Японский хоррор: Полное собрание
- -
- 100%
- +
Под вечер, когда солнце начало клониться к закату, они вернулись к дому дяди и тёти. Керо, который, казалось, ждал их возвращения, тут же подбежал к Деки, когда они остались наедине, пока Ацуко помогала тёте Юй с ужином.
«Ну как?» – спросил Керо, в его глазах читалось нетерпение. – «Получилось?»
Деки лишь покачал головой, его плечи слегка опустились. «Ещё рано для этого, Керо», – ответил он, стараясь скрыть своё разочарование. – «Я думаю… ещё рано».
После ужина, когда все разошлись по комнатам, Деки снова оказался наедине со своими мыслями. Он лежал на футоне, глядя в тёмный потолок. Нетерпение и желание высказать Ацуко всё, что он чувствовал, всё ещё мучили его. Он представлял, как говорит ей о своих чувствах, как она, возможно, улыбнется ему в ответ, как они смогут начать что-то новое. Но Ацуко уже крепко спала, её дыхание было ровным и спокойным, и она не могла ему ответить, даже если бы Деки набрался смелости, и сообщил о своих чувствах прямо сейчас.
Деки вздохнул, чувствуя, как вся его решимость рассеивается в ночной тишине. Он расслабился, выдохнул, отпуская своё нетерпение. Завтра будет новый день, и, возможно, появится новый шанс. Он закрыл глаза и, наконец, погрузился в сон.
Посреди ночи его снова разбудил шум. На этот раз он исходил не из окна, а откуда-то сверху. С крыши. Этот звук был более чётким, более настойчивым, чем вчерашний удар. И на этот раз Ацуко тоже проснулась. Её глаза открылись в темноте, и в них читалось такое же недоумение, как и у Деки.
«Ты слышал?» – прошептала она, её голос был полон тревоги.
Деки кивнул. «Да».
Они встали, быстро оделись, осторожно открыли дверь комнаты и вышли на улицу.
Когда они оказались снаружи, их взглядам открылась лишь тишина. Никого на крыше. Ничего, что могло бы объяснить этот шум. Деки напряжённо вглядывался в темноту, его взгляд скользил по окружающей местности. И тут, вдали, между деревьями, он заметил что-то. Силуэт. Тёмный силуэт человека, который, казалось, двигался с невероятной скоростью, растворяясь между стволами деревьев, словно призрак.
«Там!» – воскликнул Деки, указывая пальцем. – «Кто-то там!»
Ацуко, следуя его взгляду, тоже увидела смутный контур. Тревога заполнила её сердце, но вместе с ней возникло и любопытство, и, возможно, беспокойство за Деки.
«Деки, может, не стоит?» – предложила она, её голос звучал неуверенно. – «Темно… и мы не знаем, кто это».
Но Деки, движимый показной храбростью, уже принял решение. «Я должен узнать», – сказал он, его голос звучал решительно, хотя в нём и проскальзывала нотка страха. – «Кто-то должен это выяснить».
Ацуко, поколебавшись мгновение, почувствовала, как страх за Деки перевешивает её собственные опасения. «Я пойду с тобой», – сказала она, её голос был тише, но в нём звучала решимость.
И они ушли направляясь в неизвестность, в гущу ночного леса.
Когда первые лучи утреннего солнца пронзили туманную пелену, рассеяв ночной мрак, Керо и Харуми проснулись в своей комнате, ощущая прилив сил и предвкушение нового дня. Харуми, как всегда, первая выбралась из-под уютного одеяла, потянулась и улыбнулась Керо. «Доброе утро», – прошептала она, её голос был полон той нежности, что всегда наполняла их общение. Керо, ещё полусонный, лишь крепче обнял её, наслаждаясь редким моментом уединения.
Однако, их безмятежное утро было прервано внезапным осознанием – в комнате было слишком тихо. Слишком тихо для Деки и Ацуко. Обычно они просыпались рано, или, по крайней мере, их голоса были слышны из соседней комнаты. Но сегодня – ни звука.
«Где Деки и Ацуко?» – спросила Харуми, вставая с постели.
Керо, встревоженный, тоже поднялся. «Не знаю. Может, они ещё спят?»
Они вышли из комнаты и прошли в комнату, где должны были спать Деки и Ацуко. Дверь была приоткрыта, и когда они заглянули внутрь, их встретила пустота. Футоны были смяты, но никого в комнате не было. Только лёгкий запах утреннего воздуха, проникающий через приоткрытое окно.
