Правила моей игрушки

Пролог

Стеклянные стены зала заседаний суда пропускали ослепительный свет полуденного солнца, но внутри царила ледяная, вымороженная тишина. Воздух был густым и тяжелым, наполненным запахом старого дерева, дорогих духов и неподдельного страха. Страха, который витал над всем происходящим, как ястреб над полем, выискивая добычу. И главным источником этого страха был он – Роман Земцов.

Он не просто сидел за столом защиты. Он восседал. Его стул был таким же, как и у всех, но казался импровизированным троном. Спина прямая, плечи расслаблены, длинные пальцы сложены перед собой в спокойную, но идеально выверенную геометрическую фигуру. Он не смотрел на судью, не бросал взгляды на присяжных, не следил за дрожащими руками своего подзащитного – олигарха Михаила Гордеева, обвиняемого в мошенничестве в особо крупном размере и выведении активов в офшоры на сотни миллионов.

Нет. Роман Земцов смотрел в пространство перед собой, и в его взгляде, холодном и отстраненном, читалась легкая, почти интеллектуальная скука. Скука гения, вынужденного раз за разом объяснять таблицу умножения скудоумным детям. Казалось, его мысли витают где-то далеко, возможно, подсчитывая гонорар.

Но это была иллюзия. Иллюзия, которую он мастерски культивировал. Каждый нерв его тела был напряжен до предела, каждая клетка мозга обрабатывала информацию с скоростью суперкомпьютера. Он слышал малейшую дрожь в голосе прокурора, видел, как один из присяжных, пожилой мужчина с уставшим лицом, на долю секунды отвлекся, глянув в окно. Он уловил едва заметный жест судьи – поправление мантии – и мгновенно проанализировал его: признак усталости, желание поскорее закончить, а значит, благодатная почва для резкого, финального натиска.

Его собственный подзащитный, Гордеев, был на грани обморока. Крупный, когда-то уверенный в себе мужчина, а сейчас – вспотевший, бледный, с трясущимися руками. Он украдкой смотрел на Земцова, ища в его лице хоть крупицу надежды, тень поддержки. Но не находил ничего. Только полированный, безупречный мрамор. Земцов даже не удостоил его взглядом. Гордеев был для него не человеком, а делом. Сложным, дорогим, но всего лишь делом. Инструментом для демонстрации собственного непревзойденного мастерства.

Прокурор, молодой, но уже лысеющий карьерист Ковалев, заканчивал свою обвинительную речь. Его голос звенел от неуверенности, которую он тщетно пытался скрыть за пафосными формулировками.

–…и по всем этим основаниям, уважаемый суд, уважаемые присяжные заседатели, – выводил он, обводя всех влажным взглядом, – мы настаиваем на вынесении обвинительного приговора и назначении наказания в виде лишения свободы на срок двенадцать лет с отбыванием в колонии строгого режима.

Гордеев сглотнул с таким звуком, что было слышно в первом ряду. По его виску заструился пот. Двенадцать лет. Его жизнь была бы уничтожена. Его империя разграблена бывшими —партнерами.

Судья, пожилая женщина с умными, уставшими глазами за очками в тонкой оправе, перевела взгляд на Земцова.

– Слово предоставляется стороне защиты. Господин Земцов?

В зале замерли. Это был тот момент, ради которого многие здесь и пришли. Не ради правосудия, а ради шоу. Ради того, чтобы увидеть, как работает легенда. Как циничный, блестящий монстр разрывает в клочья, казалось бы, железобетонные доказательства обвинения.

Земцов не шелохнулся сразу. Он выдержал театральную паузу, заставив тишину стать еще громче, а напряжение – невыносимым. Затем он медленно, с невероятной грацией хищника, поднялся. Его рост, его безупречно сидящий костюм темно-серого цвета, его осанка – все это моментально доминировало в пространстве. Он не надел очки, не взял в руки ни единой бумажки. Он просто вышел на середину зала, повернулся к присяжным и улыбнулся. Это была не добрая улыбка. Это была улыбка акулы, почуявшей кровь.

–Уважаемые присяжные заседатели, – его голос был низким, бархатным, идеально поставленным. Он заполнил зал без малейшего усилия, без повышения тона. В нем была безграничная уверенность. – Мой уважаемый коллега, господин прокурор, только что нарисовал вам яркую, эмоциональную картину. Картину жадности, обмана, преступления. Он говорил о миллионах, офшорах, о доверчивых вкладчиках. Он сыпал цифрами, цитировал документы, апеллировал к вашему чувству справедливости. И знаете что?

