отеля, и после нескольких лет полного бездействия эта работа радовала меня, несмотря на то что она кардинально отличалась от всего того, чем мне приходилось до этого заниматься. Из Москвы к нам стала чаще приезжать мама, и все мы были счастливы такой перемене.

Правда, я долго не могла избавиться от мерзкого чувства. Этот флер другой женщины, который муж притащил с собой из давней командировки, этот приторный запах духов с нотками жасмина преследовал меня, не вытравливался ни шампунем, ни гелем, он въелся в его тело, в мою душу… Я знала почему – это был запах предательства. Но я не стала устраивать ему допрос – он назвал бы меня собакой-ищейкой с извращенным сознанием – и не забыла. Да, я выскочила за него без любви, я использовала его, я изменяла ему, но теперь чувство вины исчезло – мы были квиты.

…Захлопнув дверцу холодильника, я налила себе воды и нехотя поднялась наверх. Закинув скрещенные руки с розоватыми пятнами витилиго на мою половину кровати, Даррен мирно спал, посапывая в подушку. Полоска тусклого света от уличного фонаря легла на его лицо, утяжелила рубленый квадратный подбородок, удлинила и без того большой нос, обезобразила полуоткрытый рот с подрагивающей верхней губой, сделав его похожим на неровную, черную щель… Глядя на него, спящего, я подумала: какая особая, изощренная жестокость в том, что именно сегодня ночью он вдруг решил завалиться ко мне и с рвением принялся исполнять супружеский долг, который давно не отдавал мне. Все внутри меня восставало против этого, сжималось от отвращения к нему, к его холодным рукам, мокрым губам, тяжелому телу, и чтобы не закричать, я крепко зажмурилась и просто представила облака и небо со всех сторон, вязкий омут темных глаз, голый торс, светящийся в лучах прожекторов, и мягкие губы на моих губах, которые делали такое, отчего и семь часов спустя я испытывала спазм внизу живота…

Черт возьми, этого еще не хватало, разозлилась я, забралась на кровать, столкнула со своей подушки руки Даррена. Накрывшись с головой, попыталась прогнать ненужные мысли и в этой борьбе с собой, наконец, заснула.

Когда улеглась суета и все випы разместились, мы решили сделать небольшой брейк и поднялись на 38-й, в служебный ресторан «A.S.A.P», который по привычке называли забегаловкой. Наверное, трудно было найти людей более далеких, более несхожих, чем наша троица: я, русская девушка, волею судьбы заброшенная на другой конец света; взрывная, веселая, острая на язычок Джованни Замани, внебрачная дочь промышленника из Куала-Лумпура, и юноша из небогатой многодетной семьи, уроженец Сингапура, осторожный и немногословный Тан Нур, которого мы с Джо считали нашей закадычной подружкой. Набрав на шведском столе разносолов: обжигающе горячую асам лаксу, остро пахнущий сатэ с говядиной, конвертики кетупат с белоснежным рисом внутри, хрустящего хайнаньского цыпленка, мы уселись в эркере у окна, вытянули сомлевшие ноги, а услужливый Тан расставлял для нас напитки: Джованни – латте, мне – тек-тарик с личи, себе, любимому – горячее кокосовое молоко, которое он обожал, видимо, недополучив в детстве. Сдвинув живописные черные брови и насупив изящный носик, отчего черты ее красивого смуглого лица приобрели птичье выражение, Джо пригубила кофе и выпрямилась. Она считала себя лидером в нашей троице, хотя по возрасту была моложе и меня, и Тана. Но, во-первых, она выступала на правах старожила, работая со дня основания гостиничного комплекса еще в блоке «West», во-вторых, это позволял ей статус «любимой жены» – руководство выделяло ее среди других, почти не трогало и даже немного побаивалось ее злого язычка. Правда, мне всегда казалось, что это происходило не как следствие первого или второго, а именно в-третьих – положение ее отца, который работал в руководстве крупной малазийской компании по микроэлектронному производству, обязывало. Она называла меня деткой – baby, Тана малышом – kiddy, не вкладывая в это уничижительного смысла, была чересчур эмоциональной, но незлобивой и неглупой, лишнего не болтала, относилась ко мне покровительственно, но искренне и почти нежно, и я ценила это, считая ее своей единственной подругой здесь, и платила тем же.

