Таня Гроттер и молот Перуна

© Емец Д., 2016

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2016

Глава 1

Pipa the Terrible

Хроника январского утра

Квартира Дурневых. Где-то на грани между поверхностным сном и глубоким маразмом.

6.50. За окном тоскливая зимняя темно-синь.

6.51. Шпингалет отщелкивается сам собой. Дверь лоджии распахивается. Стекла в рамах дребезжат нечто нескончаемо виртуозное в духе Листа.

6.52. Пипе Дурневой становится холодно. Ее не в меру упитанная нога с помидорного цвета пяткой втягивается под одеяло.

6.53–6.57. По комнате кто-то крадучись ходит, спотыкаясь о золотых тигров и не золотых, зато добросовестно выпотрошенных ятаганом плюшевых медведей. По стене прыгает ломкая тень, сжимающая в руке нечто зловещее, похожее на копье македонских непобедимых фаланг…

6.57. Пипа Дурнева начинает испытывать смутное беспокойство, но ленится открыть глаза и лишь глубже зарывается в подушку.

7.00. Пипу точно трубный глас настигает назойливый писк электронного будильника. Она свешивает ноги с кровати, озирается, видит темную фигуру, всматривается, а спустя мгновение парадную тишину правительственного дома раскалывает жуткий крик.

7.01. Вспыхивает свет – бросаясь к двери, Пипа полуосознанно цепляет рукой выключатель. Неопределенность ночи уступает хмурой определенности утра.

Из коридора Пипа опять оглянулась, и ее нечеловеческий вопль перешел в удивленный и даже восторженный взвизг.

На краю дивана, попиравшего дубовый паркет кривоватыми, но благонадежными черными ножками, сидел Гурий Пуппер. Он выглядел подавленным. На носу у него красовались подклеенные скотчем очки – номер первый из уникальной пупперовской коллекции поломанных очков. Длинная метла стояла в углу, подтекая тающим снегом.

Приседая от любопытства, Пипа вернулась в комнату и поспешно юркнула под одеяло. Она не хотела, чтобы у Пуппера была возможность созерцать ее пижаму. Это была агитационно-предвыборная фланелевая пижама, украшенная портретом ее папочки и лозунгом «Загрызу за гуманность!» на спине.

Но Гурию было не до пижамы. Он страдал. Нижняя челюсть у него тряслась. Взгляд дико блуждал по стене, спотыкаясь о пестрый рисунок обоев.

– Это конец! Она меня бросила! – тоскливо сказал Гурий.

Кося лиловым глазом, Пипа сочувственно выглянула из-под одеяла.

– Это навсегда, я знаю! Моя тетя, которая снится магвокатам, была права: нам не быть вместе! – еще надрывнее произнес Пуппер.

Холодная капля туманного происхождения скользнула вдоль благородного английского носа, запуталась в носогубной складке и упала Пипе на ногу.

Пипа сглотнула. Она с утра неважно владела голосом.

– Бедный! Кто бросил-то? – спросила она хрипло.

– Татьяна… Твоя sister. Она перевернуться к свой старый бойфренд! – воскликнул Пуппер, от огорчения теряя все русские падежи и склонения.

– А кто у нее бойфренд? – жадно спросила Пипа, неравнодушная к такого рода подробностям.

– О, я он почти не знай! У него кошмарный русский фамилий! Вайлялькин! Джон Вайлялькин! – с омерзением выговорил Гурий и уронил голову на руки.

«Ишь ты, новый какой-то! Видать, того щекастого с пылесосом она тоже продинамила! Вот бы не подумала, что занюханная Гроттерша окажется подобной стервой!» – подумав, заключила Пипа.

В устах Пипы, как и в устах ее мамочки, слово «стерва» звучало почти как похвала. Это было несомненное признание достоинств.

– Вайлялькин – есть увалень. Он не стоит один палец Таня… Он околдовал ее магией вуду и теперь разобьет ей жизнь. Он будет пить vodka, а ее заставит целовать слюнявый старикашка, чтобы получать за это дырки от бублик, – убежденно заявил Пуппер.

