Real-Rpg. Айвенго

Глава 1. День Сурка по-гоблински

От автора

Спасибо за ваш интерес к моему роману. Это первая часть цикла «Real-Rpg. Айвенго», пишущегося в рамках серии книг по вселенной Петра Жгулёва.

Это не продолжение и не приквел цикла «Город Гоблинов», написанного Петром Жгулёвым. Сюжет полностью самостоятельный, однако он развивается во вселенной и по законам «Города Гоблинов». С героями из циклов коллег по  «Городу Гоблинов» пока пересечений не планируется. Возможно вы сможете встретить упоминания и ссылки (скорей всего нет), но это будут скорее пасхалки, чем сюжетообразующие столпы. Читать ничего не надо перед тем, как приступить к этой книге. Всё должно быть понятно, если что-то непонятно, это будет обязательно объяснено в ходе дальнейшего повествования.

Пролог

Мой верный товарищ в этой проклятой дыре – обычный несистемный стальной клинок – сошёлся с хитиновой косой моего оппонента в таком омерзительном скрежете, что заложило уши. Звук был словно скрежет ржавых шестерён в древнем механизме, продирающий до костей. В ноздри ударил резкий запах раскалённого металла и чего‑то гнилостно‑сладкого – видимо, выделений этого богомола. И ведь коса эта была не просто оружием – это была его собственная конечность, отливающая мертвенным металлическим блеском, порождение больного воображения эволюции. Из точки их соприкосновения, где честная оружейная сталь встретилась с этим сверхпрочным хитином, брызнул целый сноп искр – ослепительно‑белых, с синеватым отливом. Они на миг озарили мою физиономию, искажённую гримасой предельного напряжения, высветив каждую морщинку, каждый шрам, каждую каплю пота, стекавшую по виску.

Удар! И вновь удар!

Лезвие моего полуторного меча превратилось в подобие вертолётной лопасти, с утробным гудением рассекающей спёртый, пропитанный вонью воздух арены. Этот звук – низкое, вибрирующее «у‑у‑у» – сливался с тяжёлым дыханием богомола, похожим на шипение перегретого парового котла. Отбивать приходилось атаки сразу двух таких кос, потому что богомол, мой сегодняшний противник, был щедро одарён природой для умерщвления подобных мне. Его конечности двигались с пугающей скоростью. Я едва за ними поспевал.

«Где же у этой твари мозг? Ну же, вспоминай, Ваня, вспоминай!» – стучало в висках набатом, перекрывая гул трибун. Один, крохотный, в голове – он отвечает за зрение и жвала, а другой, что покрупнее, в верхней части головогруди на спине. Этот мозг отвечает за принятие решений. Да и не мозг это, а так… Ганглии. Тем не менее тварь разумна – её движения слишком расчётливы, слишком целенаправленны.

Опа! Кувырок через плечо, и мой клинок увёл в сторону косу. Чуть не снёс мне голову, скотина двухметровая! Хитиновая коса прошла в сантиметре от шеи, и я ощутил ледяное дуновение смерти – словно по коже прополз ледяной паук. Хорошо хоть, скорость его движений не чета моей… Прыжок, подкат! Ага! Без одной ноги‑то не очень побегаешь, верно?! Славно я ему рассёк коленный сустав! Зелёный, густой ихор хлынул на песок, смешиваясь с пылью и кровью предыдущих несчастных. Его запах – с тошнотворной ноткой разложения – ударил в нос. Тварь издала шипящий вопль, полный боли и ярости, и завалилась набок. Теперь зайти со спины, пока она дезориентирована…

Прыжок! Всем весом я обрушился на монстра, вгоняя полуторный меч по самую гарду в его спину, целясь точно между хитиновых пластин, туда, где, по моим расчётам, таился второй нервный узел. Инсектоидное чудовище замерло на одну бесконечную секунду. Всё его тело пробила крупная дрожь, а затем оно рухнуло, мелко подёргиваясь и судорожно суча ходулями, игравшими роль лап. Именно этими конечностями, каждая из которых была острой хитиновой пикой, оно только что намеревалось выпустить мне кишки. Стоило нечеловеческих усилий уворачиваться от этих молниеносных выпадов, пока я не нашёл брешь в его обороне. Рядом валялись ещё два его сородича, которых я прикончил ранее. Один против троих – задачка, скажу я вам.

