Японский хоррор: Полное собрание
- -
- 100%
- +
Несмотря на свой страх и растущее отвращение, Такуи не мог избежать того, что казалось неотвратимым. Отказать отцу было не просто чем-то нежелательным – это было невозможным. Давление со стороны родителя, привыкшего добиваться своего любой ценой, не ослабевало. Отец, видя в сыне не столько ребёнка, сколько будущего работника, будущего продолжателя семейного дела, не допускал никаких отклонений от установленного им порядка.
И вот, наступил день, когда Такуи должен был впервые ступить на территорию скотобойни, чтобы исполнить свой «долг». Солнце, казалось, светило слишком ярко, подчёркивая контраст между его тёплыми лучами и мрачной, холодной атмосферой места, куда его вели. Отец, с лицом, выражающим смесь суровой решимости и какого-то болезненного, привычного равнодушия, сам привел его туда.
«Ты будешь смотреть и учиться», – сказал отец, его голос был лишён всяких эмоций. – «Потом будешь делать сам».
Воздух был пропитан тяжелым, металлическим запахом крови, смешанным с чем-то ещё, более тошнотворным – запахом страха, который, казалось, въелся в сами стены. Шум. Гул машин, скрежет металла, мычание и хрипы животных – всё это сливалось в оглушающую симфонию смерти. Рабочие, мужчины и женщины с огрубевшими руками и потухшими глазами, двигались с механической точностью, выполняя свои задачи. Они не смотрели по сторонам, словно каждый из них был погружён в свой собственный мир, мир, где эмоции давно были вытеснены необходимостью выживания.
Такуи чувствовал, как земля уходит из-под ног. Он видел то, чего боялся. Видел, как животных, таких же, как Тсуиоши, вели на убой. Видел, как мясники, с ловкостью и профессионализмом, выполняли свою работу, используя молоты, ножи, крюки. Его тошнило, голова кружилась, но отец, стоя рядом, лишь бросил на него раздражённый взгляд.
«Не брыкаться», – прорычал он. – «Иначе сам будешь первым».
Такуи приходилось смотреть. Приходилось видеть. Его родители, оба работавшие там, казалось, привыкли к этому зрелищу. Они работали без видимых эмоций, их движения были отточенными, будто годы работы стёрли в них всякое сострадание. Для них это была просто работа. Для Такуи – настоящий ад.
Отец показал ему, как нужно работать, как держать молот, как целиться. Но Такуи не мог. Его руки дрожали, его тело отказывалось подчиняться. Он чувствовал, как его собственные моральные принципы, его детская доброта, начинают бороться с нарастающей силой жестокости, которая, казалось, исходила от самого этого места и от его отца.
«Ты должен это сделать», – настаивал отец, подталкивая его к молодому бычку, который, смотрел на них с наивным доверием. – «Ударь его».
Но Такуи не мог. Его пальцы не слушались, молот казался неподъёмным. Он смотрел на бычка, и в его глазах видел Тсуиоши. Он видел своего друга, которого любил, которого кормил из бутылочки. И мысль о том, чтобы причинить ему боль, была невыносимой.
«Я не могу», – прошептал он, снова, его голос дрожал. – «Пожалуйста…»
Гнев отца, который до этого был лишь тлеющим углем, разгорелся с новой силой. Он схватил Такуи за плечо, его хватка была сильной и болезненной. «Ты упрямый болван!» – прорычал он. – «Ты думаешь, я буду терпеть твою слабость?»
Он оттолкнул Такуи в сторону, и, подойдя к бычку, сам взял молот и убил его.
Далее отец подвёл на место убийства Тсуоши. Такуи будто в оцепенении смотрел на это.
В тот самый момент, когда отец Такуи замахнулся молотом, чтобы нанести удар, взгляд мальчика встретился с взглядом Тсуиоши. Он наблюдал за происходящим, и в его больших, тёмных глазах читалось нечто, что заставило сердце Такуи сжаться от боли. Это не был страх. Это была растерянность, непонимание, и, казалось, безмерная несправедливость. А поверх всего этого – словно бы немой укор, осуждение, направленное на Такуи. Укор за то, что он здесь, что он не может, не смеет защитить своего друга.
