Пока не поздно…
- -
- 100%
- +
Но душой праздника, его подлинной кульминацией, стала речь Олега. Когда он встал, постучав ножом о бокал, зал затих сам собой.
– Дорогие наши! – начал он, и его голос, громкий и уверенный, заполнил пространство. – Сегодня – не просто две свадьбы! Сегодня мы закладываем киль нашего общего корабля! Мы с Виктором сидели за одной партой, мечтали о штормах, а теперь мы – инженеры-судостроители! И мы ведем к алтарю самых лучших, умных, добрых и красивых девушек, будущих врачей! – Он обвел взглядом зал, и его глаза остановились на Любе. – Мы будем строить корабли, а они – лечить детей. И я знаю – вместе мы построим всё! За нас!
Аплодисменты взметнулись к потолку, но Олег, как опытный капитан, гасящий шторм, вновь поднял руку. Зал затих, ловя каждое его слово:
– А сейчас – главный тост! – его голос прозвучал особенно проникновенно. Он обнял за плечи Любу, стоящую рядом, и кивнул Виктору и Свете, привлекая их в круг своего внимания. – За вас, мои братья! За нашу группу! И за нас, четверых, потому что сегодняшний день – наш общий!
Мы шли к этому все эти годы вместе: спорили на занятиях, готовились к экзаменам, делили последнюю пачку чая в общаге. И сегодня вы здесь – это лучший подарок. Потому что наше с Любашей счастье и счастье Светланки с Виктором – это и ваша победа тоже. Победа нашей дружбы, нашего братства, которое мы пронесли через все годы учебы! За нас, за всех нас!
Борис Иванович, наблюдая за сыном, тихо и довольно хмыкнул: – Ну, заводила… Куда ж без него.
Анна Михайловна в это время смотрела на Любу, которая, сияя, следовала за мужем взглядом, и в ее сердце окончательно растаяла последняя тревога.
Поздно вечером, когда гости еще вовсю плясали, четверо главных героев вышли на крыльцо ресторана. Воздух был теплым, видневшийся вдали Днепр отражал огни города и звезды.
– Ну, мой капитан, – обняла Олега Люба. – Ты сегодня был прекрасен.
– Это только начало, Любаша. Самое интересное – впереди. Я обещаю.
Они стояли вместе, две пары лучших друзей. И в тот вечер, полный надежд и любви, будущее виделось им безоблачным.
Банкет близился к завершению. Самые стойкие гости – друзья-курсанты – подняли Олега и Виктора на руки.
– В до-ро-гу-у-у! – они качали женихов, пока те, смеясь и смущаясь, цеплялись за руки своих жен.
Анна Михайловна и Мария Степановна, смущенные и сияющие, подали им две плетеные корзины, украшенные лентами. В каждой – бутылка шампанского, по два фужера, закуска, свадебный каравай и мед, чтобы жизнь была сладкой.
– Чтобы жизнь была сладкой, как этот мед, дети! – сказала Мария Степановна, целуя Любу и Олега.
Их усадили в такси – обе пары, как и полагалось, по отдельности. Машины, гудя, повезли их в лучшую в городе гостинцу, где родители сняли для них номера.
Номер-люкс поразил их: тяжелые бархатные портьеры, большой диван, огромная кровать под шелковым балдахином. Дверь закрылась, и наступила оглушительная тишина после шума праздника. Олег поставил корзину на стол и повернулся к Любе.
Она стояла посреди комнаты, в свадебном платье и фате. Он подошел, не сводя с нее глаз, и медленно, словно разворачивая самый драгоценный дар, аккуратно снял фату, вынул несколько шпилек из прически, рассыпав ее медную гриву по плечам, затем медленно стал расстегивать крошечные пуговицы на спине. Его пальцы едва заметно дрожали.
Платье с шелестом упало на пол, и он на мгновение замер, глядя на нее в невиданном им никогда тонком кружевном белье, купленном ею в магазине для новобрачных.
В его взгляде не было жадности – лишь бесконечное восхищение и благоговение. – Я ждал этого три года, – его голос был хриплым от сдерживаемых эмоций. – Каждый день. Каждую ночь. Ты – самое красивое, что я когда-либо видел.
Он не бросил ее на кровать. Он вел ее, как в танце, к ложу, осыпая поцелуями ее плечи, шею, губы – медленно, смакуя каждый миг. Это было не взятие, а посвящение. Когда он снял с нее последние одежды, в его глазах стояли слезы: – Любаша… жена моя…
Его ладони скользили по ее коже, запоминая каждую линию. Он говорил ей шепотом, как молитву, какие они будут строить планы, как будут любить своих будущих детей. И под этот шепот ее робость начала таять.