Измотанный, я, тяжело дыша, обвёл мутным взглядом амфитеатр. Трибуны молчали. Что за чёрт? Не понравился им бой? Я опустил взгляд на арену, усеянную расчленёнными телами монстров. Чего эти твари молчат?!

И тут, словно в ответ на мой безмолвный вопрос, амфитеатр взорвался. Это был не просто рёв, это была вакханалия звуков: вопли, визг, голоса тех, кто наблюдал за кровавым спектаклем и, разумеется, делал ставки. Воздух наполнился какофонией – криками восторга, проклятиями, звонким стуком монет, пересыпаемых из ладони в ладонь.

Сцинки – так их определил мой системный переводчик, с точностью в восемьдесят два процента – повскакивали с мест. Они размахивали руками и прочими частями тел, коими только можно было махать в припадке азарта. Одни, те, что поумнее или удачливее, радовались выигрышу, уже подсчитывая в уме барыши – на меня, на безволосую обезьяну, ставили один к двадцати! Их глаза горели алчным блеском, а чешуя переливалась всеми оттенками ликования – от ярко‑жёлтого до пульсирующего фиолетового. Другие же, коих было большинство, негодовали и вопили, что их надули. Видите ли, выставили против тварей не обычного гуманоида, а какого‑то модифицированного. Их чешуя потемнела до грязно‑серого, а гребешки на головах судорожно подрагивали в ритме гневных выкриков. Впрочем, всё как всегда. Проигравшие чем‑то недовольны.

Эти самые сцинки, небольшие разумные существа, утверждавшие, что существуют «с самого начала времён», составляли основное население этого проклятого Древнего города, ставшим моей тюрьмой. Гибкие телом и, что куда важнее, сознанием, они были прирождёнными функционерами. Они сновали повсюду, выполняя мириады дел, требующих сообразительности, и идеально подходили для обеспечения жизнедеятельности священных городов. Высокоорганизованные, общительные и до неприличия азартные созданьица. Эти маленькие существа словно бы инстинктивно сбивались в большие группы, и это у них получалось превосходно. Их коммуникация была довольно сложной. Они переговаривались не только пронзительными голосами, но и посредством едва уловимых изменений цвета чешуи и гребешков на головах, что делало этот язык недоступным всем остальным. Друг друга же они понимали прекрасно, это позволяло им выполнять сложные задачи с поразительной скоростью и эффективностью.

Их переменчивый нрав зачастую обращал их в бегство при столкновении с серьёзным сопротивлением. Но здесь, в этом городе, они были доминирующим видом, хозяевами жизни. Моей жизни в том числе. Я видел, как один из них, совсем юный, с ещё не оформившимися гребнями, восторженно прыгал на скамье, размахивая крошечными кулачками. Его чешуя сияла радужными переливами – он явно поставил на меня и выиграл. А рядом пожилой сцинк, с серовато‑бурой чешуёй и обвисшими складками кожи, яростно стучал хвостом по сиденью, осыпая проклятьями и судью, и букмекеров, и даже меня – будто я лично виноват в его проигрыше.

Тяжёлая дверь в стене арены со скрежетом отворилась, и на песок вышли два охранника‑сцинка, направив на меня взведённые арбалеты. Старший из них, с уродливым шрамом через всю морду, прошипел с акцентом на системном языке:

– Давай в бараки. Сегодня ты честно заработал ужин. Сейчас к лекарке, она тебя подлатает, потом в душ, и можешь быть свободен… Ну, почти свободен. В пределах барака, безволосая обезьяна.

Он скабрёзно усмехнулся и громко, по‑хозяйски, хлопнул меня по плечу, отчего рана в боку отозвалась острой болью – словно раскалённый гвоздь вонзился в плоть. Затем он развернулся и пошёл вперёд, даже не оглядываясь, чтобы проверить, иду ли я за ним. Он знал, что пойду. А куда мне было деваться?

Я поплёлся следом, придерживая руками разрубленный бок.

В голове крутились обрывки воспоминаний – о своём доме, о своей жизни, о своём мире, о том, как всё пошло прахом. Я пытался ухватиться за них, но они ускользали, растворяясь в серой пелене настоящего. Кто я теперь? Безволосая обезьяна на потеху толпе? Модифицированный гладиатор, чья единственная ценность – умение убивать? Каждый раз, выходя на арену, я задавал себе этот вопрос. И каждый раз ответ был один – я тот, кто выживает. Несмотря ни на что. Несмотря на боль, на унижения, на эту бесконечную кровавую карусель насилия.