– Откуда ты знаешь? – удивилась Пипа.

– Мне рассказал об этом тетя Настурция! Она изучал психологию. Ее диссертация называтьсь «Мир как большой помойка». Она читал мне ее перед сном, когда я был чайлд, – убито сказал Пуппер.

Он то затухал, впадая в бездну уныния, то, как проснувшийся вулкан, начинал извергать укоры и проклятия. Неглупая Пипа сообразила, что Гурий может теперь пребывать в таком настроении до бесконечности.

«Интересно, а ко мне он чего прилетел? На Гроттершу жаловаться? Что ж, от слез в жилетку до новой любви один шаг!» – цинично решила про себя Пипа, маскируя зевок под очаровательнейшую из улыбок.

Пуппер ничего не заметил. Улыбка улетела в молоко.

– Вайлялькин просто деревенщин! Он не следит за свой внешний вид! От его кошмарный желтый тряпка пахнуть гарпий! Как Таня могла выбрать его по добрый воля и с трезвый голова! – сказал Гурий.

– Прям в самую точку!.. Умничка, Гурий! Но, строго между нами, у Таньки никогда не было вкуса. Я ей, например, никогда не нравилась, – промурлыкала Пипа.

Пуппер задумчиво потер пальцем свой шрамик в форме копирайта и вновь затух. Довольная Пипа осознала, что попала в цель, подтвердив скрытые опасения Гурия. Теперь стоило только выждать время, когда яд ее слов начнет положительно действовать на мозги англичанина.

Забившись поглубже под одеяло, дочка Дурнева достала из-под подушки зацелованный портрет Гэ Пэ и стала придирчиво сравнивать его с оригиналом. Пока она сравнивала, оригинал вздыхал и, страдая, грыз ногти. На подбородке и щеках у Гурия пробивалась колючая, явно не раз уже тронутая бритвой щетина, которую журналисты упорно именовали юношеским пушком. М-да, как ни крути, мальчик подрос – неудивительно, что его все время тянуло жениться.

Спустя минуту Пипа окончательно утвердилась во мнении, что актер, играющий Гэ Пэ в кино, безусловно, симпатичнее. Однако этот Пуппер выгодно отличался от того Гэ Пэ уже тем, что был настоящим. В том, киношном, магии было не больше, чем в банке из-под обувного крема.

«С клиентом все ясно! Будем брать тепленьким!» – заключила Пипа и небрежно сунула фото под подушку. Фотография утратила свою ценность. Дурнева-младшая нацелилась на оригинал.

– Гурий, – заворковала она, – давай поговорим серьезно! Зачем тебе Гроттерша? Она черствая, как подошва!.. Тебе нужен кто-то, кто понимает твой сложный внутренний мир: метлы, драконбол, комиксы, конфетки с запахом тухлых сливок! И потом, тебе уже семнадцать! Где этой тупой тибидохской хамке удовлетворить твои интеллектуальные запросы? Да она даже дезодорантом пользоваться не умеет! Я не рассказывала тебе, как она брызнула дезодорантом на волосы, перепутав его с лаком?

Пипа замолкла и зыркнула на Пуппера, проверяя, потрясло ли его это сообщение.

Но едва ли Гурий даже слышал ее. Его сознание совершало свой собственный забег. Внезапно он вскочил. В глазах у него запылал демонический огонь, свидетельствующий то ли о наличии в роду темных магов, то ли о богатой фосфором рыбной диете.

– Я понял! Я вызову его на дуэль! Пуф-пуф из кольца – и нет Джон Вайлялькин! – крикнул он страшным голосом.

Это чудо, что Дурневы не проснулись ни теперь, ни прежде, когда вопила Пипа. Должно быть, это заслуга ватных затычек Германа Никитича и наушников его супруги.