Он сделал еще одну паузу, обводя взглядом каждого присяжного. Его глаза, цвета холодной стали, на мгновение останавливались на каждом, заставляя их внутренне сжиматься.

–Он абсолютно прав. Преступление, которое он так красочно описал, действительно должно быть сурово наказано.

В зале пронесся удивленный шепот. Гордеев побледнел еще больше, схватившись за край стола. Что он говорит?!

–Но есть одна небольшая проблема, – продолжил Земцов, и в его голосе зазвучала легкая, почти насмешливая нотка. – Все это прекрасное, стройное обвинение… не имеет ни малейшего отношения к моему подзащитному, Михаилу Сергеевичу Гордееву.

Он повернулся и указал рукой на Гордеева, как будто представляя экспонат в музее.

–Господин прокурор, обличал некое абстрактное чудовище, алчного олигарха. Он взывал к вашему гневу, к вашему желанию покарать символ несправедливости. И он надеялся, что в пылу этой справедливой ярости вы не заметите одного простого, элементарного факта. Все, что он сказал, – это слова. Громкие, красивые, пафосные слова. Но за ними нет ни одной доказательной нити, которая бы связывала этот вымышленный образ с тем конкретным человеком, который сидит перед вами.

Земцов начал ходить перед скамьей присяжных неспешными, уверенными шагами. Он не спускал с них глаз.

–Он показывал вам документы? Да. Но ни в одном из этих документов нет подписи моего доверителя. Он говорил о переводах средств? Да. Но ни один перевод не был инициирован со счетов господина Гордеева. Он ссылался на показания свидетелей? Конечно. Но эти свидетели – бывшие сотрудники, уволенные за некомпетентность, или конкуренты, мечтающие занять его долю на рынке. Их мотивы более чем очевидны.

Его речь была не защитой. Она была разбором полетов. Хладнокровным, методичным уничтожением. Он брал каждый «железный» аргумент обвинения и с легкостью ювелира разбирал его на составляющие, показывая, что внутри – лишь ржавчина и пустота.

–Вам показывали сложные схемы? Рисовали стрелочки между компаниями с громкими названиями? – Он усмехнулся, и в этой усмешке было столько презрения, что прокурор Ковалев покраснел до корней волос. – Это называется «пыль в глаза». Создать видимость сложности, чтобы скрыть простую истину: нет доказательств. Нет состава преступления. Есть лишь желание найти виноватого. Найти того, на кого можно повесить все грехи, потому что он богат, успешен и удобен для этой роли.

Земцов остановился и посмотрел прямо на присяжных. Его взгляд стал мягче, почти отеческим.

–Вы – умные, здравомыслящие люди. Вы отцы, матери, работники. Вы понимаете, что такое ответственность. И вы понимаете, что такое справедливость. Справедливость – это не эмоция. Это холодный, беспристрастный расчет. Это закон. А закон гласит: нет доказательств – нет вины. Все сомнения – в пользу обвиняемого. Мой коллега просит вас осудить человека не за то, что он сделал, а за то, кем он является. За его успех. За его деньги. Это скользкая дорожка, уважаемые присяжные. Сегодня – он, потому что он олигарх. Завтра – вы, потому что у вас двухэтажный дом получше, чем у соседа. Послезавтра – любой, кто выделяется из толпы. Вы действительно хотите дать старт такой машине? Машине, которая пожирает людей без доказательств, по одному лишь подозрению?

Он видел, что его слова попадают в цель. Пожилая женщина-присяжный сурово смотрела на прокурора. Молодой парень кивал. Они покупались. Они хотели быть на стороне разума, а не эмоций. На стороне сильного и уверенного Земцова, а не неубедительного Ковалева.

–Господин прокурор просит у вас двенадцать лет жизни человека. Двенадцать лет. За что? За красивые картинки и громкие слова? Вы должны быть уверены на все сто процентов. На все тысячу! У вас есть эта уверенность? После всего, что вы здесь услышали? Лично у меня – нет. У меня есть лишь уверенность в том, что перед вами – грандиозное, но пустое зрелище, разыгранное для того, чтобы скрыть отсутствие дела. Не позволяйте себя обмануть. Не становитесь соучастниками трагедии невиновного человека. Оправдайте Михаила Гордеева. Верните ему доброе имя. И верните самим себе веру в то, что закон слеп к социальному статусу и богатству и видит лишь факты. А фактов, как вы сами смогли убедиться, в этом деле попросту нет.