Отец, не заметив этого напряжённого, безмолвного диалога между сыном и животным, с силой обрушил молот на голову быка. Звук удара эхом прокатился по огромному помещению скотобойни, заглушая другие звуки. Бык дёрнулся, но не упал сразу. Его тело, ещё полное жизненных сил, продолжало сопротивляться, даже находясь при смерти. Глаза его, всё ещё полные того же выражения, что и раньше, теперь начали тускнеть, словно жизнь медленно покидала их.
Этот момент, этот взгляд, полный несправедливости и осуждения, стал последней каплей для Такуи. Он увидел в глазах Тсуиоши отражение собственного бессилия, собственной трусости. Он понял, что его нежелание, его мольбы, его страх – всё это оказалось напрасным. И в этот момент, когда в нём накопилось столько боли, столько несправедливости, столько отчаяния, что-то внутри него сломалось.
Не помня себя, поддавшись внезапному, иррациональному приливу ярости, Такуи накинулся на своего отца. Он бросился на него, пытаясь ударить кулаками, пытаясь остановить его, но это было тщетно. Отец, привыкший к физической силе и жестокости, легко повалил Такуи на землю. Его тело, большое и крепкое, казалось, не знало усталости. Он начал пинать мальчика, безжалостно, словно пытаясь выбить из него всю упрямую, непокорную душу. Такуи ощущал удары по всему телу, боль пронзала его, но всё, что он мог, это думать, о Тсуиоши, о его глазах, о своём бессилии. Последнее, что он почувствовал, прежде чем погрузиться во тьму, был ещё один удар, ещё один толчок, и мир вокруг него окончательно погас.
Когда Такуи пришёл в себя, он лежал на холодной земле, посреди скотобойни. Боль пульсировала во всём теле. Он посмотрел перед собой. Там, на разделочном столе, среди окровавленных инструментов, лежала голова Тсуиоши. Она лежала там, словно насмешка над их дружбой, над их прошлым.
Что-то в его сознании изменилось. Осколки его детской личности, его доброты, его страха – всё это было смято, растоптано. Перед ним лежала не просто голова его друга, а символ всего ужаса, всего насилия, которое он испытал от несправедливости мира. И в этот момент, словно ведомый какой-то чудовищной, иррациональной силой, он встал. Его тело, несмотря на боль, двигалось с неожиданной для него лёгкостью. Он подошёл к разделочному столу. Взял нож. Тот самый нож, которым, он знал, его отец обычно разделывал туши.
Медленно, с нечеловеческой точностью, он подошёл к голове Тсуиоши. Его пальцы, ещё недавно дрожавшие от страха, теперь были удивительно крепкими. Он взял нож и начал аккуратно снимать кожу с головы Тсуоши. Это был не акт ярости, не акт боли. Это было нечто иное. Это был ритуал.
Сняв кожу с головы Тсуоши, Такуи, с каким-то диким, странным блеском в глазах, надел её на голову. Она идеально прилегала к его лицу. Словно он надевал маску, маску мести направленную к этому жестокому миру и ко всему человечеству.
В таком виде, Такуи пошёл к своему дому. Шаги его были уверенными, хотя и несколько шаткими. Он знал, что его ждёт. Он знал, что ему нужно сделать.
Такуи вошел в дом, словно тень, пришедшая из другого мира. Жуткая маска, закрывающая его юное лицо, казалась ему теперь частью его самого. Он видел мир через эти пустые глазницы, и этот мир был искажен, пропитан болью и жестокостью.
Его родители сидели за столом, ужинавшие в тишине. Обычный вечер, обычный ужин, который, казалось, был разделён бесконечной пропастью от того, что происходило в душе их сына. Они не ожидали его. Не ожидали его возвращения, тем более в таком виде.
Такуи не говорил. Слова были теперь бессмысленны, они потеряли свою ценность. Всё, что он чувствовал, вся его боль, его гнев, его отчаяние – всё это вылилось в одно, простое, первобытное действие. Он набросился на отца.
Его движения были быстрыми, нечеловеческими. Нож, который он держал в руке – тот самый нож, которым разделывали Тсуоши, должен был исполнить свою судьбу – сверкнул в тусклом свете кухни. Отец, застигнутый врасплох, даже не успел среагировать. Первый удар пришелся в живот, заставив его вскрикнуть и отшатнуться. Но Такуи, словно одержимый, продолжал. Его ярость была направлена не на причинение боли, а на уничтожение. Он видел в отце не родителя, а символ всего того, что сломало его, что отняло у него друга, что привело его к этому ужасу.
