Губы на Сигареты

По щекам Мэй потекли слёзы. Она металась, как загнанный зверь, взгляд прыгал от Майка к Лиаму, потом к кольцу на её пальце. И вдруг, словно вспомнив про последний шанс, рыжеволосая сорвалась к Бонни, умоляюще протягивая руки, будто та могла спасти ситуацию:

– Скажи ему! Скажи, что я не виновата… пожалуйста! – всхлипнула Мэй, глаза налились страхом и отчаянием.

– Ты гнилая шлюха! – вырвалось у Рид с таким ядом, что воздух будто застыл. Развернувшись на пятках, она рванулась прочь, оставляя рыжеволосую в клубке истерики.

***

В воздухе висел запах гари, сырости и ледяного холода, который пробирался под самую кожу. Растаявшие снежинки превращались в холодные капли, ритмично ударяясь о бетон и вызывая лёгкое напряжение в груди, будто кто-то тихо следил за каждым движением.

На стенах облупившаяся серая краска отслаивалась, открывая пятна плесени, которая переплеталась с граффити – яркими, но выцветшими надписями, кричащими о давно забытых жизнях. Тишина, нарушаемая лишь треском костра, растекалась по комнате, словно черная паутина – липкая, грязная, неконтролируемая. Иногда казалось, что она шевелится, обвивая пальцы и приковывая взгляд к темным углам.

Ник Персингтон сидел на холодном полу возле огня, руки поджав под себя, плечи напряжены, как натянутые струны. Его взгляд скользил по строптивым языкам пламени, а тонкие губы время от времени дрожали в едва заметной тревожной улыбке. Тени танцевали по его худому лицу, обнажая странную смесь безумия и решимости в глазах.

По периметру комнаты стояли его преданные пешки. Они отвергли Майка и выбрали Перса, но мотив их поступка оставался загадкой. Словно сторожевые тени, они перемещались беззвучно, наблюдая за хозяином. Иногда кто-то нервно ерзал на месте, кто-то скрещивал руки, стараясь скрыть дрожь, но все оставались неподвижными, словно вкопанные. То ли из страха перед Ником, то ли из-за безумия, скрытого в отчаянных глазах.

Внезапно комнату разрезал смех – пропитанный болью. Пешки Перса переглянулись, напряжение повисло в воздухе. Ник упал на бок, сжимая живот, а смех продолжал рваться из него волнами – ломкий, хриплый, болезненный. Он дергал руками и ногами, глаза, ярко-голубые, блестели от слёз, а каждый звук казался эхом его внутренней агонии.

Один из ребят осторожно приблизился к Персу. Подходя ближе, он заглянул в его лицо и тихо произнёс:

– Ник… – голос дрожал – Ник, очнись.

Он знал, что их лидер снова впал в припадок. Два года, проведённые в психиатрической клинике, оставили свой отпечаток. Тогда, когда Перса накрыли копы с товаром, он изворотливо подстроил всё так, чтобы оказаться в больнице. Парень и раньше не отличался устойчивой психикой, поэтому притвориться больным ему не составило труда.

Но то, что происходило за закрытыми дверями этого мрачного здания, было настоящим адом. Стены, пожелтевшие и покрытые трещинами, впитывали крики пациентов, превращая их в постоянный фон ужаса. Металлический скрип дверей отзывался эхом, словно стон, а холодные лампы освещали длинные коридоры, где тени людей сливались с тенью безумия.

Пациентов, которых считали «неуправляемыми», привязывали к кроватям или жестким стульям. Но Ник пытался сопротивляться. Он отбивался, дергался, кричал, пытался сохранить частичку себя, и каждый его порыв к свободе только усиливал жестокость. Врачи и надзиратели реагировали методично и беспощадно: удары по телу, яркий свет, холодные ванны, бессонные ночи и процедуры, которые ломали не только тело, но и разум. Каждый раз, когда он пытался поднять голову, удар был сильнее; когда он сопротивлялся руками – стягивали крепче.

Те, кто прекращал сопротивление сразу, оставались в относительной безопасности. Ник же, с каждым сопротивлением, ощущал, как боль становится интенсивнее, а страх – глубже. Его глаза, полные ужаса и ярости, видели, как другие теряют себя, превращаясь в пустые оболочки, а он сам понимал, что каждое действие, каждая попытка вырваться делает его уязвимым, но одновременно закаляет дух.

В этом аду Ник учился выживать. Он понимал границы безумия и боли, запоминал каждую слабость системы. Каждая травма, каждый удар, каждая бессонная ночь становились частью его внутреннего оружия – того, что он позже принес с собой.

Сотрудники психиатрической больницы были настоящими безумцами в белых халатах. Они издевались над пациентами, ломали их телом и разумом, превращая людей в бессловесные «овощи», пичкая транквилизаторами, чтобы те безвольно лежали на койках. На них не было управы – они были самой разрушительной властью, которая подчиняла себе всё вокруг.

Ник Персингтон оказался не из слабого десятка, поэтому ломать его доставляло им особое удовольствие. Его били, кололи лекарствами, заставляли смотреть на ужасы, происходящие с другими пациентами, и наслаждались каждой секундой его страха и сопротивления. Ник отбивался, кричал, пытался сохранить разум, но каждый порыв лишь усиливал жестокость надзирателей.

Когда ему наконец удалось сбежать, он понял: он выбрался из самого Ада. Но психика Ника была сломана окончательно. Он стал жестоким, непредсказуемым и агрессивным, настолько, что временами боялся собственного отражения в зеркале. Страх и ярость смешались внутри него в нечто опасное, почти живое.

Теперь, когда приступ снова накрыл его, ребята знали – за ним неизбежно последуют агрессия и хаос. Воздух в комнате словно сгустился, каждый из них ожидал взрыва ярости. Но их удивлению не было предела, когда Ник вдруг стих. Его смех оборвался, и в тишине слышалось лишь его прерывистое дыхание. Он лежал на полу, дрожа всем телом, и тихо плакал, утирая слёзы тыльной стороной ладони.

А потом, подняв глаза – безумные, полные слёз и мрачной решимости, – он почти шёпотом произнёс:

– Бонни Рид… Значит, это ты дорога его сердцу. Что ж… ты следующая.