Он закончил. Так же внезапно, как и начал. Он не стал просить, не стал умолять. Он просто констатировал. Он дал им новую картину мира, и эта картина была настолько убедительной, что альтернатива казалась уже абсурдом.

Он повернулся и спокойно пошел к своему месту. Он не посмотрел на Гордеева, у которого на глаза навернулись слезы облегчения. Не посмотрел на Ковалева, бессильно листавшего свои бумаги в тщетной попытке найти контраргумент. Он сел, снова сложил руки и уставился в пространство перед собой, снова погрузившись в маску полной отстраненности.

Судья удалилась с присяжными в совещательную комнату. Но все в зале уже знали вердикт. Он был написан на лицах присяжных. Земцов снова победил. Он превратил очевидную вину в прах и развеял его по ветру.

Совещание заняло меньше часа. Когда присяжные вернулись, их старшина, тот самый пожилой мужчина, произнес всего одно слово:

«Невиновен».

Зал взорвался. Крики возмущения, слезы радости от немногочисленных сторонников Гордеева, громкие возгласы журналистов. Земцов же оставался невозмутим. Он лишь кивнул, как будто услышал что-то само собой разумеющееся, и начал спокойно собирать в портфель свой единственный блокнот и дорогую перьевую ручку.

К нему кинулся Гордеев, пытаясь обнять его, заплаканный, бормоча слова благодарности.

–Роман Борисович! Я вам обязан жизнью! Я… я никогда…

Земцов мягко, но твердо освободился от его объятий. Он посмотрел на него так, как смотрят на надоевшую муху.

–Вы мне обязаны исполнением контракта, Михаил Сергеевич, – сказал он абсолютно ровным, лишенным эмоций голосом. – Остаток суммы должен быть переведен на мой счет до конца сегодняшнего дня. Поздравляю с оправданием.

Он повернулся и пошел прочь, оставив олигарха в ступоре. Для Земцова все было уже кончено. Дело закрыто. Победа одержана. Эмоции клиентов его никогда не интересовали.

В коридоре его уже поджидала толпа журналистов. Вспышки камер, микрофоны, суетящиеся люди.

–Господин Земцов! Как вам удалось снова выиграть, казалось бы, безнадежное дело?

–Правда ли, что вы использовали лазейки в законе?

–Не чувствуете ли вы моральной ответственности, зная, что Гордеев виновен?

Он остановился, позволив им сделать несколько кадров. Его лицо оставалось каменным.

–Закон не имеет отношения к морали, – произнес он, и его слова были тут же записаны десятками диктофонов. – Закон – это инструмент. Моя задача – использовать его безупречно в интересах клиента. Все остальное – от лукавого. Хорошего дня.

Он двинулся дальше, и толпа почтительно расступилась перед ним, как перед королем. В его глазах они видели не человека, а силу. Холодную, безжалостную, неумолимую силу. Его боялись. Его ненавидели. Им восхищались. Но никто не относился к нему с равнодушием.

Его помощник, молодой паренек в очках, уже ждал у лифта с телефоном и планшетом.

–Машина подана, Роман Борисович. Поздравляю с победой. Следующее предварительное заседание по делу «Восток-Хим» назначено на…

–Отменить все на сегодня, – отрезал Земцов, нажимая кнопку лифта. – И приготовь все документы по слиянию «Альфа-Капитал». Я буду изучать их вечером.

–Но, Роман Борисович, у вас сегодня…

Земцов повернул к нему голову. Всего лишь повернул. Он не нахмурился, не повысил голос. Он просто посмотрел. И этого было достаточно.

Помощник побледнел и проглотил комок в горле.

–Конечно. Сию минуту. Все будет у вас в кабинете.

Лифт прибыл. Двери открылись. Земцов вошел внутрь, и двери закрылись за ним, отсекая суетный внешний мир. Он остался один в блестящей стальной кабине. И только тут, в полной тишине, на его идеальном, холодном лице на мгновение мелькнула тень чего-то, что могло бы быть усталостью. Или скукой. Глубокой, всепоглощающей скукой от бесконечной череды одних и тех же побед.