Но когда он вошел в нее, Люба непроизвольно вскрикнула – коротко и испуганно. Острая, обжигающая боль заставила ее внутренне сжаться. Слезы выступили на глазах.
Олег мгновенно замер, весь напрягшись.
– Боже, Любаша… Прости… – Он не двигался, лишь ласково гладил ее волосы, шепча обрывки нежных слов. – Тебе очень больно? Ничего, родная моя, любимая… скоро пройдет… Я здесь…
Боль понемногу отступала, сменяясь странным ощущением наполненности и близости. Но страха меньше не становилось.
– Хочешь, я…остановлюсь? – его голос был хриплым.
– Нет… – выдохнула она, открывая глаза. Она увидела его лицо – искаженное борьбой между страстью и заботой о ней. И ее страх вдруг отступил перед волной нежности. – Нет… продолжай. Только… не спеши.
Он послушался. Его движения были медленными, осторожными, почти робкими. Он не сводил с ее лица взгляда, ловя малейшую тень неудобства. И постепенно, очень медленно, ее страх стал превращаться в нечто другое… Смутное, теплое, трепетное волнение. Это не был пик страсти. Для нее это было погружением в новое, неизведанное измерение их любви, где боль и наслаждение были причудливо переплетены.
Когда все окончилось, он, тяжело дыша, рухнул рядом, но тут же снова привлек ее к себе, прижимая так сильно, будто хотел вобрать в себя.
– Прости… – снова прошептал он. – Я сделал тебе больно.
– Ничего… – она прижалась щекой к его мокрой от пота груди, слушая бешеный стук его сердца. Ее собственное тело горело, и в нем еще жила странная, сладкая истома. – Теперь мы… по-настоящему вместе.
Он не ответил, лишь крепче обнял ее. Они лежали в тишине, и Люба думала, что, наверное, так и должно быть – когда два человека становятся одним целым, это не может быть совсем не больно. Но эта боль была светлой. Как рождение.
За окном вдали горели огни не останавливающегося ни на минуту судостроительного завода, где ему предстояло совершить рывок. Детская поликлиника, где она будет лечить детей, тихо спала в ожидании утра и новых маленьких пациентов. А в номере гостиницы две половинки соединились и из них родилось одно целое.
Они не знали, что этому их счастью предстоит испытание, которого никто из них не мог представить себе даже в страшном сне…
Глава 9 Первая трещина
Их новая жизнь в Херсоне была похожа на яркий мартовский день – с солнца, которое еще не успело набрать летнюю силу, но уже обещало тепло.
Две молодые пары жили в состоянии напряженного и радостного ожидания: Олег с Любой – у его родителей, Виктор со Светланой – на съемной комнате в старом доме с печным отоплением, но зато сами себе хозяева.
Их быт был соткан из простых радостей: утренние спешки на работу, вечерние чаепития за большим столом то у Олега, то у Виктора, совместные походы в кино вчетвером. Люба и Светлана устроились в детскую поликлинику и с энтузиазмом окунулись в работу.
Их общим якорем надежды была та самая квартира в очередном новом доме для сотрудников богатого и градообразующего Херсонского судостроительного завода, который только-только начинали возводить на окраине города в большом микрорайоне под названием Остров – совсем рядом с Днепром.
На кухне пахло кофе и свежими булочками. Анна Михайловна, наливая Любе чай, с легкой укоризной заметила:
– Любаша, посмотри, какой ветрюган на улице. Платочек бы на голову, милая. Сквозняки в старых корпусах жуткие.
– Я в порядке, мама, спасибо, – улыбнулась Люба, чувствуя себя не столько хозяйкой, сколько временной гостьей в этом доме с высокими потолками и строгими порядками.
Олег, поглощенный мыслями о предстоящем совещании, на лету поцеловал мать и жену.
– Всё, бегу! Сегодня решают по моему проекту разводки кабельных трасс!
– Хоть бы позавтракал нормально, – вздохнула Анна Михайловна, глядя ему вслед. – Весь в отца – даже гвоздь в цехе ему важнее, чем собственная печень.
Люба промолчала. Она понимала, что такая тотальная забота – это язык, на котором ее свекровь проявляла любовь.