С этими наушниками была отдельная история. Не так давно мадам Дурнева купила звуковой гипнокурс «Похудей с музыкой». Всю ночь в наушниках у нее переливался инструментал, на фоне которого убеждающий мужской голос страстно нашептывал с частотой четыреста слов в минуту: «Какая у тебя чудесная фигура, дорогая! Я ненавиж-жу мучное… Я ненавиж-жу жиры и углеводы! Меня тошнит от котлет!» По утрам загипнотизированная Нинель Дурнева сильно задумывалась, прежде чем вонзить вилку в первую за день индейку. Ее била нервная дрожь. Как-то ей почудилось, что курица в бульоне укоризненно шевельнула ножкой, будто пыталась сказать: «За что? Куда мы все катимся!» Мадам даже стала поститься с обеда до полдника, чего прежде с ней никогда не случалось.

– Берегись, Джон Вайлялькин, колдун-вуду! Я буду испепелять тебя в пух и прах!!! Мое кольцо не ведать промах! – снова крикнул Пуппер.

Откликаясь на его призыв, такса Полтора Километра завыла из-под дивана. Из дальней комнаты ей немедленно откликнулся Халявий. Да-да, именно Халявий… Оборотень не пожелал возвращаться в Трансильванию даже после утраты посоха. В мире лопухоидов ему нравилось куда больше. Внучок бабы Рюхи даже вознамерился устроить личную жизнь и требовал у Германа Никитича, чтобы тот дал в газету объявление:

Мужчина редкой, запоминающейся внешности и уникальных нравственных качеств желает познакомиться с полнокровной женщиной средних лет для совместных прогулок под луной. Звонить по телефону 8-916-ХХХ-ХХ-ХХ, кр. полнолуний и полудня.

Особенно Халявий гордился тем, что в объявлении не содержалось ни капли лжи. Внешность у него действительно была запоминающейся, а нравственные качества – уникальными. Что же касается полнолуний и полдня…

– В полнолуние я того… загрызть ненароком могу. В полдень же у меня крыша едет, – смущенно пояснял Халявий.

«Он меня даже не слышал!» – огорченно подумала Пипа, разглядывая Пуппера, который продолжал бросать вызов Ваньке с такой энергией, словно Валялкин прятался в шкафу и наотрез отказывался выходить.

Пенелопа энергично отбросила одеяло, вскочила и почти насильно принялась гладить развоевавшегося Пуппера по жестким темным волосам. Удивленный Гурий отпрянул было, но внезапно обмяк и, вздрагивая спиной, уткнулся лбом ей в плечо. Для этого ему пришлось основательно ссутулиться. Пипа была на полторы головы ниже, зато вдвое шире Гурия. Руки и лоб у англичанина были холодными и влажноватыми, как у русалки, зато Пипа обжигала, как масляный радиатор.

В целом эта парочка могла напомнить чету Дурневых, а заодно навести кое-кого на кое-какие мысли.

«О-о! Птичка уже на насесте!» – обрадовалась Пипа, прекращая тревожиться из-за пижамы. Пупперу было явно не до этого.

Пипа уже торжествовала, но тут Гурий отстранился и с ударением на последний слог деловито окликнул:

– Пипа!

Дочка председателя В.А.М.П.И.Р. вздрогнула. Она не привыкла к такой переделке своего имени на французский лад.

– Пипа, я хочу попросить у тебя что-нибудь из детских вещей Тани!

– Зачем? – неприязненно спросила Пипа.

– Я очень прошу! Хотя бы что-то незначительное!

– Я что, похожа на свинью-копилку? Станем мы всякое барахло хранить! Мамуля Танькино шмотье сто лет назад вышвырнула, – огрызнулась расстроенная Пипа.

– Вдруг остался хоть что-то! Подойдет любой вещь… Это поможет мне перенести разлук, – напирал Гурий. В нем, как во многих иностранцах, наивность удивительным образом сочеталась с практичностью, а сентиментальность с расчетом.

Пипа закусила губу. Ей стало ясно, зачем на самом деле Гурий повторно явился в Москву в пятый день нового года. Жилетка жилеткой, а дело делом – очень здравый подход. Мальчик со счетом в банке отлично знал, что ему нужно.

– Пипа, я тебя умолят! Я так несчастный! Хоть какой-нибудь слюнявчик, хоть бутылочка, хоть погремучкаку! – вновь взмолился Пуппер.