Мать, увидев происходящее, вскрикнула. Её лицо исказилось от ужаса, от того, что она видела. Она бросилась к мужу, пытаясь остановить Такуи, пытаясь оттолкнуть его. «Такуи, остановись!» – кричала она, её голос дрожал от паники. – «Что ты делаешь?!»
Но её мольбы были напрасны. Его взгляд, скрытый за шкурой коровы, не видел её. Он видел лишь цель. И когда она попыталась схватить нож, он резко повернулся. Его движения были стремительными, инстинктивными, как у дикого зверя. Нож вонзился в её горло. Она упала и последние звуки, которые она издала, были хрипом.
Но это не остановило Такуи. Он продолжал. Нож оставался в его руках. Его взгляд, за маской, был сосредоточен, почти отстранён. Он продолжал наносить удары. Не столько в ярости, сколько в каком-то механическом, ритуальном порыве, он продолжал кромсать тело отца. Каждый удар был ответом на боль, на несправедливость, на уничтоженное детство.
Это не было просто убийством. Это было извержение всего накопившегося ужаса, всего пережитого насилия. Его тело, управляемое теперь чужой силой, исполняло свою страшную волю.
После того, как всё было кончено, он стоял посреди кухни. Тишина, наступившая после криков и ударов, была оглушительной. Его дыхание, тяжёлое, шумное, было единственным звуком в этом опустошённом пространстве.
Затем, с пугающей невозмутимостью, он подошёл и отделил кусок мяса от шеи отца.
Он приготовил его и накрыл стол. Перед ним лежала тарелка. На ней – кусок мяса, приготовленный из тела его отца.
Медленно, почти торжественно, Такуи взял в руки этот кусок мяса. Он ел, глядя на бездыханные тела своих родителей. Один взгляд – на отца, другой – на мать. Шкура коровы, маска, которую он носил, казалось, стала частью его самого, скрывая остатки того, кем он когда-то был.
Особняк Химуро
На окраине Токио, за плотной завесой современных зданий и шумных улиц, скрывался мир, окутанный тишиной и древними легендами. Там, среди полей, заросших дикой травой, возвышался особняк Химуро – дом, чья мрачная история, преследовала его даже в наши дни.
Особняк, построенный в традиционном японском стиле, был великолепен. Изящные линии крыш, искусно вырезанные деревянные панели, некогда отражавшие великолепие богатой семьи, теперь обветшали, покрылись мхом и пылью времени. Окна, затянутые паутиной, словно глаза, смотрящие в прошлое, в события, которые лучше было бы забыть.
Вокруг особняка Химуро ходили легенды. Говорили, что он проклят. Что в его стенах произошло нечто ужасное, что осквернило землю и навлекло гнев древних сил. Истории о кровавых ритуалах, невинных жертвах и духах, не нашедших покоя, передавались из уст в уста, предостерегая всех, кто осмелится приблизиться к этому месту.
Многие смельчаки, привлечённые славой жуткого места, пытались проникнуть внутрь и власти, уставшие от бесконечных инцидентов, в конечном итоге опечатали особняк, предупреждая всех о грозящей опасности.
Но для Минами, Наны и Юко, трёх молодых инфлюэнсеров, чья жизнь вращалась вокруг лайков, подписчиков и вирусного контента, особняк Химуро представлял собой нечто большее, чем просто заброшенное здание. Это был шанс. Шанс прославиться. Шанс заработать. Шанс доказать всем, что они – самые смелые, самые креативные и интересные.
Минами, самая старшая из троицы, девятнадцати лет, была движущей силой их группы. Уверенная в себе, амбициозная, она умела видеть возможности там, где другие видели лишь преграды. Её канал, посвящённый мистике и городским легендам, уже имел неплохую аудиторию, но ей хотелось большего. Особняк Химуро, с его мрачной историей, казался идеальным местом для нового, сенсационного видео.
Нана, восемнадцатилетняя, была сердцем группы. Добрая, отзывчивая, но вместе с тем впечатлительная и легко подверженная страху, она вносила в их контент элемент человечности, сочувствия. Она не так сильно стремилась к славе, как Минами, но ей нравилось заниматься творчеством, исследовать новые места и делиться своими впечатлениями с другими. Её страх перед неизвестностью лишь подогревал интерес подписчиков к её реакциям.