Олег с головой ушел в работу на заводе. Его определили в конструкторское бюро, но его харизма, острый ум и неуемная энергия не могли долго оставаться в рамках чертежных досок. Он постоянно рвался в цех, к самому процессу строительства судов. Моментально схватывал все на лету, задавал вопросы, ставившие в тупик матерых специалистов.
Как-то вечером, когда Олег задержался на заводе, Люба пошла за хлебом и у магазина столкнулась с Виктором, который возвращался со смены.
– Люб, привет! – окликнул он ее, и его лицо расплылось в улыбке. – Ну, твой-то у нас сегодня всю дирекцию в полный восторг привел! Его доклад по новой схеме прокладки кабелей на новом танкере выслушали, не перебивая. Старики только ахали. Ходят слухи, его в начальники смены прочат. Серьезно!
Через несколько месяцев его перевели старшим мастером на строительство нового танкера – одного из флагманов государственной программы. В двадцать четыре года такая должность была неслыханным карьерным взлетом.
Но именно на этой ответственной работе стали проявляться первые трещинки. Олег, привыкший быть первым, с яростью воспринимал любые препятствия.
– Понимаешь, Любаша, они не видят дальше своего носа! – восклицал он, расхаживая по их комнате вечером. – Можно же все сделать вдесятеро быстрее! Но они боятся! Боятся ответственности, боятся нового!
– Успокойся, Олежка, – ласково говорила Люба. – Ты только начал. Нельзя же все и сразу изменить.
– А почему нельзя? – останавливался он перед ней. – Если не я, то кто?
Как-то отец пил вечерний чай в гостиной, разбирая почту. Олег, вернувшись с завода, был на взводе.
– Опять эти бесконечные согласования! – вырвалось у него, едва он переступил порог. – Представляешь, папа? Я предлагаю реально ускорить процесс, а мне в ответ – «Не по инструкции»! Как можно работать в таких тисках?
Борис Иванович медленно отложил газету. Его взгляд был тяжелым и изучающим.
– Инструкции, сынок, пишутся кровью. Или миллионами убытков. Ты думаешь, мы, старики, тупые и ничего не понимаем в эффективности?
– Да нет, но…
– Никаких «но», – отец резко перебил его. – Ты сейчас как тот юнга, который кричит капитану: «Давайте полные паруса в шторм!». А капитан-то знает, что мачту снесет. Твой запал – это хорошо. Но одного запала мало. Нужно терпение. Умение ждать.
– Ждать? – Олег вспыхнул. – Пока они там десять лет будут согласовывать? Пока мир уйдет вперед? Мы же можем сейчас! Я вижу, как сделать лучше!
– Лучше? – Борис Иванович усмехнулся, но беззлобно. – Или просто… по-другому? Ты уверен, что твой путь – лучший? Или тебе просто невмоготу, что это не ТВОЙ путь?
Олег замолчал, пораженный. Отец попал в самую точку.
– Мне невмоготу от этой… косности. От этого ощущения, что мы просто винтики в чужой машине. Я хочу понимать, ЗАЧЕМ я этот винтик кручу. В чем смысл всей этой гигантской возни с железом?
Борис Иванович внимательно посмотрел на сына.
– Смысл? – он тяжело вздохнул. – Смысл в том, чтобы корабль вышел в море и вернулся с грузом. Чтобы страна работала. А твоя личная задача – делать свою работу хорошо. Не ищи философию в прокатном стане, сын. Запомни: корабль строят по чертежам, а не по откровениям. Дельному инженеру не до поиска тайных смыслов. Ты создаешь реальные вещи. Дом, семья, работа, танкеры. В этом и есть смысл. Не выдумывай лишнего.
Олег ничего не ответил. Он смотрел в окно на огни завода и чувствовал, как только что между ним и отцом пролегла невидимая трещина. Отец говорил о долге, деле, реальности. Он не понимал его. Не понимал…
А его собственная душа рвалась к чему-то неосязаемому, к какому-то главному ответу, который не вмещался в формулы чертежей и заводские инструкции.
В один из выходных они вчетвером пошли смотреть на стройку своего будущего дома.
– Наш подъезд будет вот в этом крыле, – с гордостью говорил Олег, указывая на голые бетонные этажи. – На третьем. Две квартиры рядом. Представляешь?
– Будем ходить друг к другу в гости без звонка, – мечтательно сказала Светлана.
– И дети наши будут расти вместе, как мы с Витьком, – добавил Олег, обнимая Любу за плечи.
Они стояли, глядя на груды кирпичей и арматуры, и видели уже не стройплощадку, а свое счастливое будущее – с детским смехом на кухне и общими праздниками.