Дочка Германа Никитича скрестила на груди руки.

– Вот уж не думала, что великого Гурия Пуппера можно осчастливить погремушкой!.. Да пожалуйста! Если что найдем – все твое! – произнесла она с холодностью холодильника «Бош».

Отвернувшись, Пипа рывком открыла шкаф и сердито принялась рыться в вещах. Заламывая руки, Пуппер раздражающе маячил у нее за спиной. После продолжительных и безрезультатных поисков Пипа догадалась встать на стул и заглянуть на верхнюю полку, где мать хранила всевозможные семейные реликвии: крошечные ботинки, в которых Пипа когда-то сделала первый шаг, ее первую панамку и жвачку «Сладкий цемент» с навеки застрявшим в ней первым молочным зубом Пипы. И вот тут… тут Пипе улыбнулось счастье. Она оглянулась на Пуппера, быстро скользнула взглядом по его лицу и, пожав плечами, сказала:

– Тебе не повезло. Слюнявчики закончились. Зато есть ползунки… Сойдет?

– Yes! – взволнованно ответил Пуппер.

– Чудненько. Тогда лови! – скомандовала Дурнева-младшая, бросая Гурию ползунки, украшенные божьими коровками.

Гурий подпрыгнул и с ловкостью профессионального драконболиста перехватил ползунки в воздухе. Его лицо моментально стало героическим, плечи распрямились, даже подбородок укрупнился, отвердел и приобрел мужественную ямку.

– Ну, Джон Вайлялькин, не ты один можешь использовать магию вуду! Знай же, я верну себе Таню, хочешь ты того или нет! – воскликнул он, потрясая ползунками.

Скомканно и невнимательно попрощавшись с Пипой, Гурий уже отправился за метлой, но тут… тут такса Полтора Километра внезапно визгливо залаяла на окно. Она поджала хвост и, стуча когтями по паркету, целеустремленно побежала прятаться под диван. Пипа с тревогой проводила ее взглядом. Она знала, что старая калоша никогда не паникует почем зря.

Дверь на лоджию распахнулась, впустив морозный воздух. В комнату, спрыгнув с ковриков, ворвались два магнотизера. Один был приземистый и рыхлый, с сальными волосами. У другого, молодого и вертлявого, по всем признакам – большого ловеласа, к щеке была зачем-то приклеена бумажка. У них за спиной, перебирая на животе четки, завис на метле магвокат. Его большое горбоносое лицо, казалось, выражало крайнее благородство, однако в глазках явно проглядывало что-то ханжеское и лукавое.

– Уф, свава Двевниву! Вот ты где, Гувий! Как тебе не стыдно? Ну и заставив же ты нас пововноваться! – добродушно сказал магвокат, грозя Пупперу тонким пальцем.

– Проклятье, они меня выследили! Это Хадсон, наш семейный магвокат! – шепнул Гурий оцепеневшей Пипе и быстро спрятал руки с ползунками за спину. – Я не звал вас, Хадсон! Летите откуда прилетели! – громко сказал он.

– Ах, Гувий, когда же ты певестанешь быть вебенком?.. Нас послали твои тети: тетя Настувция и двугая тетя, чья добвота не знает гваниц. Они так ствадают… Тетя Настувция даже певестава спать посве завтвака. Она купива ядовитых чевнив и пишет ваботу «Чевная небвагодавность и ее вовь в воспитании вичности».

– Нет!

– Да, Гувий, да… Боюсь, тебе пвидется пвойти с нами! Будь мувчиной и имей мувество взгвянуть в гваза тетям!.. Вучше, есви мы обойдемся без насивия, – мягко, но настойчиво произнес магвокат.

Он скользнул по Пипе оценивающим взглядом и сразу потерял к ней интерес. Лопухоиды мало его интересовали.

– Ни за что! В этом мире вы не имеете права применять боевую магию! – пятясь, заупрямился Пуппер.

– ГУВИЙ! Не заставвяй меня севдиться! Повевь, мы обойдемся и без боевой магии! – повысил голос магвокат, подавая знак магнетизерам.