Юко, так же восемнадцати лет, была сильной стороной группы. Обладающая атлетичным телосложением, смелая и решительная, она брала на себя роль лидера в экстремальных ситуациях. Она не боялась риска, ей нравилось испытывать себя и преодолевать трудности. Для подписчиков она была символом силы и уверенности, той, кто не дрогнет даже перед лицом опасности.
Вместе они представляли собой идеальную команду. Минами – мозг, Нана – сердце, Юко – мускулы. И особняк Химуро должен был стать их триумфом.
«Представляете, сколько у нас будет просмотров?» – говорила Минами, её глаза горели предвкушением. – «Мы станем звёздами!»
Нана, хоть и с некоторым опасением, поддерживала её. «Это будет жутко, конечно, но… да, это будет круто».
Юко, как всегда, была готова к действию. «Не волнуйтесь», – говорила она, уверенно улыбаясь. – «Я возьму болторез. Ни один замок не сможет нас остановить».
Они решили отправиться к особняку в полночь, когда, по поверьям, силы зла достигают своего пика. Взяв с собой камеры, аккумуляторы, фонари и большой болторез, они собрались дома у Минами, чтобы дождаться этого часа.
Часы медленно отсчитывали минуты, приближая роковую полночь. В тихой комнате Минами, залитой приглушенным светом мониторов и отблесками экранов смартфонов, витало напряжение, смешанное с пьянящим предвкушением. Воздух был плотным от ожидания, словно перед бурей. Три молодые души, объединенные общей целью, погрузились в предстартовую суету, готовясь к своему нелегальному вторжению в тайны особняка Химуро.
Минами, с её характерной для блогера энергией, проверяла заряд батарей для камер, словно хирург, готовящийся к сложной операции. Она перебирала аккумуляторы, вставляя один за другим в камеру, внимательно следя за индикаторами. «Держится, держится, держится…» – шептала она, словно заклинание, бормоча себе под нос. Её ноутбук был открыт, на экране отображались сотни тысяч просмотров их предыдущих видео – жутких, но всё же недостаточно. Сегодняшняя ночь должна была принести им нечто большее. Сенсацию.
Рядом с ней, Нана, более хрупкая и, казалось, более задумчивая, методично раскладывала фонари. Каждый фонарь, от мощных, ручных до компактных налобных, был тщательно проверен. Её движения были спокойны, но в глубине глаз читалось беспокойство. Она не была так одержима славой, как Минами, но искренне верила в их общую идею, в возможность показать подписчикам нечто по-настоящему пугающее, что могло бы заставить их почувствовать себя частью чего-то грандиозного. Тем не менее, отголоски легенд об особняке Химуро, о его проклятии, не давали ей покоя. «Ты уверена, что это хорошая идея, Минами?» – спросила она, её голос звучал тихо, почти шепотом.
Юко, воплощение физической силы и решительности, тем временем, склонилась над тяжёлым болторезом, его массивные челюсти блестели в полумраке. Она осторожно проверяла его работоспособность, перекатывая инструмент в руках, словно это было продолжение её собственной руки. Её лицо, обычно уверенное и спокойное, сейчас выражало сосредоточенность, граничащую с азартом. «Не волнуйся, Нана», – сказала она, её голос был ровным и твёрдым, – «Мы возьмём всё, что нужно. И мы справимся. Минами права, это будет легендарно».
Они обсуждали план, перебирали возможные сценарии, репетировали фразы, которые должны были прозвучать в видео, прокручивали в голове самые эффектные ракурсы. В их словах смешивались подростковый энтузиазм, жажда признания и легкий, почти неосознанный страх, который лишь подстегивал их решимость. Они были молоды, амбициозны, и верили, что мир принадлежит им, а любое препятствие можно преодолеть с помощью современной техники и смелости.
Когда часы пробили полночь, воздух в комнате, казалось, сгустился до предела. Это был знак. Время действовать. Они собрали свои рюкзаки, проверили все по нескольку раз. Минами включила камеру, и красный огонек записи засиял, фиксируя начало их приключения.
«Мы готовы», – объявила Минами, её голос звучал решительно, хотя и с лёгкой дрожью. – «Поехали. Время для Химуро».
Под покровом ночи, сев в машину, они отправились в путь. Улицы были пустынны, редкие фонари освещали их дорогу, а впереди, в темноте, маячил особняк Химуро – таинственный, зловещий, но для них – ведущий к успеху.