Но в один из таких вечеров, Олег, глядя в окно на отражение уличных фонарей, заговорил о другом.
– Знаешь, а ведь вся эта беготня… она такая земная, – сказал он тише. – Я строю танкеры. Ты лечишь детей. И это хорошо. Но неужели это всё? Мы рождены для чего-то большего. Должен же быть какой-то… главный ответ на все.
Люба слушала, поглаживая его взъерошенные волосы, и в ее душе шевельнулась тревога. Она списала его слова на усталость. Она еще не знала, что это был духовный голод, та самая червоточина, которая много лет спустя поглотит его целиком.
А пока они были счастливы. Они верили в обещанную квартиру. Будущее, несмотря на ночные мысли Олега, виделось им безоблачным и ярким, как херсонское солнце после грозы. Они стояли на пороге своей взрослой жизни, не подозревая, что у всякого порога есть и вторая сторона.
Глава 10 Колыбель для двух кораблей
(Херсон.1984-1989 годы.)
Тот год запомнился им как самый счастливый. Он был соткан из запаха детской присыпки, бессонных ночей и тихой, всеобъемлющей радости.
Сначала Люба и Светлана с замиранием сердца делились новостями, а через несколько месяцев, держась за руки, сидели под кабинетом врача в женской консультации.
Их беременности стали общей заботой. Вместе с мужьями по воскресеньям они стояли в очередях за дефицитным трикотажем, передавая друг другу через головы растерянных мужчин крошечные распашонки и пинетки. Светлана, с ее практичностью, доставала где-то фланелевые пеленки, а Люба, смеясь, шила на машинке чепчики с рюшами.
«Наш Артемка будет самым модным пацаном», – говорила Светлана, разглядывая очередное творение подруги.
«А наша Аленка – вообще красавицей», – парировала Люба.
Олег и Виктор, сбитые с толку этим женским единством, лишь переглядывались и покорно носили сумки.
Роды у Любы начались стремительно. В спешке собирая «тревожный чемоданчик», она, поколебавшись лишь секунду, сунула в него любимую фотографию Олега – ту самую, с курсантской выправкой и безудержной улыбкой. В предродовой палате, когда схватки становились все сильнее, она сжимала в руке заветный картонный прямоугольник, глядя в его глаза. Медсестры, заметив это, с усмешкой перешептывались: «Ну что, красавец-муж моральную поддержку оказывает? Мы тут такое впервые видим!»
Когда на смену изматывающей боли пришла оглушительная пустота, а потом – тонкий, настойчивый крик, Люба разжала онемевшие пальцы. Смятая фотография выпала на простыню.
Поздравляю, мамочка. Доченька у вас, – улыбнулась акушерка.
– Муж… мой… там? – выдохнула Люба.
– Внизу, в приемной уже давно круги нарезает. Разрешим посмотреть папе на свою красавицу. Но только через окно.
Как и всё на Украине, отдельная палата нашлась сразу после звонка Бориса Ивановича нужным людям. Через два часа дверь робко приоткрылась. Олег стоял на пороге, бледный, с лицом, на котором застыла смесь ужаса, восторга и надежды. Он шагнул к кровати, не сводя с Любы широких глаз.
– Жива? – выдохнул он, падая на колени и хватая ее руку. – Ты жива?
Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и только слабо сжала его пальцы. В его глазах стояли слезы: – Я видел её… нашу девочку… Алёнку… Его голос сорвался. Внезапно он припал головой к ее плечу, и его могучие плечи задрожали: – Господи… я так боялся… – глухо прошептал он, целуя ее. Он поднял голову, смахнул смущенную слезу тыльной стороной ладони, и его лицо озарила та самая улыбка. – Она самая красивая. Я тебе клянусь!
А через две недели Светлана родила Виктору сына Артемку. Идея крестить детей в один день пришла сама собой. «Так и будем жить – параллельно», – смеялся Олег, уже утвержденный в должности главного инженера на своем предприятии. И это было просто невероятно!
Херсонский храм в тот день утопал в золоте осенней листвы. Когда батюшка трижды погружал в купель маленькую, хрупкую Аленку, Олег, стоявший рядом с Виктором, замер, затаив дыхание. А когда на миг воцарилась тишина, и раздался первый жалобный крик дочери, он облегченно выдохнул, и его лицо просияло таким счастьем, что Люба, державшая на руках своего запеленатого крестника Артемку, на мгновение забыла обо всем на свете.