Пуппер рванулся было к метле, но магнотизеры оказались проворнее. Сомкнувшись вокруг Гурия, они вежливо, но очень крепко подхватили его под руки.

– Смотри нам в глаза, маленький сладенький Пупперчик! Расслабься, для тебя ничего не интересно! Мальчик хочет домой к тете Настурции и к другой тете, чья гуманность велика как океан, а великодушие громаднее слона… – поигрывая стеклянными шарами, заныли магнотизеры.

Магвокат снисходительно погладил Гурия по щеке.

– Двуг мой! Повевь, так будет вучше двя тебя! Небовьшая коввекция памяти, и ты снова наш – мивый, пведсказуемый Пуппевчик, квоткий, как дохвый бавашек! – сладко сказал магвокат.

– НЕЕЕЕЕЕТ!

Пуппер из последних сил лягнул в голень одного магнотизера, оттолкнул другого и, ослабевая от гипноза, рухнул на ковер.

– Не отдавай меня, Пипа! Я не хочу забывать Таню, не хочу забывать тебя, не хочу к противным теткам! – взмолился он, простирая руки к Пипе.

Дурнева-младшая, не совсем еще опомнившаяся после внезапного появления у нее в комнате трех взрослых мужчин, собралась с духом и шагнула вперед.

– Не вмешивайся, двянь, или пожавеешь! Я запвосто смогу пвевватить тебя в мовскую свинку! – прошипел магвокат. Зрачки в его добрых прежде глазках исчезли. Теперь там полыхало адское пламя.

Пенелопа отпрянула.

– Пипа, ради меня! Я знаю, я тебе дорог! – вновь взмолился Гурий.

Он титаническим усилием попытался встать, но смог лишь со стоном приподняться на руках. Глаза Пуппера слипались – гипнотическая магия уже сделала свое дело. Торжествующие магнотизеры наклонились, собираясь поднять Гурия и погрузить его на ковер-самолет. Молодой магнотизер с бумажкой уже заботливо смахивал с ковра снег, чтобы Пуппер, не дай Древнир, не простудился бы и не огорчил этим своих теть.

Пипа решилась. Вся ее любовь, все поцелуи, которыми она несколько лет покрывала рамку с фотографией, – все алкало теперь возмездия.

– Держись, Гэ Пэ! Я иду! – крикнула она, в решительнейшую из минут прибегнув к этому любимому и более привычному для нее имени.

В блестящем прыжке лосося, аналоги которому можно было отыскать разве что в ирландских сагах, Пипа вцепилась в руку Гурия и дернула его на себя. Точно так же ее мама Нинель однажды отвоевала папу Германа у его секретарши, которая имела фигуру богини и глаза персидской кошки. У Нинели не было ни фигуры, ни соответствующих глаз, но Герман – потрепанный, но живой, остался в полной ее власти. Секретарша же – гм… впрочем, сдержусь. Хоть это и не тот случай, когда о людях говорят или хорошо, или ничего.

От неожиданности магнотизеры отпустили было Гурия, но почти сразу, опомнившись, ухватили его за ноги и потянули к себе.

– Это что еще за фокусы? Конкувенты? Пвочь отсюда, девчонка! – брезгливо сказал Хадсон и с нехорошей улыбкой поднял руку, явно припоминая заклинание.

Пипа ощутила, как влажная ладонь Пуппера выскальзывает у нее из руки. У нее не хватало сил удерживать ее. Все-таки два взрослых магнотизера и магвокат были сильнее четырнадцатилетней девчонки.

– Гэ Пэ, нет, Гэ Пэ! Ты мой! А вы пошли прочь, пока я вас не укокошила! – со слезами крикнула Пипа.

Из последних сил она вцепилась в ускользающую руку Пуппера. Магнотизеры хладнокровно дернули Гурия на себя и стали деловито укладывать его на коврик. Пипа стиснула уже пустую ладонь и внезапно ощутила в ней что-то твердое и прохладное. Соскользнувший с пальца перстень Пуппера, перстень Гэ Пэ!

