Японский хоррор: Полное собрание

Кохаку колебалась. Возвращение в Миираку, в место, где её детство было омрачено такой трагедией, было сложным решением. Но Кайоши был её опорой, её мужем, и его решимость, его желание помочь, словно вытягивали её из собственной скорлупы. К тому же, её собственное любопытство, подавляемое годами, вновь пробудилось.

«Хорошо», – сказала она, её голос немного окреп. – «Мы поедем».

Прошло тридцать лет. Три десятилетия, которые стерли бы многое из памяти, сгладили бы острые углы пережитого, но лишь для одних. Для Кохаку, воспоминание об Иори, об том роковом дне в поле, осталось живым, как едва зажившая рана. Её переезд в Токио, новая жизнь, замужество – всё это было попыткой убежать от прошлого, замуровать его в глубине сознания.

Путешествие в Миираку было для неё больше, чем просто поездка. Это было возвращение в место, где её детство закончилось, а детская дружба превратилась в нечто иное, невыносимое. Дорога, некогда знакомая до последнего поворота, теперь казалась и чужой, и болезненно родной. Автомагистраль, связывающая мегаполис с глубинкой, прокладывала путь сквозь живописные, но всё более пустынные пейзажи. Зеленые поля, которые тридцать лет назад казались ей бескрайними и полными жизни, теперь выглядели более приглушенными, словно само время замедлило здесь свой ход.

Когда они с Кайоши въехали в деревню, Кохаку почувствовала, как внутри нее поднимается волна воспоминаний. Миираку почти не изменился. Те же узкие улочки, те же старые деревянные дома, многие из которых, казалось, хранили эхо прошлых поколений. Пугала на окраинах, выцветшие и покосившиеся, стояли всё так же. Солнце, словно заколдованное, всё так же пекло, наполняя воздух тем самым знойным, тягучим ароматом, который она помнила с детства.

Они подошли к дому Иори. Дом выглядел старым, но ухоженным, словно время здесь остановилось, или же замедлило свое течение. Когда они подошли к двери, сердце Кохаку забилось быстрее. Она боялась увидеть, как изменились родители Иори, боялась реакции на их появление.

Дверь открыла пожилая женщина, её лицо было испещрено морщимами, но глаза, хоть и усталые, светились тёплым, знакомым светом. Это была мать Иори. Её узнавание было мгновенным, смешанным с тихой печалью, которая, казалось, стала её вечным спутником.

«Кохаку-тян?» – произнесла она, и в её голосе прозвучала смесь удивления и многолетней скорби. – «Ты вернулась…»

Рядом с ней появился и отец Иори, такой же пожилой, с такими же тихими, но полными печали глазами. Они пригласили их войти, их гостеприимство было искренним, но пронизанным едва уловимой грустью.

Когда они вошли в дом, Кохаку почувствовала, как воздух внутри него был пропитан смесью запахов старого дерева, трав, и какой-то необъяснимой, тонкой пыли. Родители Иори, не задавая лишних вопросов, провели их в комнату. И там, в тишине, нарушаемой лишь тихим стуком сердца, которое, казалось, не принадлежало этому месту, они увидели его.

Иори.

Он лежал на кровати, застеленной простым, но чистым одеялом. И он нисколько не изменился. Совсем. Тридцать лет пронеслись для мира, но для него время будто остановилось. Тот же юноша, каким она видела его в последний раз, теперь лежал здесь, перед ней. Те же волосы, те же черты лица, те же открытые, но совершенно пустые глаза, устремлённые в потолок. Он не постарел. Не изменился. Он был, как живой камень, застывший во времени.

Кайоши, человек, привыкший к миру медицины, к логике, к объяснимым явлениям, был поражён. Его профессиональная любознательность, его научный склад ума, столкнулись с чем-то, что не поддавалось никакой классификации. Он смотрел на Иори, как на живую загадку, как на эксперимент, который природа или что-то иное провела над человеком.

«Он как будто законсервирован… Я помню, как в детстве мой старший брат рассказывал легенду о кунэ кунэ, чтобы напугать меня. Я никогда ему не верил. Может это действительно правда? Кунэ кунэ существует, нет другого объяснения для состояния Иори. Это просто невозможно.»