Дома, за праздничным столом, Олег поднял бокал. Его взгляд скользнул по лицам друзей, родных, задержался на спящей в люльке Аленке.
– Сегодня я понял, что такое настоящая верфь, – сказал он, и в голосе его звенела сталь. – Не та, где мы строим танкеры. А та, где закладывают киль человеческой души. За наших детей! Пусть их жизненный путь будет счастливым и долгим!
Люба смотрела на него, сияя. Она чувствовала, как её сердце переполняет тихая, всеобъемлющая радость. В этот день всё было идеально и казалось таким прочным: любящий муж, здоровый ребёнок, верные друзья рядом. Казалось, сама жизнь скрепила их счастье на века.
Их новая квартира в только что сданной девятиэтажке, пахла свежей краской и счастьем. Олег вставил ключ в замок. Щелчок прозвучал как выстрел стартового пистолета. Он подхватил Любу на руки, как когда-то на свадьбе, и переступил порог.
– Наш порог, Любаша! – крикнул он, и эхо пустых комнат подхватило его слова. – Наш дом!
Он не просто перенес ее через порог, он нес любимую, как драгоценный груз, через пустоту всей квартиры, где пахло штукатуркой и будущим, и поставил на пол только у окна, с которого открывался вид на Днепр и на корпуса завода.
– Всё лучшее – тебе и ей, – прошептал он, обнимая жену. – Всё. Я обещаю.
Идиллия тех лет казалась вечной. Аленке исполнилось три года, и их жизнь напоминала слаженный, шумный и счастливый механизм.
Тем вечером в квартире вкусно пахло вареной сгущенкой – Люба готовила торт. Олег, как всегда, сидел за кухонным столом, заваленным чертежами. Лоб его был прочерчен морщиной концентрации.
Люба наблюдала за ним, вытирая руки о фартук. Она видела, как он уходит в этот мир расчетов и сопротивлений, и тихо подошла, положив руку ему на плечо:
– Олежка.
– Ага, погоди чуток… – он не поднял головы.
– А давай родим сына. Я хочу, чтобы у Аленки был братик. Максимкой назовем.
Он медленно оторвался от чертежей. В его глазах, всегда таких целеустремленных и немного отстраненных в работе, вспыхнул особый, мягкий и бездонный свет. Он улыбнулся той редкой улыбкой, которую Люба любила больше всего – чистой и безоговорочной.
– Давай, – ответил он так же просто, беря ее руку в свою. – Только давай все сделаем как надо. Подготовимся. Хочу, чтобы все было идеально.
Их ожидание стало настоящим общим проектом. Олег немедленно бросил курить, пересмотрел рацион семьи в пользу только полезной пищи, с инженерной скрупулезностью начал изучать книги о развитии плода и следил за режимом жены. А по утрам они вдвоем делали легкую гимнастику, пока Аленка весело подражала им, смеясь и путая движения.
И вот, вскоре, Люба вернулась из поликлиники, держа в руке маленький, но такой весомый листок. Олег снова сидел за столом, сражаясь с каким-то сопротивлением в схеме.
– Олежек, брось ты свои железяки, – улыбнулась она, подходя к нему.
– Не сейчас, Любаша, тут одна формула никак не сходится…
– А у нас с тобой сошлось, – прошептала она и положила перед ним справку из женской консультации.
Олег замер. Его взгляд, скользнув по официальной печати и зацепился за строчку «срок беременности – 8 недель». Все расчеты, все формулы разом утратили смысл. Он медленно поднял на нее глаза, сияющие трепетным удивлением и нежностью.
– Все? Точно? Наш Максимка? – Спросил он, словно проверяя параметры самого важного в жизни проекта.
– Точно, – кивнула Люба, ее лицо сияло. – Наш Максимка. Я чувствую, что это будет сынок.
Он вскочил, подхватил ее, такую хрупкую и дорогую, на руки и, не слушая ее смеющихся возражений, закружил по кухне.
– Аленка! – крикнул он в сторону детской. – У тебя будет братик! Самый лучший на свете брат!
Они трепетно ждали сына, и он появился на свет. Роды были легкими. Максимка родился крепким, спокойным малышом, словно подтверждая, что в этой жизни все идет по плану. Карьера Олега стремительно росла – строительство танкера под его руководством шло ударными темпами.
Возвращаясь домой под вечер, он заставал картину, которая наполняла его совсем иным, теплым и светлым чувством, чем триумф на верфи. Люба, уже оправившаяся после родов, сидела на диване и читала Аленке сказку. Рядом, в колыбели, посапывал Максим. Свет от торшера окутывал их мягким золотистым светом.