Голова у Пипы закружилась. В груди, точно девятый вал с картины Айвазовского, поднялся гнев. Она с трудом стояла на ногах, ощущая, как внутри у нее зарождается какая-то неведомая сила. Сила такая могучая, что Пипу распирало изнутри.

– Парус спускалус! – крикнул магвокат Хадсон, первым заподозривший неладное.

Красная искра помчалась к Пипе. Но дочка дяди Германа увидела почему-то не искру, а четыре скрещенные молнии. Не задумываясь, что и зачем она делает, Пенелопа мысленно свернула их и отбросила в сторону. А потом, выбросив кулак со сжатым в нем кольцом, крикнула страшным голосом:

– А вы все прочь! Проваливайте на кудыкины горы собирать помидоры! Мой сладкий Гэ Пэ! Никому его не отдам!

И что-то такое грозное появилось в ее голосе, что даже наглые магнетизеры пугливо отпрянули, впервые в жизни испугавшись четырнадцатилетней девчонки. Один из них даже уронил стеклянный шар. Хадсон уставился на свой перстень и потряс его, не понимая, почему не сработало заклинание.

– Что ты сдевава с моей магией? Ах ты, уводина! – удивленно и вместе с тем испуганно воскликнул он.

Пипа окончательно взбесилась. К своей внешности она относилась трепетно. Можно даже сказать, болезненно. Магвокат со своим презрением к лопухоидам переступил ту грань, которую переступать было никак нельзя.

– ВОО-О-Н! ПРОЧЬ, КОМУ СКАЗАЛА! Убирайтесь к вашим теткам! – завизжала дочка председателя В.А.М.П.И.Р.

Раздувшийся черный кокон ненависти, накопившийся у Пенелопы к похитителям «сладкого Гэ Пэ», лопнул. Из стиснутого кулака дочки дяди Германа вырвался красный луч, ослепительный, как прожектор на маяке. Оба магнетизера и магвокат не успели отпрянуть.

– О Двевнив, нет! Она нас убьет! – успел только крикнуть Хадсон.

А еще мгновение спустя на полу остался лишь ковер-самолет с погруженным на него Пуппером, три вороха одежды и вставная челюсть мистера Хадсона.

Гурий рывком сел. Он выглядел ничуть не менее напуганным, чем мистер Хадсон за секунду до своего исчезновения.

– Нет, Пипа, хватит! Прошу тебя, достаточно! Больше не надо! – крикнул Гурий в ужасе.

Пипа очнулась. Ее ладонь разжалась. Кольцо выкатилось на пол. Пуппер поднялся с коврика и дико уставился на Пипу. Потом вдруг расхохотался, да так, что замотанные скотчем очки подскакивали у него на переносице.

– Колоссально!!! Ты владеешь интуитивной черной магией! Сколько же ее в тебе, если ты обошлась без заклинаний! – воскликнул он.

– Чего? – недоуменно переспросила Пипа.

– Да-да… Разумеется, я слышал, что магия может пробудиться в лопухоиде или в том, кого считали лопухоидом, в любом возрасте, но чтобы с такой силой! В чародейской практике таких случаев one-two и обчелся – их заносят в справочники, они становятся легендой! – продолжал восхищаться Пуппер.

Пенелопа посмотрела на свою нелепую пижаму, пошевелила большими пальцами ног и хмыкнула.

– Я владею черной магией? – спросила она хрипло.

– А чем же ты их снесла? Не праздничным же пирогом? Ты сама хоть что-то ощутила?

– Не-а… Я возмутилась, а потом вроде как вижу перед глазами четыре серебристые молнии. Я их мысленно сплела и отбросила. Типа, нечего тут сорить, не у себя дома, – неохотно буркнула Пипа.

– Ого! Ты отразила атакующую магию Хадсона, а потом выбросила хаотическую магическую волну невероятной мощи. Вон смотри, на обоях вместо цветочков появились гильотинки! Несчастные магнотизеры!

– Я их испепелила? – встревожилась Пипа.