«Деки? Ацуко?» – позвал Керо, но в ответ повисла тишина.
Тревога начала сгущаться. Их отсутствие было необычным. Возможно, они решили уйти пораньше, чтобы увидеть рассвет или насладиться тишиной утра.
«Надо их поискать», – решительно сказала Харуми, уже одеваясь. – «Что-то мне подсказывает, что они не просто так ушли».
Они быстро оделись, пытаясь унять нарастающее беспокойство. Тётя Юй и дядя Мэсёёси, уже начавшие готовить завтрак, тоже забеспокоились, узнав об исчезновении друзей.
«Идите, поищите их», – сказал дядя Мэсёёси, его лицо выражало неподдельную заботу. – «В этой местности легко заблудиться, особенно если уйти далеко в лес. Некоторые люди говорят, что деревья в этом лесу могут передвигаться по собственной воле, запутывая путников».
Керо и Харуми, обеспокоенные, отправились в путь. Их поиски начались с окрестностей дома, с ближайших полей, где ещё лежала роса, и с опушки леса, куда, по их предположениям, могли пойти Деки и Ацуко. Они звали их по именам, но эхо их голосов лишь терялось в безмолвии природы. Поля, зелёные и бесконечные, казались пустыми, а лес, окутанный утренним туманом, хранил свои тайны, отвечая лишь шелестом листвы и пением птиц.
По мере того, как они углублялись в окрестности, Керо обратил внимание на нечто, что не ускользнуло от его взгляда. Где-то вдали, среди холмов, виднелось строительство.
«Смотри, Харуми!» – позвал Керо, указывая на возвышающуюся конструкцию. – «Это тот самый мост, о котором я говорил!»
Действительно, там, где деревья расступались, открывался вид на величественное, хотя и незаконченное, сооружение. Высокий мост, лишь наполовину возведённый, гордо возносился к небу, его опоры уходили глубоко в землю, словно корни древнего дерева. Рабочие, занятые своим делом, сидели у оснований моста, отдыхая, их фигуры казались маленькими на фоне грандиозности стройки.
Любопытство, смешанное с надеждой найти Деки и Ацуко, привлекло их к этому месту. Возможно, они решили посмотреть на мост.
«Может, они там?» – предположила Харуми, её голос звучал с долей надежды.
Подойдя ближе, они увидели, как один из рабочих, заметив их, отделился от группы и направился им навстречу. Он был одет в простую рабочую одежду, его лицо было покрыто пылью и потом.
«Здравствуйте», – обратился рабочий к ним, его голос был ровным, безэмоциональным. – «Ищете кого-то?»
«Да», – ответил Керо. – «Двух наших друзей. Они пропали этой ночью. Деки и Ацуко. Вы их не видели?»
Рабочий задумчиво покачал головой. «Нет. Никого не было.».
Он повернулся и жестом пригласил их подойти к мосту. «Хотите посмотреть?», – спросил он. – «Закончим в этом году. Будет красиво».
Керо и Харуми, следуя за ним, подошли к одному из мощных оснований моста. Здесь, у самой земли, зияла глубокая, свежевырытая яма – видимо, для фундамента. Работа была сложной и требовала больших усилий.
Харуми, всегда любопытная, подошла к краю ямы, чтобы лучше рассмотреть её глубину. Она наклонилась, пытаясь заглянуть и увидеть край этой ямы. В этот момент, когда её взгляд был прикован к дну, она почувствовала, как кто-то с силой толкает её сзади.
Она упала, её тело ударилось о землю, а затем её охватила ярость. Она подняла голову, и то, что она увидела, заставило её сердце замереть.
Над ней, на краю ямы, стоял Керо. Но его лицо было искажено. Это была не та любящая улыбка, которую она знала. Это была улыбка чего-то чужого, холодно-спокойного.
«Зачем ты это сделал, Керо?» – вырвалось из её пересохших губ.
Керо, стоя на краю её могилы, лишь улыбнулся шире. Его голос, когда он заговорил, был ровным, почти механическим, совершенно чужим.
«Это древний обычай нашей деревни», – произнёс он. – «Я выбрал именно тебя для этого места. Тебе выпала большая честь стать хранительницей этого моста».
В это же время, словно по команде, рабочие, которые до этого казались просто отдыхающими, окружили яму. Их лица были безразличны, их глаза – пусты. Они взяли лопаты и начали бросать землю в яму.