Он достал телефон, пробежался глазами по поздравлениям от коллег, партнеров, нескольких женщин. Ни на одно не ответил. Ему было неинтересно. Он всегда выигрывал. Все его боялись. Он был на вершине.

И оттуда, с этой вершины, открывался самый унылый, самый предсказуемый вид в мире.

Он вышел из здания суда на улицу, где его ждал черный Rolls-Royce. Водитель молча открыл ему дверь. Земцов опустился на мягкое кожаное сиденье, машина тронулась с места.

Он смотрел в окно на проплывающие улицы, на людей, которые куда-то спешили, чего-то хотели, о чем-то мечтали. Они были слабыми, глупыми, предсказуемыми. Они были пешками. А он – игроком, который давно уже выиграл все партии и теперь просто от нечего делать переставлял фигуры по доске.

Он не знал, чего хочет. Он знал лишь, что ему скучно. Смертельно, невыносимо скучно.

Он еще не знал, что очень скоро, какая-то девушка по имени Алиса посмотрит на него не со страхом, не с желанием, а с холодным, огненным презрением. И плеснет в него дорогим коктейлем. И назовет его не игроком, не королем, а испорченным мальчишкой.

И эта встреча перевернет всю его скучную, предсказуемую вселенную с ног на голову.

Глава 1.

Бельэтаж галереи «Модерн» напоминал не выставку современного искусства, а поле боя после сражения, на котором победители справляют триумф. Воздух был густым и сладким от смеси дорогих духов, сигарного дыма и запаха подогреваемых канапе. Гул голосов, приглушенный мягкими коврами и бетонными стенами, наполненными скрытым звукопоглотителем, напоминал жужжание гигантского роя ос. Здесь собрался весь цвет – и вся плесень петербургского общества: банкиры с томными женами, олигархи с дочками на выданье, политики с натренированными улыбками, звезды экрана и шоу-бизнеса, чья известность была прямо пропорциональна их пустоте.

И в центре этого муравейника, неподвижный, как скала в бушующем море, стоял он. Роман Борисович Земцов.

Он держал в руке бокал с односолодовым виски, не пьянея от него, а лишь смакуя его вкус, как смакуют отличную сигару. Его темно-серый костюм, сшитый у неизвестного широкой публике миланского мастера, сидел на нем безупречно, подчеркивая широкие плечи и узкую талию. Он не улыбался. Он не искал взглядом знакомых. Он просто стоял, позволяя всеобщему вниманию омывать себя, как дань, которую он принимал как нечто само собой разумеющееся.

Сегодняшняя победа в суде была уже не просто победой. Она стала апогеем, кульминацией, окончательным подтверждением его статуса. Он не просто выиграл дело – он переиграл саму систему. Он заставил закон выглядеть немым шутом, и все это видели. И теперь они толпились вокруг, стараясь поймать его взгляд, произнести пару лестных слов, получить кивок, одобрение, знак того, что они хоть на мгновение удостоились внимания победителя.

–Роман Борисович, блестяще! Просто блестяще! Я следил за процессом. Это был не суд, это был спектакль одного актера! – раболепно бубнил седеющий мужчина с лицом хорька, владелец крупного медиахолдинга.

Земцов медленно перевел на него взгляд. Холодный, оценивающий. —Спектакль предполагает зрелищность, Виктор Петрович. Это была работа. Черновая, рутинная работа, – ответил он ровным голосом, в котором не было ни тени эмоций. Его ответ был ударом хлыста, заставляющим просителя почувствовать себя недостойным даже наблюдать за рутиной гения. Медиамагнат смущенно отступил, растворяясь в толпе.

К нему подошла известная актриса, облаченная в платье, которое скорее декларировало, чем скрывало. Она положила руку ему на предплечье, томно щурясь.

–Роман, ты просто герой. Такой сильный. Такой… непобедимый. Мне бы такого рыцаря, – прошептала она, проводя пальцем по рукаву его пиджака.

Он посмотрел на ее пальцы, словно рассматривая странное насекомое, севшее на него. —Рыцари сражались за идеалы, Арина Витальевна. Я сражаюсь за контракты. Вы путаете жанры, – отчеканил он, и его взгляд скользнул дальше, давая ей понять, что представление окончено. Актриса, уязвленная, отпрянула, фыркнув.