Ночь была безлунной, лишь редкие звезды мерцали на чёрном бархате неба, словно далёкие, равнодушные свидетели. Машина, в которой ехали Минами, Нана и Юко, плавно скользила по пустым дорогам, направляясь к своей цели. Предвкушение смешивалось с подступающим страхом, создавая тревожную, но в то же время захватывающую атмосферу. По мере того, как они приближались к окраине города, пейзаж менялся. Современные здания уступали место более старым постройкам, а затем и вовсе уходили, уступая место дикой, неухоженной природе. Особняк Химуро, по рассказам, находился в месте, удалённом от городской суеты, в месте, где само время, казалось, замерло.
И вот, сквозь редкую растительность, они увидели его. Особняк Химуро. Даже издалека он производил впечатление. Массивный, тёмный силуэт, возвышающийся над окружающим ландшафтом, казался воплощением самих легенд, которые его окружали. Чем ближе они подъезжали, тем сильнее становилось ощущение трепета. Само его присутствие было подавляющим. Это было не просто здание; это был монстр, спящий в ночи, ждущий своих непрошенных гостей.
Они остановили машину на некотором расстоянии, оставив её у дороги, и двинулись пешком. Тишина ночи нарушалась лишь их собственными шагами и шелестом ветра в кронах деревьев. Когда они подошли ближе к воротам, которые, как им казалось, вели к территории особняка, они увидели, что вход действительно опечатан. Массивные, ржавые замки, сковывали старинные ворота, не позволяя пройти.
«Вот они», – сказала Юко, её голос звучал решительно, несмотря на тень, пробежавшую по её лицу. Она достала болторез, его тяжёлые стальные челюсти казались зловещими в тусклом свете фонарей. – «Сейчас посмотрим, насколько прочны эти замки».
Она подошла к воротам, подобрала подходящий угол и с силой нажала на рукоятки. Раздался скрип, затем скрежет, и первый замок, поддавшись, с глухим стуком упал на землю. Юко работала быстро и эффективно, её движения были отточены, ведь она делала это не впервые. За каждым словом, каждым движением чувствовалась её уверенность, её решимость.
Четыре замка. Четыре преграды, которые отделяли их от цели. Когда последний замок был срезан, массивные ворота, казалось, с тихим вздохом, подались, открывая путь в мир, который был как манящим, так и пугающим.
Они прошли внутрь. Особняк Химуро предстал перед ними во всей своей мрачной красе. Его размеры были внушительными, его архитектура – величественной, но в то же время давящей. Даже снаружи, казалось, ощущался холод, исходящий от его стен.
«Вау…» – выдохнула Минами, её камера уже была направлена на фасад дома, её пальцы уже искали кнопку записи. – «Это просто потрясающе. Столько атмосферы! Здесь можно снять столько всего для наших блогов!»
Нана, всё ещё немного скованная страхом, огляделась по сторонам, её взгляд скользил по темным окнам, словно пытаясь уловить хоть какое-то движение. «Здесь… так тихо», – прошептала она.
«Именно это нам и нужно!» – воскликнула Минами, её голос звучал восторженно. – «Полная, абсолютная жуть. А теперь… давайте разделимся. Так быстрее всё пройдём и получим больше материала».
Не успела Нана выразить свое сомнение, как Минами уже вынесла своё решение. «Юко, ты иди вниз, на нижний уровень. Там, думаю, будет самое жуткое. Нана, ты осмотришь второй этаж, там, говорят, были детские комнаты. А я займусь первым этажом, там, наверное, главные залы, гостиные… Где мы можем снять самые эффектные кадры».
Не успели они толком возразить, как Юко, с присущей ей решимостью, уже направлялась к тому месту, где, как она заметила, виднелся спуск на нижний уровень. Её камера была уже включена, а фонарь освещал путь. Минами, не теряя ни минуты, двинулась осматривать первый этаж, её шаги были полны предвкушения.
Нана, оставшись одна, почувствовала, как её охватывает холод. Она была одна, а впереди – неизвестность. Но выбора не было. С глубоким вздохом, она направилась к лестнице, ведущей на второй этаж, её фонарь выхватывал из темноты лишь небольшие участки пути.