Харуми закричала. Она кричала от ужаса, от боли, от предательства. Она пыталась звать на помощь, умолять, но её крики тонули в этой глубокой яме. Керо и рабочие не реагировали. Они продолжали свою работу, засыпая её живьём, словно она была просто очередным мешком, который нужно уложить в основание моста.
Она чувствовала, как земля давит на неё, лишая воздуха. Последнее, что она видела, прежде чем тьма поглотила её полностью, было лицо Керо, смотрящее на неё сверху, без тени сожаления, без тени прежней любви.
Когда последняя горсть земли упала в яму, запечатав Харуми в её вечной обители, тишина, наступившая после её криков, стала ещё более гнетущей. Керо, стоя над только что засыпанной ямой, обернулся к рабочему, который стоял рядом.
«Ну что», – спросил Керо, его голос был всё ещё странно ровным. – «Вы оказали честь Деки и Ацуко?»
«Конечно. Спасибо тебе, что привёл их к нам. Хитобасира никогда не подводила нашу деревню.».
Тёмные Воды Данноура
Симоносэки. Город, раскинувшийся на берегу залива Данноура, словно забытое богами поселение, где время текло иначе, медленно, вязко, пропитывая каждый камень, каждый кривой переулок, каждый вздох ветерка, доносящегося с моря. Город, чья слава, когда-то гремевшая по всей Японии, теперь угасла, оставив лишь полуразрушенные причалы, обветшалые дома и поколения рыбаков, чьи жизни были неразрывно связаны с морем. Морем, которое теперь, казалось, отвернулось от них.
Кэзуки, пятьдесят пять лет, словно высеченный из того же грубого дерева, что и его старая рыбацкая лодка, был частью этого увядающего мира. Его лицо, обветренное и морщинистое, напоминало карту морских ветров и жизненных бурь. Глаза, некогда ясные, теперь несли на себе печать постоянной усталости и разочарования. Его руки, загрубевшие от многолетней работы с сетями и веревками, знали каждый сантиметр своей старой лодки, названной «Сэцуна» – «Мгновение». И это «мгновение» становилось всё короче, всё беднее.
Улов. Слово, которое когда-то было источником жизни, теперь стало источником тревоги, а затем и отчаяния. Рыбы стало мало. Крайне мало. Сети, которые раньше наполнялись до краёв, теперь приносили лишь жалкие объедки, несколько мелких рыбешек, которых едва хватало, чтобы прокормить себя. Удивительная, необъяснимая пустота пришла в залив, словно само море решило отобрать своё.
Рядом с ним, у борта лодки, сидел его сын, Мэдока. Двадцатилетний, он был воплощением другой эпохи – более молодой, более сильной, но уже несущий на себе печать той же тревоги, что и отец. Его тело ещё не обрело той грубой силы, что была у Кэзуки, но в его глазах читалось стремление к чему-то большему, чем эта вечная борьба за выживание. Он любил отца, уважал его, но в его молодом сердце зрело желание найти выход из этой безысходности, найти иной путь, который не был бы связан с пустыми сетями и вечным долгом.
«Опять ничего», – сказал Мэдока, его голос был ровным, но в нем слышалась неприкрытая усталость. Он вытащил сеть, и она, как обычно, была почти пуста, лишь несколько рыбёшек затерялись среди мокрых нитей.
Кэзуки лишь тяжело вздохнул, не отрывая взгляда от горизонта. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в оттенки кроваво-красного и оранжевого.
В этот момент, сначала едва заметно, потом всё более отчетливо, вода вокруг лодки начала менять свой цвет. Золотистый закатный свет, отражаясь от поверхности, не создавал привычных бликов, а словно тонул в чём-то ином. Вода становилась темнее. Сначала она приобрела мутно-зеленый оттенок, затем – густой, непроглядный черный. Это было не похоже на обычное затемнение от заката. Это было противоестественно. Словно само море проглотило свою животворную силу, став чёрным.
«Отец… что это?» – спросил Мэдока, его голос дрогнул. Он подошел к борту, чтобы лучше рассмотреть.
Кэзуки тоже смотрел, его сердце сжалось от необъяснимого предчувствия. Он видел многое в своей жизни, но такого – никогда.
И тогда, когда они пытались вытянуть одну из сетей, они почувствовали необычайную тяжесть. Это была не тяжесть рыбы, а что-то иное, плотное, не поддающееся движению. Медленно, с трудом, они начали вытягивать сеть. Она была черной от воды, но то, что было в ней, заставило их замереть.