Но иногда, в редкие минуты тишины, я ловил себя на мысли – что, если однажды я просто не смогу встать? Что, если следующий бой станет последним? И что тогда? Пустота? Или, может быть, освобождение? Эти вопросы терзали меня, но я гнал их прочь.

Кровь уже перестала течь ручьём, как в разгар схватки, но продолжала капать на утоптанный песок и каменные плиты коридора частыми, тёмно‑красными каплями. Она отмечала мой путь, словно маленькие, зловещие метки на экране навигатора, ведущего в никуда. В очередной день сурка.

Как я только докатился до жизни такой…

1. День Сурка по-гоблински

Чёрт бы побрал этот ноябрь! В тот вечер, один из бесчисленной череды ему подобных, какая‑то особенная, почти осязаемая хтонь витала в промозглом воздухе. Она пропитывала каждый вдох, оседала на коже липким холодом, заставляла ёжиться даже под толстым бушлатом. Ветер, сырой и пронизывающий, как взгляд судебного пристава, завывал в голых ветвях деревьев, швырял в лицо ледяную крупу, будто мелкие осколки стекла. Я натянул бушлат поплотнее, поднял воротник, но это едва ли спасало – холод пробирался под одежду, сковывал движения, напоминал о неумолимой реальности.

Выйдя из подъезда обшарпанной пятиэтажки, я остановился на секунду, вглядываясь в серую пелену сумерек. Где‑то вдали мерцали редкие огни, словно тонущие в тумане маяки. В голове крутилась одна и та же мысль: «Опять. Опять этот круг». Но выбора не было. Пора было отправляться на очередную подработку, на очередной круг моего пролетарского подвига.

К сорока пяти годам – возрасту, когда приличные люди обычно обзаводятся брюшком, солидностью и счётом в банке, – я подошёл с багажом прямо противоположным. Ни счёта, ни машины, ни дачи, ни даже того, что принято называть семьёй, у меня не имелось. Всё это было когда-то. И всё сплыло, унесённое мутным потоком времени.

Когда‑то, в прошлой, почти забытой жизни, я поставил на кон всё, что имел, и открыл своё дело. Помню тот день… Солнце светило ярко, в воздухе пахло весной и возможностями. Я сидел в крошечном офисе, разглядывал устав ООО, ещё пахнущий типографской краской, и думал: «Вот оно. Начало».

Дела шли, как им и положено, – с переменным успехом. Были взлёты, были падения, но чаще фортуна мне всё же улыбалась, хоть и скалилась при этом как‑то хищно. Моё детище, наречённое пышным, но оттого не менее бессмысленным именем «Общество с Ограниченной Ответственностью», росло и, не побоюсь этого слова, процветало. Нет, оно не приносило баснословных барышей, не позволяло сорить деньгами в парижских ресторанах, но на вполне безбедное существование хватало с избытком.

Я перебрался в одну из стран ближнего зарубежья. Купил квартиру в новостройке с панорамными окнами, откуда открывался вид на город, сверкающий огнями по вечерам. Приобрел машину – не роскошь, но надёжную, с удобным салоном и мощным двигателем. А потом и дачу у озера – тихое место, где можно было дышать полной грудью, слушать шелест листвы и плеск воды. Без ложной скромности, я определённо имел право причислить себя к среднему классу.

Но прослойка этого самого среднего класса в моей родной стране была не то что тонка – она была призрачна и неощутима, как дух коммунизма. А в той стране, где я решил бросить якорь, разрыв между нищими и богатыми зиял и вовсе катастрофической пропастью. На фоне огромной массы оборванцев и бедняков я со своей налаженной жизнью и финансовой независимостью выглядел… Кем? Богачом? Разумеется, нет. Но преуспевающим и, что важнее, перспективным – это совершенно точно.

Естественно, такой молодой, перспективный и не обременённый финансовыми проблемами мужчина не мог долго оставаться в одиночестве. И женщина, как и положено по сценарию, очень скоро в моей жизни появилась. Елена. Я до сих пор помню её улыбку – тёплую, искреннюю, способную растопить любой лёд. Мы познакомились на вечеринке у друзей, и уже через час я понял, что это не просто мимолетное знакомство. Через полгода мы переехали в ту самую квартиру с панорамными окнами. Ещё через год появился сын – Максим.

Казалось бы, живи да радуйся. Что могло пойти не так в этой идеально выстроенной картине? А то, что в мой аккуратный, выверенный до последней копейки мирок бесцеремонно, как пьяный босяк в трактир, ввалилась она – Большая Геополитика.