Взойдя на второй этаж, Нана почувствовала, как холод охватывает её с новой силой. Атмосфера здесь была иной, более гнетущей, пропитанной, казалось, давно забытыми страхами. Скрип половиц под её ногами, тихий шелест ветра, проникающего сквозь разбитые окна, создавали зловещую симфонию, которая заставляла сердце биться чаще. Она медленно продвигалась по коридору, осторожно освещая путь своим фонарём.
На стенах виднелись следы прошлого – облупившаяся краска, местами потемневшие обои. Но среди этой разрухи её внимание привлекло нечто особенное. На одной из стен, на уровне глаз, были отпечатки рук. Неровные, разного размера, словно оставленные детьми и взрослыми. Они были бледными, но отчетливыми, словно застывшие в камне следы давно ушедших поколений.
Нана остановилась, её дыхание участилось. Она поднесла фонарь ближе к стене, пытаясь разглядеть детали. Отпечатки, казалось, были оставлены в спешке, в панике, или, возможно, в попытке удержаться, ухватиться за что-то.
Она вдруг почувствовала себя неспокойно. Ей стало казаться, что за ней кто-то наблюдает. Её глаза заскользили по коридору, в поисках движения, каких-либо признаков присутствия. Но кроме тишины и этих жутких отпечатков, ничего не было.
«Минами!» – крикнула она, её голос прозвучал нервно. – «Минами, ты здесь?»
Ответа не последовало. Тогда она решила позвонить ей. Вытащив телефон, она попыталась набрать номер, но сигнал отсутствовал. Как будто связи с внешним миром здесь просто не существовало.
Она ощутила укол страха. Это место, эта тишина, эти отпечатки рук – всё это усиливало чувство опасности.
В этот момент, она услышала шаги. Неподалеку, со стороны лестницы, ведущей на первый этаж. Кто-то поднимался.
«Минами!» – крикнула она снова, и на этот раз услышала ответ.
«Нана! Ты где? Быстрее иди сюда! Тут… тут такое…» – голос Минами звучал взволнованно.
Нана облегчённо выдохнула. «Я здесь, на втором этаже. Поднимись ко мне! Здесь… странно…»
Минами быстро поднялась по лестнице, её фонарь освещал путь. Когда она появилась в коридоре, Нана указала ей на стену с отпечатками.
Её глаза загорелись азартом. «Вау! Как круто!» – воскликнула она, её голос звучал восхищенно. – «Давай снимем здесь видео! Это будет просто бомба! Представь, сколько просмотров!»
Нана, несмотря на своё беспокойство, не смогла устоять перед энтузиазмом Минами. Она понимала, что для их подписчиков это будет отличный контент. Вдвоём они стали обсуждать идеи для видео, ракурсы, освещение. Казалось, что жуткая атмосфера особняка, его мрачная история, отступили на второй план, уступив место страсти к творчеству.
Пока они были заняты подготовкой, Нана попыталась позвать Юко, но ответа не было. Настороженность, которая уже охватила Нану, вернулась с новой силой. «Юко не отвечает», – сказала она, глядя на Минами. – «Может, спустимся к ней? Вдруг там что-то случилось?»
Минами, немного подумав, согласилась. Они решили, что лучше перестраховаться.
Они попытались позвать Юко ещё раз, но ответа не последовало. Спустившись по лестнице на нижний уровень, они направились в ту сторону, где, как они надеялись, их ждала Юко. Они шли по длинному, узкому коридору, освещая путь фонарями. Мрак и тишина окутывали их. С каждым шагом Нана чувствовала, как тревога в ней усиливается.
Коридор, по которому шли Минами и Нана, казался бесконечным, его стены, покрытые влажным, отслоившимся черным налетом, поглощали свет фонарей, оставляя лишь небольшие островки освещенного пространства. Воздух здесь был ещё более тяжелым, пропитанным запахом сырости и чего-то неопределимого, от чего волосы на затылке вставали дыбом. Минами, несмотря на всю свою браваду, тоже начала ощущать нервозность. Её обычно оживлённые комментарии для будущей съёмки становились короче, а её фонарь стал более хаотично метаться по стенам, выхватывая из темноты лишь фрагменты унылого пейзажа.
«Это… тоже очень атмосферное место», – пробормотала она, пытаясь сохранить обычный тон. – «Здесь получатся классные кадры… Если, конечно, Юко не потерялась где-нибудь в темноте».