Среди редких, мелких рыбешек, которые, казалось, погибли, лежали они. Неполные, обглоданные, но безошибочно узнаваемые. Кости. Человеческие кости. Несколько мелких, детских, и несколько более крупных. Они были не старыми, не истлевшими. Казалось, они были принесены сюда совсем недавно, вынесены из какой-то неведомой глубины, как мрачное послание.
Мэдока отшатнулся от сети, его лицо побледнело. Он посмотрел на отца, ища в его глазах ответ, объяснение. Но Кэзуки сам был в шоке. Закат, чёрная вода, человеческие кости… Всё это сливалось в одну жуткую картину, которая предвещала нечто гораздо более страшное, чем просто бедность и неудачный улов. Это было предвестие ужаса, который, казалось, только начинал пробуждаться в водах залива Данноура.
Ночь, последовавшая за тем страшным закатом, прошла для Кэзуки и Мэдоки как в тумане. Сон не приносил облегчения, а лишь множил кошмарные образы – черная вода, мелькающая в глазах, и бледные, неестественно чистые кости, словно вымытые из самой бездны. Утро встретило их серым, хмурым небом, словно оплакивающим то, что показало им море накануне. Но долг, привычка, необходимость выживать – всё это толкало их снова выйти в залив. Надеяться на лучшее, когда реальность кричала об обратном, стало для них единственным выходом.
«Отец, может, сегодня останемся на берегу?» – Мэдока впервые за долгое время осмелился возразить. Его голос был тихим, но твердым. Он видел, как слова отца, его попытки сохранить прежнюю невозмутимость, казались теперь фальшивыми.
Кэзуки, сидя на палубе и проверяя снасти, лишь покачал головой. «Мы должны, сын. Только так мы сможем выжить».
Они снова спустили лодку на воду. Залив встретил их настороженным спокойствием. Рыбы в сетях оказалось не больше, чем вчера. Несколько мелких, вялых созданий, словно тоже предчувствующих беду. Небо начало смеркаться гораздо раньше обычного, сгущаясь над головой, словно тяжелое, нависшее одеяло. Не было ни малейшего ветра. Полный, абсолютный штиль. Воздух стоял неподвижно, тяжелый, сырой, с запахом соли и чего-то ещё… чего-то затхлого, гнилостного.
И вдруг, так же внезапно, как и черный цвет воды накануне, появились волны. Не обычные волны, поднимающиеся от ветра, а странные, будто исходящие из самой толщи воды. Они были неровными, рваными, словно кто-то гигантский, невидимый, шевелился под поверхностью. Вода вокруг их лодки начала вздыматься, создавая короткие, но мощные гребни, которые ударяли по борту, раскачивая маленькое судно так, что казалось, оно вот-вот перевернется.
Кэзуки крепко держался за руль, пытаясь удержать лодку на курсе, но волны были хаотичными, непредсказуемыми. Мэдока, бледный как полотно, вцепился в борт, его глаза были широко раскрыты от ужаса. Он видел, как вода поднималась и обрушивалась, в этой воде не было ничего, кроме этой странной, зловещей силы.
И затем, так же резко, как началось, всё прекратилось. Волны стихли, словно их никогда и не было. Море снова стало гладким, как зеркало, отражая серое, безрадостное небо. Тишина, наступившая после этого хаоса, была ещё более гнетущей.
Но тишина была недолгой.
«Отец… слышишь?» – прошептал Мэдока.
Кэзуки напряг слух. Сначала он ничего не уловил, кроме шума воды, омывающего борта. Но затем… Он услышал. Сначала слабо, как будто издалека, а затем всё отчетливее. Крики. Крики людей. Они звучали искаженно, пронзительно, полные невыносимой боли и ужаса.
«Что это?» – спросил Кэзуки, его собственный голос дрогнул. Он огляделся. Вокруг не было ни души. Ни других лодок, ни берега в пределах видимости. Только они вдвоем, их маленькая лодка и море.
Но крики не прекращались. Они звучали, казалось, отовсюду, окутывая их, проникая в самое сознание. Кэзуки чувствовал, как холодок страха ползет по спине.
Солнце окончательно село за горизонт, погружая залив в полную, непроглядную тьму. И тогда, когда они пытались осмыслить происходящее, Мэдока, стоя у борта, внезапно позвал:
«Отец! Подойди сюда!»
Кэзуки подошел. Мэдока, схватив яркий фонарь, осветил воду под бортом. И то, что они увидели, было хуже любого кошмара.