Он наслаждался этим. Не их лестью – она была примитивна и предсказуема. Он наслаждался их страхом. Страхом перед его силой, его умом, его безжалостностью. Они боялись сказать лишнее, боялись отказать ему в чем-либо, боялись даже думать о нем плохо, словно он мог прочитать их мысли. Этот страх был самой надежной валютой, самой прочной стеной, которую он выстроил вокруг себя.

Его телефон вибрировал. Он взглянул на экран. Сообщение от помощника: «Все документы по слиянию на вашем столе. Гордеев перевел остаток. Поздравляю». Он стер уведомление, даже не ответив. Дело было закрыто. Деньги поступили. Эмоциональная составляющая его не интересовала.

Его взгляд скользнул по залу, машинально оценивая обстановку, выискивая потенциально полезные связи или назойливые помехи. И тут он увидел ее.

Она стояла в стороне от основного круга света, у высокой бетонной колонны, рассматривая одну из инсталляций – нагромождение ржавых металлических деталей, символизирующее, если верить описанию, «упадок современной морали». Она была не похожа на других женщин здесь. На ней не было вечернего платья. На ней были брюки, шелковая рубашка и пиджак, подчеркивавшие ее стройную, но не худощавую фигуру. Ее волосы, цвета темного шоколада, были собраны в небрежный, но элегантный пучок, из которого выбивались несколько прядей, обрамлявших лицо с четкими, почти дерзкими чертами. Она не пыталась казаться кокетливой или доступной. Она была сосредоточена на экспонате, и в ее позе читалась уверенность, даже некоторая отстраненность, как будто она была здесь не участником тусовки, а наблюдателем, изучающим странный вид существ.

Земцов почувствовал легкое, почти незаметное движение интереса в себе, как щелчок выключателя в темной комнате. Кто она? Новая амбициозная журналистка? Чья-то любовница, пытающаяся выглядеть интеллектуально? Он не узнавал ее, а он привык знать в лицо всех, кто мог представлять хоть какой-то интерес.

В этот момент олигарх Гордеев, уже изрядно набравшийся шампанского для храбрости, подошел к ней, нарушив ее уединение. Земцов видел, как он что-то говорил, жестикулируя, на его лице расплылась самодовольная улыбка. Он, видимо, решил, что статус только что оправданного героя дает ему право на любую женщину в зале.

Земцов видел, как девушка повернула к нему голову. Она не улыбнулась в ответ. Ее лицо осталось серьезным. Она что-то коротко ответила, и улыбка на лице Гордеева замерла, сменившись на недоумение, а затем на легкую досаду. Он что-то пробурчал и, пошатываясь, отошел, ища более сговорчивую аудиторию.

Земцов усмехнулся про себя. Глупец. Даже не сумел справиться с какой-то девочкой. Но его любопытство к незнакомке возросло. Что она могла сказать, чтобы так быстро отшить разгоряченного победой и алкоголем Гордеева?

Он решил подойти. Не из-за желания познакомиться – нет, это было ниже его достоинства. Скорее, из желания разобраться. Идентифицировать новый, непонятный элемент в своей вселенной, чтобы понять, представляет ли он угрозу или является просто мимолетным шумом.

Он двинулся в ее сторону, и толпа перед ним буквально расступалась, как перед ледоколом. Он остановился в паре шагов, давая ей возможность заметить его. Но она была так поглощена созерцанием ржавого металлолома, что игнорировала его. Это уже было… необычно.

–Находятся ценители, я смотрю, – произнес он, его бархатный голос прозвучал прямо у нее за спиной.

Она обернулась не резко, а плавно, как будто ожидала его. И ее глаза встретились с его. И Земцов испытал нечто странное. Он привык к тому, что в его взгляде тонули, отводили глаза, краснели, бледнели. Ее глаза были большими, серо-зелеными, как морская вода в пасмурный день, и в них не было ни капли страха. Ни капли подобострастия. В них было лишь спокойное, изучающее любопытство. Как будто она рассматривала еще один экспонат. Возможно, самый интересный на сегодняшней выставке.

–Иронизировать над современным искусством – признак дурного тона или недостатка фантазии, господин Земцов? – произнесла она. Ее голос был низким, немного хрипловатым, и в нем звучала уверенность, которая шла вразрез с ее моложавой внешностью.

Он приподнял бровь. Она знала, кто он. И это не произвело на нее никакого впечатления. —Я иронизирую над всем, что претендует на глубину, но не имеет содержания. Как эта… куча мусора, – парировал он, кивая на инсталляцию.