Пуппер снова принялся хохотать:

– О нет, к счастью! Хотя могла бы и испепелить! Ты крикнула «убирайтесь к вашим теткам!». Я уверен, для интуитивной магии это прозвучать как сигнал к телепортации. Бедняга Хадсон!.. Если бы он тебя не разозлил, возможно, магия в тебе и не пробудилась бы… А тут еще мое кольцо! Хадсон! Для такой спешиалист сесть в такой глубокий луж! Воображаю, что будет, когда он появится перед тетей Настурцией в чем его родила мать! Перед тетей Настурцией, которая даже душ принимает в водолазном костюме!.. Ну-ка посмотрим!

Гурий взял метлу и разгреб ее черенком ворох одежды.

– Вон и противосглазовые жилетки валяются – ничего не помогло. А ведь ты не знаешь ни одного заклинания! О Пипа! You are wonderful! Если бы не ты, меня точно упекли бы к теткам, а так пускай еще поймают! Я, конечно, вернусь к ним, но вернусь победителем, а это большая разница! До встречи, Пипа! Я так тебе благодарен! – сказал он, подбирая с пола свое кольцо.

Гурий попрощался, на этот раз очень тепло, благодарно клюнул влажными губами Пипу в щеку и улетел на метле, прижимая к сердцу ползунки с божьими коровками.

– О Таня! Таня! Ты будешь моей! Я ощущаю твое биополе, такое горячее, такое родное! – шептал он, думая уже совсем о другом.

Пипа стояла у окна, провожая Гурия растроганным взглядом и ощущая на щеке его поцелуй. Внезапно дочка дяди Германа хихикнула, крайне довольная.

Наивный Пуппер! Неужели он думал, что мамуля стала бы держать у себя дома ползунки жалкой Гроттерши? Разумеется, Пипа впихнула ему свои!

Глава 2

Сногсшибательная магвость

Таня Гроттер сидела за самым дальним столиком библиотеки джинна Абдуллы. Ощущая ее огорчение, столик то и дело подпрыгивал и подгибал одну из ломких ножек. По слухам, все столики в библиотеке были заколдованными принцами, некогда неудачно попытавшимися вступить в брак с царевной Несмеяной. Учитывая, что упомянутая царевна давно почила (смерть ее была нелепа: впервые в жизни расхохотавшись, она подавилась крошками), принцев стоило бы расколдовать и отпустить восвояси, однако корыстный Абдулла тянул резину и, утверждая, что библиотека останется без мебели, зажилил с дюжину столиков.

Перед Таней на столике лежало ее письмо к академику Сарданапалу, в котором она просила перевести ее на белое отделение. Письмо только что доставил ей в зубах сердитый золотой сфинкс. Внизу письма помещалась резолюция пожизненно-посмертного главы Тибидохса. Размашистые, со старомодными завитками буквы, покачивающиеся точно волны, сообщали: «Преждевременно. Черноморов».

– Ну и ладно! Подумаешь, беленькие! Не очень-то и хотелось! Зелененькие искры пускают, великих ученых из себя корчат! – громко сказала Таня.

Подпись Сарданапала щепетильно вильнула росчерком и растаяла. Таня хмыкнула. Она добилась того, к чему стремилась: продемонстрировала академику, что ничуть не огорчена. Вот только стало ли ей от этого легче?

В Тибидохсе заканчивалась первая неделя зимних каникул. Каникулы, как казалось Тане, выдались на редкость бестолковыми. Даже новогодние подарки не радовали. Ванька продолжал на нее дуться. Нет, внешне все было как будто в порядке – он здоровался, порой даже улыбался, но внутренне – Таня это ощущала особенно остро – до сих пор не простил ее.

Таня вертела в руках перо: самое заурядное, почти не магическое, перо Финиста – Ясного сокола. Такими перьями пользовались многие. Их с легкостью можно было обнаружить по всему Тибидохсу. Финист – Ясный сокол не искал легких путей. Он предпочитал пролетать сквозь стекла, а то и сквозь ножи, даже если поблизости, всего этажом выше, было открытое окно. Кстати, в чью светлицу он летал, до сих пор не выяснили. Некоторые смутно намекали на Медузию, некоторые, более тактичные, – на какую-то таинственную девицу, заточенную где-то в тибидохских лабиринтах.