Сотни лиц. Человеческих лиц. Они были застывшими, словно восковые маски, но в них было ужасающее выражение. Гримаса дикого, первобытного страха, с широко открытыми, безжизненными ртами, словно замершими в беззвучном крике. Они смотрели на них из глубины, из черной воды. Они были повсюду.
«Что… что это?» – прошептал Кэзуки, его собственный ужас достиг своего пика.
«Я не знаю…» – ответил Мэдока.
Но когда Кэзуки попытался сфокусировать взгляд, осветить эти лица снова, они исчезли. Вода под бортом снова стала черной и пустой, словно ничего там и не было. Это было как игра теней, как обман зрения, как плод воображения, вызванный страхом и усталостью.
«Ты точно это видел, отец, как и я?» – спросил Мэдока, его голос был полон отчаяния. – «Ты видел их, правда?»
Кэзуки не знал, что ответить. Он видел, но сейчас, при более пристальном взгляде, всё как будто растворилось. Было ли это реальностью, или их разум, сломленный событиями, начал играть с ними злые шутки? Он посмотрел на сына. Бледный, дрожащий, но в глазах его всё ещё горел тот жуткий образ.
«Да, сын», – сказал Кэзуки, пытаясь придать своему голосу твердость, которой не чувствовал. – «Я… видел».
Ночь стала для Кэзуки чередой мучительных пробуждений, где черная вода сменялась безмолвными, застывшими лицами, а крики утопленников звучали в ушах даже в редкие моменты забытья. Он чувствовал, как его собственный разум, закаленный годами борьбы с морем, начинает давать трещины под напором необъяснимого. Молодой Мэдока, напротив, казалось, погрузился в странное, пугающее оцепенение. Его обычно оживленные, хоть и полные тревоги, глаза теперь смотрели в пустоту, словно отражая тот самый ужас, который они видели в глубине.
Пришёл рассвет, который, впрочем, не принес никакого облегчения. Небо над заливом Данноура по-прежнему было затянуто плотными, свинцовыми облаками, словно сама природа скорбела или, что хуже, затаилась в ожидании. Кэзуки, измученный бессонницей и навалившейся тревогой, тем не менее, чувствовал непреодолимое желание вернуться на то самое место. Не ради улова, не ради спасения своего рыбацкого ремесла, а ради ответа. Ради понимания того, что же это было – сон, иллюзия, или зловещее проявление чего-то, что дремало в этих водах веками.
«Мы должны туда вернуться, Мэдока», – сказал он, его голос был хриплым и надтреснутым.
Мэдока не ответил. Он просто сидел на палубе, спиной к отцу, его плечи напряжены. Лишь когда Кэзуки подошел и осторожно коснулся его плеча, сын вздрогнул, словно от далекого, почти неощутимого удара.
«Я… я не могу, отец», – прошептал Мэдока, его голос был почти невесомым. – «Я боюсь… Если я снова увижу…»
«Мы будем вместе», – настойчиво повторил Кэзуки, стараясь придать своему голосу ту силу, которую он уже едва ли чувствовал. – «Я буду рядом. Я тебя защищу».
Эти слова, сказанные с той искренностью, которую сын всегда чувствовал в отце, помогли. Мэдока медленно кивнул, его глаза, казалось, обрели лишь призрак прежней жизни. Море казалось спокойным, даже умиротворенным, что было еще более пугающе, чем его вчерашнее буйство.
Они плыли медленно, в напряженном молчании, направляясь к тому месту, где вчера видели ужасающие лица. Кэзуки держался за руль, его взгляд был прикован к воде, словно он ожидал увидеть там отражение своего собственного страха. Мэдока же, напротив, отвернулся от воды, его взгляд был устремлен куда-то вдаль, в серое, безликое небо. Казалось, он старался изо всех сил не смотреть вниз, словно боясь, что то, что он видел вчера, могло быть перенесено в его сознание, в его душу.
И тогда, когда они приблизились к тому самому месту, где вчера видели лица, произошло нечто странное. Мэдока внезапно вздрогнул, его тело напряглось, словно от внезапной боли или шока. Он издал тихий, сдавленный звук.
«Что с тобой, сын?» – встревоженно спросил Кэзуки, оборачиваясь.
Мэдока не ответил. Он медленно, словно в трансе, подошел к борту. Его глаза, до этого пустые, теперь казались наполненными каким-то новым, неведомым выражением – смесью боли, удивления и, быть может, узнавания. Он наклонился над водой, его движения были замедленными, почти ритуальными.