Сначала дела пошли хуже. Клиенты стали задерживать платежи, поставщики повысили цены, а банки ужесточили условия кредитования. Я затянул пояс, стал работать больше, вгрызаясь в гранит коммерции с удвоенной энергией. Потом дела пошли ещё хуже. Пришлось сократить часть сотрудников, а самому буквально поселиться в офисе. Я проводил там дни и ночи, пил кофе, питался бутербродами. Всё это случилось не за один день и даже не за один месяц – удавка на шее моего благополучия затягивалась медленно, методично, с садистским наслаждением.

Молодая жена, не выдержав моего постоянного отсутствия, решила, что семья для неё важнее моих коммерческих баталий. Она не устраивала скандалов, не кричала, не бросала в лицо упрёков. Просто собрала вещи, взяла Максима и исчезла. В квартире остались её духи на полке, пара забытых заколок да детский рисунок на холодильнике.

А я… Что я? Осушил бутылку водки одним махом, как лекарство. Взял очередной кредит на развитие бизнеса, бросив в топку последние резервы, и начал посвящать работе всё своё время без остатка. Я стал машиной для зарабатывания денег, которые утекали сквозь пальцы, как песок.

А дальше случилось то, чего не мог предвидеть даже самый отъявленный пессимист в моём лице. Вспыхнула война. В одно утро я проснулся от грохота – где‑то вдали били орудия. Телефон разрывался от звонков. Партнёры, клиенты, друзья – все пытались понять, что происходит. А что я мог им ответить? Собрал самое необходимое, закрыл квартиру, сел в машину и уехал на Родину. Всё остальное – квартира, машина, дача, бизнес – осталось там, в прошлом. Благо, что бывшая и сын незадолго до событий уехали в тихую и тёплую азиатскую страну на постоянное место жительства.

Вся моя коммерческая микроимперия, выстроенная с таким трудом, лопнула, как мыльный пузырь, оставив после себя лишь жирное, радужное пятно в грязной луже настоящего и смрад несбывшихся надежд. Недвижимость я продать не мог, чтобы погасить кредиты, а в довершение всего, как контрольный выстрел в голову, прилетело решение суда о разводе. Так я и оказался у разбитого корыта, гол как сокол, с единственным богатством – огромными долгами.

Пришлось устраиваться на работу. Выбор был невелик. Так я стал бойцом ГБР – группы быстрого реагирования – в охранной компании с помпезным названием «Цезарь‑Легион». Мы выезжали на срабатывание сигнализаций, установленных этой же фирмой. Легионер Цезаря, блин!

С оружием я обращаться немного умел – спасибо службе на Северном флоте, где из нас выбили дурь, а вместо неё привили полезные навыки. Физическая форма тоже оставалась неплохой. Бег, подтягивания, отжимания – всё это я делал по привычке, даже когда жизнь пошла под откос. Если прибавить к этому всё ещё крепкое здоровье – не мужчина, а мечта. Странно, что женщины придерживались иного мнения. Может, всё дело в моей вечно хмурой физиономии и бритом наголо черепе? Но меняться в сорок пять лет – затея, признаться, довольно глупая.

Суточные дежурства в «Легионе» подразумевали отсыпные. Это свободное время я использовал с максимальной эффективностью – разгружал вагоны на железнодорожной станции. А чего бы и не разгружать, если тарификация идёт по тоннам? Да, платили за этот каторжный труд не слишком‑то щедро, но кредиты сами себя не погасят. Верно ведь?

Здоровья, само собой, подобный ритм жизни мне не прибавлял. Это была планомерная осада моего организма, медленное, но верное разрушение крепости, которая и без того уже дала не одну трещину, но пока ещё держалась.

Каждый сустав ныл по‑своему. Колени скрипели при сгибании, плечи тянуло тупой ноющей болью, а спина временами простреливала так, что перехватывало дыхание. Но я держал удар. Более того, выжимал из сорокапятилетнего тела всё, на что оно было способно, и даже чуточку больше – словно пытался доказать самому себе, что ещё чего‑то стою.

Я прекрасно понимал, что часы неумолимо тикают. Ещё лет десять, а может, и все двадцать такой гонки – и… Не хотелось, до тошноты не хотелось даже представлять тот финал, к которому я нёсся на всех парах. В воображении всплывали картинки, как я, сгорбленный, с трясущимися руками, ковыляю к вокзалу в надежде найти хоть какую‑то подработку, или лежу в больничной палате, окружённый трубками и мониторами, а врачи разводят руками – «слишком поздно, организм изношен». От этих мыслей становилось душно, будто воздух вдруг сгущался вокруг меня.