–Возможно, вы просто не видите содержания, потому что не хотите видеть. Или не можете, – она улыбнулась. Это была не заискивающая улыбка, а скорее вызов. Легкая, почти насмешливая улыбка ученого, слышащего примитивную точку зрения.

Его внутри что-то кольнуло. Легкое раздражение. Кто она такая, чтобы говорить с ним таким тоном? —А вы видите? – спросил он, делая шаг ближе, используя свое физическое присутствие как инструмент давления.

Она не отступила. Не отвела взгляд.

–Вижу попытку. Попытку говорить о чем-то важном. Пусть и неуклюжую. Это уже больше, чем делают многие здесь, предпочитая говорить о курсах валют и чужих сплетнях.

Он изучал ее. Ни тени нервозности. Полное самообладание. Это начинало задевать его.

–Искусство, которое нуждается в объяснении, – это плохое искусство. Как и победа, которая нуждается в оправданиях, – провел он параллель, ожидая ее реакции. Ждал, что она заговорит о деле Гордеева, осудит его, прочитает мораль.

Но она снова удивила его.

–А вы оправдываетесь? – спросила она просто, с искренним любопытством.

Земцов на секунду сбился с ритма. Никто и никогда не задавал ему таких прямых, почти бесстыдных вопросов.

–Я выигрываю. Этого достаточно, – отрезал он, и в его голосе впервые прозвучала сталь.

–Для кого? Для вашего клиента – да. Для вашего счета – безусловно. А для вас? – она склонила голову набок, и ее взгляд стал еще более пронзительным. Казалось, она видела не его, блестящего адвоката, а что-то глубже. И это ощущение было для Земцова непривычным и потому неприятным.

Раздражение в нем росло, переходя в нечто большее. Кто эта девчонка, чтобы копаться в его мотивах?

–Для закона, – произнес он с ледяной вежливостью. —Я обеспечиваю безупречную работу закона.

Она рассмеялась. Легко, тихо, но это был смех, полный неподдельного веселья.

–О, да неужели? Я думала, вы сегодня как раз здорово продемонстрировали, что закон – это просто глина в руках талантливого скульптора. Его можно вылепить таким, каким нужно в данный момент. Разве не так?

Ее слова были как удар бича. Точными, безжалостными и… абсолютно верными. Она назвала вещи своими именами, без прикрас, без экивоков. Она разглядела самую суть его работы, ту суть, которую все предпочитали не замечать, прячась за ширмой процессуальных норм и юридических тонкостей.

Гнев, острый и обжигающий, вспыхнул в нем. Не просто раздражение, а настоящая, чистая ярость от того, что какая-то никому не известная девчонка осмелилась говорить с ним так пренебрежительно, так свысока, да еще и иметь наглость быть правой.

Его лицо осталось абсолютно непроницаемым, но глаза потемнели, стали похожи на два обсидиановых лезвия.

–Вы позволяете себе слишком много, мисс…

–Королева. Алиса Королева, – представилась она, все еще с той же легкой, дразнящей улыбкой. Ее имя звучало как насмешка в этой ситуации.

–Мисс Королева, – прошипел он так тихо, что услышала только она. – Позволить себе судить о том, в чем вы не разбираетесь, – признак не интеллекта, а глупости. Я советую вам наслаждаться искусством и коктейлями. Это больше соответствует вашим… способностям.

Он повернулся, чтобы уйти, давая ей понять, что аудиенция окончена. Его терпение лопнуло. Он не собирался тратить время на выяснение отношений с какой-то художницей или журналисткой. Он решил, что она – мимолетный шум. Шум, который нужно игнорировать.

И в этот момент он почувствовал на своем идеальном пиджаке резкий, холодный толчок, а затем влажность, расползающуюся по ткани. Он замер.

Он медленно, очень медленно обернулся.

Алиса Королева стояла с пустым бокалом в руке. Ее лицо было абсолютно спокойным, только в глазах плясали чертики неподдельного, дерзкого торжества. Ярко-рыжий коктейль широким, неопрятным пятном расползался по дорогой шерстяной ткани его пиджака и белой рубашке.

Вокруг на секунду воцарилась мертвая тишина. Замерли даже официанты. Все смотрели на эту сцену с затаенным дыханием, с ужасом и восторгом. Кто-то посмел. Кто-то посмел облить Романа Земцова.