«Отец…» – прошептал он. – «Они… они снова здесь».
Кэзуки, следуя взгляду сына, замер. Перед ним, в черной, непроглядной воде, снова появилось множество лиц. Но на этот раз они были другими. Они не кричали. Они не выражали ужаса. Они были… спокойны. Застывшие, да, но в их чертах читалось нечто иное. Словно они достигли какого-то странного, пассивного спокойствия. И среди этих спокойных лиц, Мэдока, казалось, увидел кого-то знакомого. Его взгляд был прикован к одному из лиц, которое, как ему показалось, напоминало его самого.
«Это… я?» – прошептал он, протягивая руку к воде, словно пытаясь коснуться своего двойника.
Кэзуки, охваченный новым, ещё более глубоким ужасом, отшатнулся. Его сын, его единственный сын, словно терял связь с реальностью. Он видел, как Мэдока медленно погружался в ту самую бездну, где покоились те безмолвные лица.
«Мэдока, нет!» – крикнул Кэзуки, хватая сына.
И тогда, в тот самый момент, когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, погрузив залив в новую, зловещую тьму, Кэзуки почувствовал, как его собственный разум начинает трещать по швам. Эти лица, эти крики, эта неестественная тишина – всё это было частью чего-то большего, чего-то, что медленно, но верно, отнимало у них реальность, погружая в мир безмолвного ужаса.
Тишина, окутавшая лодку после исчезновения лиц в черной воде, была тяжелее любой грозы. Мэдока больше не говорил, лишь изредка издавал тихие, сдавленные звуки, словно пытался выговорить что-то, что застряло в горле. Кэзуки, ощущая, как его собственный разум балансирует на грани полного распада, понимал, что их с сыном связь истончается, рвётся на глазах. Эта мистическая сила, поселившаяся в заливе, действовала тонко, но неумолимо, проникая в самые сокровенные уголки их сознания.
Возвращаясь в порт, небо оставалось хмурым, словно предвещая новую беду. Лодка, как обычно, медленно двигалась к причалу, но для Кэзуки каждый удар волны казался ударом молота по его собственному сердцу. Он чувствовал себя так, словно вёз на борту не своего сына, а его прежнюю тень.
Добравшись до дома, они молча выгрузили скудный улов. Мэдока двигался как во сне, его действия были механическими, лишёнными всякой осмысленности. Кэзуки, оставив лодку, подошёл к сыну, пытаясь найти хоть какую-то нить, чтобы вернуть его к реальности.
«Мэдока», – начал он, но слова застряли в горле. Как объяснить сыну то, что даже сам отец не мог понять? Как объяснить, что их мир, их жизнь, подверглись вторжению чего-то, что не поддавалось никаким логическим объяснениям?
На следующее утро, когда серое небо всё ещё висело над городом, они снова вышли в море. Это был уже не выбор, а какая-то инерция, привычка, которая вела их к тому, что казалось неизбежным. Надежда на хороший улов давно угасла, сменившись чувством долга и каким-то странным, извращённым притяжением к тому, что их преследовало.
День проходил в прежней гнетущей тишине. Мэдока почти не двигался, лишь его глаза, теперь совсем безжизненные, скользили по поверхности воды, словно ища там что-то, что было потеряно навсегда. Кэзуки пытался сосредоточиться на сетях, но его мысли постоянно возвращались к вчерашнему дню, к этим лицам.
И тут, когда солнце начало клониться к закату, принося предвестие новой тьмы, они почувствовали, как сети становятся тяжелее. Сердце Кэзуки забилось быстрее.
С напряжением они начали вытягивать сети. И тогда они увидели их. Крабы. Большие, жирные крабы, обычно считавшиеся редкой удачей, особенно в такое неблагоприятное время. Они были повсюду, в сетях, цепляясь за ячейки, словно привлечённые чем-то необычным.
«Крабы…» – выдохнул Мэдока, и в его голосе прозвучало что-то близкое к прежнему удивлению. – «Много крабов…»
Но когда Кэзуки начал вытряхивать улов на палубу, он заметил странное. На твёрдых, хитиновых панцирях крабов были начертаны рисунки. Сложные, тонкие линии, которые складывались в изображения. И эти изображения были до ужаса узнаваемы. Это были лица. Сотни лиц. Те самые лица, которые они видели в воде вчера. Застывшие в гримасе ужаса, с открытыми ртами. Они были выгравированы на панцирях, словно сама природа, или нечто, управляющее ею, решило запечатлеть их.