Осенний эспрессо со смертельным исходом

На пороге стояла молодая женщина с растрёпанными волосами и кухонным ножом в руке.

– Ты кто?! – выпалила она, окидывая Алису подозрительным взглядом.

– Я… принесла соболезнования, – Алиса неуверенно подняла пирог, купленный по дороге.

– О, – женщина расслабилась, но нож не убрала. – Ну заходи.

Алиса оказалась в крошечной хрущёвке, застывшей во времени. Она предполагала, что здесь есть две комнаты, но можно ли было назвать второе помещение полноценной комнатой, было большим вопросом. Кухня, узкая и заставленная, плавно перетекала в проходную комнату, служившую, судя по всему, и гостиной, и спальней. Прямо за обеденным столом на крохотной кухне сидел угрюмый мужчина, пристально глядя на разрезанную пополам колбасу, лежавшую перед ним, как вещественное доказательство в ожесточенной войне.

– Это моя половина! – заявил он, указывая на кусок с зарубкой.

– Врёшь, как дышишь! – фыркнула женщина .

– Вы… родственники Ларисы? – осторожно спросила Алиса.

– Дети, – буркнул мужчина. – Я Пётр, это Наташа. А там, – он махнул рукой в сторону коридора, – Глеб сидит, старший.

– Я поздороваюсь, – Алиса решила познакомиться со старшим сыном тоже.

Старший сын Глеб сидел, сгорбившись над своим телефоном, в соседней комнате. Яркий экран освещал его неподвижное лицо – похоже, он был поглощен какой-то игрой. Когда Алиса вошла, он нехотя поднял глаза, на секунду отвел взгляд от мелькающих на экране фигурок и тут же вернулся к ним.

Не отрывая взгляда от телефона, он что-то нечленораздельно буркнул в глубину комнаты:

– Чай… там… гость…

С дивана встала хрупкая девушка в просторном свитере, с пушистой тёмной косой и тёплыми кариами глазами – Элла. Она молча принесла две чашки и дымящийся чайник. Ставя его на стол, она неловко дернулась и тихо вскрикнула, отшатнувшись – видимо, обожглась о горячий металл.

Казалось, кроме Алисы, никто этого не заметил. Глеб продолжал увлеченно тыкать в экран, а из кухни доносились приглушенные перебранки Петра и Наташи. Элла, покраснев, лишь потерла обожженное место и принялась молча разливать чай, будто стараясь стать как можно незаметнее.

Через минуту на пороге комнаты появились Петр и Наталья. Алиса заметила, как они переглянулись – в их взгляде мелькнуло что-то между раздражением и привычной покорностью.

– Элла у нас золото, – сказал Глеб, наконец отрываясь от записей. – Мама её обожала.

– Обожала? – фыркнула Наташа. – Она её контролировала!

Глеб нахмурился, но не стал спорить.

Алиса решила осторожно вклиниться:

– Вы все… живёте здесь вместе?

– Ага, живём, как в коммуналке, – процедил Пётр, разваливаясь на стуле. – Глебу с мамочкой и их золотой Эллой – спальня, мне – так называемый чулан, самую маленькую комнату, а Наталье – походный раскладушник на кухне.

Наташа злобно хрустнула сухарём:

– Зато я хоть не сплю в шкафу, как ты в прошлый раз, когда мать твои вещи с балкона выкинула!

– Она бы не выкинула, если бы ты не настучала, что я опять без работы!

Глеб оторвал взгляд от телефона и с тихим, страдальческим вздохом посмотрел на брата и сестру, будто слушал эту пластинку всю свою жизнь. Его голос прозвучал устало, как будто он сам считал свою просьбу бессмысленной.

– Ну… перестаньте уже… При гостье же…

– Ой, извините, мамин ангелочек! – Наташа язвительно склонилась в насмешливом поклоне. – Как же мы забыли, что при ненаглядном сыночке надо вести себя прилично!

Глеб ничего не ответил, лишь беспомощно отвел глаза и снова уткнулся в яркий экран, как черепаха в панцирь. Казалось, он сделал свою формальную попытку и теперь с чистой совестью мог устраниться.

Алиса осторожно оглядела квартиру, пока семейные разборки продолжались.

Типичная хрущёвка – тесная, с потрескавшимися обоями цвета «советский оптимизм» и линолеумом, который когда-то имитировал паркет, а теперь напоминал шкуру больного леопарда.

В углу гостиной красовался огромный сервант, битком набитый: хрустальными фужерами, коллекцией матрёшек и пыльными медалями «Лучшему работнику торговли 1988».

На стене висел семейный портрет, где Лариса сидела в центре, как королева на троне, а дети стояли вокруг, как придворные. Глеб – ближе всех, с медалью на груди. Пётр – с нарочито кислой миной. Наташа – с глазами, полными молчаливого бунта.

– А где же ваш отец? – смотря на фотографию сказала Алиса вслух.

Глеб сжал губы.

– Он вчера был. А потом опять ушел к своей рыжей. Забрал мамин ноутбук.

– И документы, – добавила Элла так тихо, что Алиса едва расслышала.

– Какие документы?

Глеб вздохнул и откинулся на спинку стула.

– Документы на магазин, на квартиру, на старенькую машину, которая стоит в гараже.

– Он наследник первой очереди! – Пётр швырнул на стол вилку, которая со звоном отскочила от тарелки. – Теперь всё его: и магазин, и квартира, и эти проклятые «Жигули» в гараже, которые даже не заводится!