Олег подходил, молча садился рядом, обнимал их обеих и прижимался к плечу жены.
– Ну как, главный инженер, корабль-гигант скоро на воду спустишь? – ласково спрашивала Люба, откладывая книгу.
– Еще немного, – улыбался он, целуя ее в макушку. – Самый главный проект здесь. – Он осторожно, почти с благоговением, обнимал ее, глядя на детей.
В эти минуты все остальное отступало. Они были целой вселенной – он, она, Аленка и Максимка. И будущее виделось им прочным, надежным и безоблачным, как палуба нового корабля, готовящегося к своему первому, долгому и счастливому плаванию. Они стояли на пике своего счастья, не подозревая, что у всякой спокойной гавани бывают отливы, обнажающие опасное дно.
Все чаще и чаще на него, что называется, накатывало…
Вечерами, когда Аленка и Максимка засыпали и в доме наступала тишина, Олег подолгу стоял на балконе. Силуэты заводских кранов угасали в сумерках, а в их квартире, наполненной детским дыханием, царил тот самый покой, который он когда-то называл «земным». Но теперь в этом слове для него звучала не уютная завершённость, а какая-то необъятная, невысказанная тоска.
Он чувствовал, как что-то огромное и безмолвное зовет его из-за горизонта – тот самый «главный ответ», который не вмещался в чертежи, должности и даже в безграничную любовь к спящим в комнате детям.
Да, будущее виделось безоблачным, но где-то в самой глубине этого ясного неба уже зарождалась невидимая точка – будущий ураган, что придет из 1990-х с их ветром перемен.
Глава 11 Слом
(Херсон. 1991-1995 годы)
– Смотри, Максимка, – крупные, привыкшие к чертежам руки Олега с неожиданной нежностью складывали из кубиков башню. – Основание должно быть прочным. Иначе всё рухнет.
Он читал сыну сказки на ночь, вкладывая в голос всю мощь своей харизмы, превращая «Колобка» в эпическую сагу. По утрам они вместе делали зарядку, и Олег, смеясь, сажал хохочущего Максима себе на плечи, катая по квартире. Он был рожден быть отцом – терпеливым, изобретательным, безгранично любящим. Люба, глядя на них, чувствовала, как сжимается сердце от нежности и тревоги: он отдавал детям всё лучшее, что в нем было, будто чувствуя, что его собственная взрослая жизнь катится под откос.
Откос начался в 1991-м.
Совершенно неожиданный развал Союза ударил по всей Украине, по их гигантскому монументальному заводу и по душе Олега с сокрушительной силой.
Их прежнее и такое незыблемое, могучее государство СССР вдруг, в один день, добровольно, волею всего лишь трех человек, разрушило себя на глазах у всего мира! Оно превратилось в груду осколков империи…
Разорвались все налаженные десятилетиями производственные связи, постепенно превращая огромные предприятия в промышленные руины.
Госзаказы испарились. Цеха постепенно замерли. Тысячи рабочих и инженеры-кораблестроители, цвет интеллигенции, остались без работы и в поисках выхода постоянно думали о том, как прокормить свои семьи. Каждый человек, как мог, искал свой способ выжить…
– Они сдались, Любаша! – как тигр Олег метался по их уютной квартире, которая вдруг стала казаться клеткой. – Мы могли бы бороться! Искать контракты! Но они просто… сложили лапки! Оказалось, им проще просто все распродать и разворовать!
Его энергия, не находя выхода, грозила разорвать его изнутри. Самым страшным для него была не бедность, а бессмысленность. Остаться не у дел в тридцать лет – это было крушением всего, на чем держался его мир.
Олег стоял с отцом на балконе, глядя на темные, безжизненные корпуса верфи.
– Ничего не понимаю, – голос Олега был хриплым от бессилия. – Где логика? Мы же могли продолжать строить! Уже для своей новой страны!
Борис Иванович, бывший капитан, тяжело молчал. И его молчание было красноречивее любых слов.
– Логика? – наконец, хрипло произнес он. – Нет никакой логики, сын… Когда корабль тонет, капитан последним покидает борт. А наши «капитаны», – он мотнул головой в сторону, где условно находилась власть, – давно смылись на шлюпке, прихватив кассу. А мы здесь, как дураки, на тонущем судне. И никакого курса нет. Пойми! Нет! Никакого! Курса!.. Штурвал крутится сам по себе…