Картинно разведя ладони над заполненным едой столом, Джо цокнула языком. Я невольно улыбнулась, вспомнив историю с прозвищами, которые придумывал для всех изобретательный Вонг. Джо приятельствовала с индуской Нишей Шармой, работавшей супервайзером в зоне «Horizon». Ниша, как и большинство представительниц ее расы, была сочной, крутозадой красавицей с огромными глазами-вишнями в пол-лица, гривой пышных черных волос и грудью необъятного размера. Она обожала крупные украшения из желтого золота и туфли на каблуках. Увидев их вместе, Тони Вонг, видимо, очень впечатлился этим зрелищем и дал им яркие, как и их обладательницы, и необидные прозвища – девушка-приз и девушка-торт. Вонг, конечно, придурок, но эти эпитеты как нельзя лучше отражали их суть.

– Фу-у, наконец-то еда! Ну и кошмарище! Как я ненавижу все эти конференции, а эта International Telecommunication Union, по-моему, хуже всех! Кажется, впервые присела за эти два сумасшедших дня… – она, наконец, обратила на меня внимание и от неожиданности резко выругалась: – Да твою ж мать!

Тан, который всегда всего опасался, зашикал на нее.

– Да ты вообще видел, что эта ненормальная с собой сделала? – бушевала Джо. – Отрезать таки-ие волосы!

Я взъерошила голый затылок и встряхнула головой – с трудом распрямленные пряди не выдержали напряжения последних часов и отчаянно завились от влажности, придя в свое естественное состояние.

– А, по-моему, тебе идет, Кэти, ты выглядишь совсем юной, – миролюбиво заметил Тан и аккуратно подцепил бамбуковыми палочками дымящийся клубок скрученной прозрачной лапши. Истинный queen, он всегда мог сделать приятное девушке – я послала ему воздушный поцелуй.

– Ага, еще скажи, что она похожа на подружку своих шестилетних дочерей. Тебе все понравится, любой ее каприз, – фыркнула Джо и критически меня оглядела. – Ну, не так отвратительно, как мне показалось сначала, но, детка, зачем ты покрасилась-то? Твоя необычная рыжина сверкала, словно золото, а сейчас ты превратилась в стандартный евроблонд.

– Слушай, отстань, – отмахнулась я. После внезапного вчерашнего затмения ко мне пришло запоздалое отрезвление – я уже почти жалела, что избавилась от своих волос таким варварским способом. – Лучше скажи, почему ты такая взвинченная сегодня?

– Ой, до того утомили эти випы! Представьте, некий несносный немец из Вены потребовал переселить его из пентхауса на нижние этажи – видишь ли, бедняга блюет при одном только взгляде с двухсотметровой высоты! А то, что номера «Horizon» и уж тем более «Atrium» на порядок дешевле и ему не по статусу – это как?

Тан пожал плечами – это был его коронный способ решать проблемы: сначала задумчиво поднимет к шее узкие плечики, а уж потом выскажется. Я всегда удивлялась, откуда в простом парне столько утонченности: и эти длинные глаза необычного палевого оттенка, и ровный нос, чуть раздвоенный на кончике, милым розовым сердечком губки и даже длинная, с идеально выстриженным беспорядком прическа. Тони Вонг, вспоминать которого совсем не хотелось, но он так упорно лез в мою голову, вместо разного рода грубых и обидных определений, сопровождающих бедного Тана по жизни, выбрал для него вполне себе миролюбивое прозвище – Pretty Cure, и это снова было прямое попадание: очаровательный, женоподобный Тан и правда слишком уж напоминал большеглазых девочек – героинь известной серии японской манги.