Сколько раз, проклиная всё на свете, я клялся себе завязать с этими вагонами, с этими погрузками‑разгрузками? Пожалуй, после каждой второй смены. В такие моменты я представлял, как найду «нормальную» работу – с пятидневкой, отпуском, больничными. Как буду приходить домой в шесть вечера, готовить ужин, смотреть кино, может, даже заведу собаку… Но то новая работа не находилась – вакансии либо требовали опыта, которого у меня уже не было, либо предлагали зарплату, на которую не прожить. То кредиторы напоминали о себе очередным письмом с угрозами взыскания. То просто срочно требовались деньги на самое необходимое – оплатить коммуналку, купить лекарства, починить ботинки, без которых на работу не выйдешь.

А грузчики, как известно, требуются всегда. Это вечная, неиссякаемая потребность в грубой мужской силе. Работай, гоблин!

Иногда, в редкие минуты отдыха, когда ноющее тело позволяло мозгу шевелиться, я задавался вопросом, а что, если вдруг всё вокруг станет свободнее? Если случится чудо, бабахнет экономический расцвет, и у каждого появится интересная и, что немаловажно, высокооплачиваемая работа? Кто тогда полезет в эти пыльные, холодные вагоны? Откуда возьмутся грузчики?

Я представил картину, как огромные составы стоят на путях, грузы гниют в контейнерах, а на перронах – ни души. Начальники станций сами, впрягшись в бурлацкую лямку, перетаскивают мешки с цементом, а директора логистических компаний, сменив деловые костюмы на робы, ворочают ящики.

Абсурд, конечно. Если хорошенько припомнить, за всю мою жизнь в родной великой державе такого утопического катаклизма не случалось ещё ни разу. Всегда находились те, кому деваться было некуда. Такие, как я. Работай, гоблин.

Из низких свинцовых туч, нависших над городом, сеялась мерзопакостная небесная смесь мелкого дождя и мокрого, липкого снега. Капли стучали по капюшону, подло затекали под него. Я до самых бровей надвинул чёрную вязаную шапку и до ушей поднял воротник рабочего бушлата, такого же беспросветно чёрного, как и моё настроение. Ветер пронизывал до костей, заставляя ёжиться и ускорять шаг.

На работе всё текло по заведённому порядку – уныло и предсказуемо. Вагоны, мешки, ящики. Постные, ничего не выражающие физиономии коллег по опасному для здоровья бизнесу. Видел один день грузчика – считай, видел их все. Никаких сюрпризов, никаких отклонений от сценария. Только монотонный, изнуряющий труд.

Я вспоминал, как в юности мечтал о путешествиях, о том, чтобы увидеть мир. Теперь мои «путешествия» ограничивались маршрутом от дома до вокзала и обратно. А мир… Мир сузился до размеров грузового вагона, до пространства между штабелями коробок, до узкой полоски неба, видневшейся сквозь щели в крыше. Работай, гоблин.

Обратно домой я брёл уже под утро, когда город только начинал нехотя просыпаться. Улицы были пустынны, фонари мерцали сквозь пелену дождя, от асфальта поднимался холодный сырой туман. Настроение моё было мрачнее той ноябрьской ночи, что я провёл на станции. Желудок урчал, требуя чего‑нибудь, что можно было бы проглотить, прежде чем рухнуть в постель.

В круглосуточном магазинчике, тускло освещённом изнутри, я взял с полки десять упаковок лапши быстрого приготовления. Выбор был невелик: или курица, или говядина, или «особый вкус». Я схватил все три вида – пусть будет разнообразие. На кассе я встретился с откровенно неприязненным взглядом кассирши. Её лицо выражало лишь усталость и глухое раздражение. Она даже не попыталась изобразить дежурную фальшивую улыбку, и, как это ни парадоксально, я был ей за это искренне благодарен. Честная, неприкрытая ненависть ко всему сущему была мне куда ближе приторной лжи.

– Пакет нужен? – спросила она без тени интереса.

– Нет, – ответил я, рассовывая покупки по карманам бушлата.