– А ты-то чего возмущаешься? – Наташа скрестила руки на груди. – Ты же всё равно ничего не получил бы. Мама грозилась тебя выписать ещё год назад, помнишь? Когда ты её любимый сервиз разбил.

– Это был несчастный случай!

– Только она так не думала, – парировала Наташа. – Она была уверена, что когда тебе не удалось вынести сервиз и продать, то ты его «случайно» разбил.

– Это всё домыслы! – начал краснеть от негодования Петр.

– Знаем, мы эти домыслы. Помним, как ты мамину шубу продал, пока она в больнице лежала.

– Не продавал я ничего, у вас нет доказательств! – Петр угрожающе надвинулся на Наташу.

– Шубы просто так сами из дома не пропадают! – Наташа не собиралась сдаваться, уперлась руками в бока и встала в воинственную позу.

Алиса почувствовала себя зрителем на самом абсурдном спектакле в мире, где все актёры одновременно кричали свои реплики, не слушая друг друга. Три голоса слились в дисгармоничный хор:

Пётр орал про «несправедливость», размахивая руками, как дирижёр оркестра, потерявший не только такт, но и совесть.

Наташа парировала язвительными комментариями. Глеб внезапно вступил в спор, пытаясь их утихомирить, но его голос потонул в этой семейной разброке.

– Это не диалог, – подумала Алиса, – это три монолога, которые случайно столкнулись в одной комнате.

Она поймала взгляд Эллы. Та стояла у стола, спокойно наливала чай, будто вокруг не бушевала буря, а играла лёгкая фоновая музыка. Её глаза сказали всё: «Добро пожаловать в наш маленький ад. Заварка крепкая, печенье в вазочке, крики – бесплатно».

– Вы вообще слышите себя?! – вдруг взревел Глеб, хлопнув ладонью по столу так, что чашки подпрыгнули. – Мама ещё не похоронена, а вы уже делите её вещи!

– А что, надо ждать, пока папа всё приберёт к рукам? – зашипел Пётр.

– Может, хотя бы дождаться, пока её в гробу заколотят?!

Наташа фыркнула:

– Она бы тебя первым туда отправила, Петь. С любимым сервизом – прямо в руки.

Пётр покраснел, как маковый цветок в магазине Ларисы.

Алиса решила, что пора вмешаться, пока кто-нибудь не начал швыряться не только словами, но и хрустальными фужерами из серванта.

– А что это такое? – вдруг спросила Алиса, делая шаг к картине, прислонённой к стене лицевой стороной.

В комнате воцарилась мёртвая тишина. Даже часы в углу, похоже, перестали тикать.

Трое братьев и сестра замерли, уставившись на Алису широкими глазами, будто она только что потянулась к ручке работающего реактора.

– Не трогай! – в унисон крикнули Пётр и Наташа.

Глеб подскочил, как будто его ударило током:

– Это… ничего интересного! Просто старая картина!

– Да-да, мамин пейзаж! – закивала Наташа с неестественной бодростью. – Очень скучно! Ты же не любишь пейзажи?

Пётр, который минуту назад готов был разнести квартиру в щепки, вдруг бросился к серванту:

– О, смотри! У нас же есть мамин хрусталь! Хочешь посмотреть, как он звенит?

И он нарочито громко зазвенел ложкой по бокалу, словно подавая сигнал бедствия.

Алиса медленно отвела руку от картины.

– Вы все ведёте себя так, будто там спрятана украденная «Мона Лиза».

– Что? Нет! – Глеб засмеялся слишком громко и слишком высоко. – Просто… она не закончена! Да, мама не любила показывать незаконченные работы!

– Ага, – подхватила Наташа, – она была перфекционистка! Помнишь, Петь, как она три года перекрашивала кухню, потому что «оттенок желтого не тот»?

– О да! – Пётр искусственно оживился, – А помнишь, как она…

Алиса перевела взгляд на Эллу, как на единственного разумного человека в этой вакханалии. Та, только собиралась открыть рот, как Наташа сразу же взяла Алису под руку и начала выпроваживать из комнаты.

– Ой, смотри-ка, уже так поздно! – Наташа с неестественной бодростью взяла Алису под руку и повела к выходу, будто эвакуируя из зоны боевых действий. – И чай у нас закончился, и колбасу ты, кажется, доела…

– Я даже не прикасалась к колбасе! – возмутилась Алиса.

– Я сам лично видела, как ты съела кусок колбасы,– не моргнув глазом парировал Петр, беря Алису под другую руку.

– Да я даже не дышала в её сторону! – отбивалась Алиса, пытаясь вырваться.

– Врёшь! – Наташа ухватила её за вторую руку и потащила к выходу. – Я специально отметила свой кусок зубочисткой!

– Какая зубочистка?! Ты вообще вменяемая?!

Пётр, разгорячённый спором, вдруг размахнулся для громкого жеста – и неожиданно отпустил Алису.

Тут сработали законы физики – Алиса потеряв равновесие, схватилась за картину, и грохнулась с ней в обнимку на пол.

Алиса, все еще лежа на полу, медленно подняла голову и застыла. Перед ее глазами было не просто абстрактное полотно – в хаотичных мазках кроваво-красной краски четко просматривалась вишня, а в углу красовалась размашистая подпись: А. Воронина.