Квартира, доставшаяся в наследство от бабушки с дедушкой, встретила меня привычной гулкой, мертвенной тишиной. Стены, некогда украшенные семейными фотографиями, теперь стояли голые – я снял рамки, не в силах смотреть на счастливые лица людей, чья жизнь давно осталась в прошлом. Полы скрипели под ногами, за окнами завывал ветер, а из кухни доносился запах сырости – где‑то протекала труба, но денег на новую не было. Отремонтировал сам как смог при помощи эпоксидного клея и марли. Не течёт, и ладно.

Была у меня как‑то шальная мысль завести попугая или канарейку, чтобы хоть какое‑то живое существо нарушало это безмолвие. Но я вовремя одумался. Издеваться над невинной птахой – последнее дело. У такого хозяина, как я, даже кактус на подоконнике сперва зачах, а потом и вовсе засох, превратившись в жалкую, но колючую серую мумию.

Электрический чайник недовольно зашумел и вскоре закипел, громко щёлкнув кнопкой в тишине. Пока лапша в миске превращалась в съедобную субстанцию, я умылся ледяной водой. Зеркало над раковиной отразило моё лицо. Щетина, морщины, залегающие вокруг глаз и рта. «Ещё лет пять – и буду выглядеть на все шестьдесят», – подумал я, отворачиваясь.

Умывшись, я сел за стол и бегло пролистал ленту новостей в побитом жизнью мобильном телефоне. Всё как всегда – войны, катастрофы, скандалы, интриги, расследования… Ничто не менялось. Или менялось, но совсем не в лучшую сторону.

Проглотив безрадостный завтрак – горячую, пересоленную массу с химическим ароматом, – я установил будильник. Завтра вечером опять на дежурство, а значит, нельзя проваляться в постели всё отведённое на отдых время. Нужно было ещё перемыть гору посуды, накопившуюся в раковине, запустить стирку и хоть как‑то навести порядок в этом холостяцком бардаке.

Я поднялся, подошёл к окну. За стеклом медленно светало. Дождь перестал, но небо оставалось серым, беспросветным. Где‑то вдали раздался гудок поезда – ещё один состав отправился в путь, увозя прочь чужие мечты и чужие беды. А я остался здесь, в этой квартире, в этой жизни. Работай, гоблин.

Глава 2. Параметры

Иногда со мной случается парадоксальное состояние. Вроде бы и устал, как последняя собака, а уснуть никак не получается. Мысли в голове начинают гонять по кругу, устраивая в черепной коробке настоящий хоровод – одна цепляется за другую, та за третью, и вот уже целый рой беспокойных образов бьётся о стенки сознания, не давая покоя.

Сегодня был именно такой случай. Часы на стене показывали без четверти три, за окном монотонно шумел дождь, а я всё ворочался, пытаясь найти ту самую позу, в которой сон, наконец, соизволит меня посетить.

Но и на эту хворь у меня имелось проверенное лекарство. Я встал с постели и в одних трусах, шлёпая босыми ногами по холодному полу, добрёл до холодильника. В квартире стояла такая тишина, что каждый шаг отдавался гулким эхом. Дверца холодильника скрипнула, выпуская облако ледяного воздуха. Я вытащил из морозильной камеры запотевшую, покрытую инеем бутылку – народное средство от бессонницы, проверенное не одним поколением. Стекло было скользким от конденсата, пальцы мгновенно заледенели.

Недрогнувшей рукой налил себе половину гранёного стакана. Прозрачная жидкость отливала холодным серебром в тусклом свете ночника. Я задержал дыхание, опрокинул ледяную, обжигающую жидкость в себя одним глотком. Горло сжало спазмом, по пищеводу прокатилась волна жара, а следом – озноб, от которого застучали зубы. Чтобы смягчить удар, с хрустом вгрызся в солёный огурец. Хруст раздался оглушительно громко. Нормально. Теперь можно предпринять ещё одну попытку отправиться в царство Морфея.

Завернувшись в одеяло, я снова залёг в постель. Благословенное тепло от выпитого лекарства начало медленно растекаться по жилам, убаюкивая, анестезируя разбушевавшиеся мысли. Тело постепенно оттаивало, мышцы расслаблялись, а сознание плыло по волнам лёгкой эйфории. Понемногу я провалился в вязкую, бездонную темноту.

Сны мне редко снились. А такие странные – и подавно. Но в этот раз реальность сна обрушилась на меня с ошеломляющей чёткостью. Перед моими глазами, в этой абсолютной черноте, где не должно было быть ничего, вспыхнула табличка с сообщением. Она возникла словно из ниоткуда – чёткий, ясный текст на фоне непроглядной тьмы: