- -
- 100%
- +
2
Похоронив своего любимого Степана, Марина долго не могла прийти в себя и на мужиков не смотрела. Так, поглядывала разве. Душу изливать она приходила вот к этой яблоньке -анису, посаженной Степой в честь рождения их дочери. Он в шутку говорил, что размеры их сада будут зависеть от того количества детей, сколько они их произведут с Мариной. Но счет, увы, остановился на цифре один. Три годика было их дочурке Олесеньке. когда случилась эта трагедия с участием ее мужа, мотоцикла и того самого проклятого столба.
Так яблонька и осталась одна, рядом с несколькими кустами смородины.
Степан любил сидеть вечерами около нее, молоденькой, курить и мечтать, куда он будет девать яблоки из своего сада, когда со временем посадит их семь-восемь, в честь каждого своего ребенка. Но так и не дождался. А его место под анисом заняла Марина. Сюда она приходила поплакаться на свою горькую вдовью судьбинушку, попрекнуть Степушку за то, что так рано покинул ее.
Если бы кто видел ее в такие минуты, решил бы, что баба свихнулась: Марина обнимала ствол яблоньки, гладила по коре и говорила с деревцем (правда, все больше шепотом) как с живым человеком.
Но вскоре тоска по мужу отошла на второй план, а верх в ее чувствах и помыслах взяли прагматичность и здоровое женское начало. В доме нужен был мужик. И для поддержания хозяйства, и для укрепления женского здоровья. Вот здесь и возникла проблема. Нет, мужики в Чубаровке, конечно, водились. Но все подходящие давно вертелись ужами в других цепких бабских руках. То есть, были несвободными. Некоторые из них посматривали на вдовствующую Марину маслеными глазками, делали разные недвусмысленные намеки – Марина была не то, чтобы красавица, но очень даже ничего. В теле, белокожая, на высоких стройных ногах с соблазнительными круглыми коленками, с ясными честными глазами, которые так и лучились нерастраченной любовью.
Но женатиков Марина отшивала. Зачем ей была нужна слава гулящей бабы? А она бы непременно к ней пришла, стоило бы ей только раз дать слабину. Ну, или два там дать, три – все равно эти шашни непременно бы всплыли. На то она и деревня, где черта с два что скроешь.
А среди холостых мужиков выбор в Чубаровке был очень скромный. Большинство неженатиков были еще пацанами. А те, что поматерее, жили убежденными холостяками, хотя таких на Чубаровку было всего штук с пяток. Или были спившимся синяками – этих в поселке было с десятка три. Хотя алкашей и среди женатых хватало. И все, осталась женщина, вся истекающая соком зрелости и половой пригодности, абсолютно непользованной.
Лишь через пять лет после гибели мужа Марина вышла замуж за этого Егора, переехавшего в Чубаровку из соседней Еловки и устроившегося работать электриком в местное предприятие электросетей.
3
Егор отдаленно чем-то был похож на ее покойного Степу, такой же рослый, костистый, сероглазый. Да и то, что он занимался тем же делом, что и первый ее муж, тоже импонировало. Так что когда их свели – Егор оказался свободным, – Марина не противилась судьбе и с радостью приняла предложение Егора «жить вместя» – он так и говорил, не «вместе», а «вместя». А еще Егор произносил «надыть», «еслив» вместо «надо», «если».
Так говорили все их соседи еловцы, да и чубаровцы недалеко ушли, и поначалу Марину даже умилял этот забавный местный говор ее нового мужа – сама она давно уже отвыкла от местного диалекта, так как долго, лет шесть прожила в областном городе, где после ПТУ пыталась устроить свою личную жизнь, да так и не сумела и вернулась в родную Чубаровку, к мамке с папкой, которые в один прекрасный день «вместя» угорели в бане.
Но вскоре ее многое начало раздражать, а порой и откровенно злить во втором муже. Марина никак не могла приучить Егора есть с закрытым ртом, и когда он еще болтал при этом, то изо рта у него во все стороны летели брызги и кусочки пищи.
Да, она, конечно, могла бы этого и не замечать. Но были два обстоятельства, которые чем дальше, тем больше делали невыносимей жизнь этого Егора рядом с Мариной. Он всего пару месяцев был «белым и пушистым», а потом стал пить, как и все чубаровские мужики. Однако и с этим еще как-то можно было мириться. Но Егор и как мужик оказался никудышным.
К сорока годам он совершенно потерял вкус к интимной жизни. Трезвым когда был, вообще не хотел (или не мог?). Охота у него, правда, просыпалась у пьяного. Но если другие мужики под влиянием алкоголя могли затянуть соитие на полчаса-час (так, во всяком случае, Марину радовал Степа, и она за этот час могла словить пять-шесть оргазмов), то у Егора получалось от силы минуты полторы, ну две.
Похоже, что у него начались проблемы по мужской части. Он часто вставал по ночам и сонным, спотыкаясь и ударяясь о мебель, брел в туалет, а пьяным мог и обмочиться в постели. Все же попытки Марины погнать Егора в районную больницу на предмет обследования, что там у него такого происходит, напрочь им отметались.
Кто-то рассказал Егору, что врач обязательно залезет ему «в жопу пальцем», потому что без этого вроде нельзя поставить точный диагноз. А этого позора Егор снести бы не смог. Во всяком случае, так клятвенно божился он, пуча глаза и брызжа слюной, когда Марина в очередной раз напоминала ему о больнице.
Ну, и в итоге что? Живет, как вдова при живом муже…
Марина затоптала окурок, встала со скамейки и привычно обняла яблоню:
– Эх, Степушка! – с жаром прошептала она, прильнув всем своим истосковавшимся по мужской ласке телом к теплому стволу аниса. – Как вспомню наши ночи, так жаром всю пробирает, веришь, нет? Как же ты мог меня оставить, дурачок!
Она прижалась щекой к гладкой, слегка шелушащейся коре, по щекам ее тихо скатывались и терялись в траве под ногами хрустальные шарики слез. Внезапно Марина почувствовала, что ствол яблони как будто слегка завибрировал, а ближайшие ветви с блестящей в свете луны листвой плавно нагнулись и… обвили ее.
4
Марина испугалась и попыталась отстраниться от ствола, упираясь ладонями в ствол. Но не тут-то было. Ветви лишь немного упруго подались назад и тут же спружинили, притягивая дрожащее от страха тело женщины обратно. При этом одна из верхних ветвей дерева стала ласково поглаживать ее тихо шуршащей листвой по волосам, как бы успокаивая.
И Марина в самом деле притихла, расслабилась и замерла в непонятном ожидании, потому что от яблони стали исходить – как их там, феромоны или флюиды? – нежности, любви и, она чувствовала это! – мужского нетерпения.
– Степушка, милый мой Степушка, ты, что ли, слышишь там где-то меня? – страстно шептала Марина, нежно оглаживая ствол. И вот уже ветви яблони все теснее стали прижимать ее к ставшему вдруг теплым, почти горячим, стволу, одновременно нежно поглаживая ее по спине и ниже, а в тихом шелесте листвы явственно почудился знакомый шепоток Степана: «Маринка, Маринка моя, иди же ко мне!..»
Уже почти теряя сознание от отхватившей ее неги и страсти, Марина с ужасом и в тоже время с почти с животной радостью почувствовала: ею овладевают! И только так, как это делал ее любимый супруг!
…Марина пришла в себя, лежащей на прохладной траве. Серел рассвет, луна стала совсем бледной. Лениво побрехивали собаки да начинали перекличку первые петухи. В теле Марины была необыкновенная легкость, на душе – покойно и благостно. То, что с ней произошло, было похоже, скорее, на эротический сон, которые в последнее время все чаще одолевали молодую неудовлетворенную, недолюбленную женщину. Но Марина не была ни напугана, ни удивлена – она просто приняла все, как есть.
Поднявшись с травы и накинув на плечи сползший к ее ногам халат, она прижалась к стволу и негромко спросила:
– Степа, это же… ты?
В это время налетел легкий утренний ветерок и листва яблони тихо прошуршала что-то в ответ, а ветви как бы согласно закачались. И Марина все поняла, как ей хотелось (а может как и было на самом деле?) Она снова прильнула к стволу дерева, по-прежнему, кстати, теплому, поцеловала его и прошептала:
– Спасибо тебе, любимый! Я не знаю, что это – чудо или я с ума схожу, но я теперь к тебе буду приходить как можно чаще, ладно?
Ветви вновь пошевелились в ответ, и ветра при этом практически уже не было. Марина тихо засмеялась, нежно погладила гладкий ствол дерева на прощание и, легко ступая по утоптанной тропинке, пошла в дом, досыпать. А дрыхнувший без задних ног Егор так ничего и не услышал.
5
С тех пор Марина похорошела, повеселела, и даже бесчувственный Егор заметил эти преобразования в жене.
– Ты это чего, мать, влюбилась в кого, штоль? Смотри у меня! – шутливо грозил он ей.
– Да кому я нужна-то, старая такая, – нехотя отшучивалась Марина.
– Ты-то старая? А ну, иди сюда, щас проверим, какая такая ты старая! – пьяно гоготал снова набравшийся к концу дня халявной водки или самогонки Егор и тянул ее за руку на постель.
– Отстань! – все чаще жестко отвечала ему Марина. – Голова у меня болит сегодня. Да и посуда вон немытая. Спи давай!
– Опять голова болит? – недоумевал муж. Но его огорчения хватало ненадолго – вскоре он начинал прилежно храпеть на их супружеской постели, не дождавшись, пока Марина придет к нему с кухни.
А Марина, убедившись, что нелюбый спит, бежала к яблоне, в которой – она теперь была в этом уверена! – поселилась не только душа, но и, как это сказать-то! – и часть тела Степушки, в нужный момент чудесным образом прораставшая из ствола яблони и так сладко утешавшая неизменно терявшую сознание Марину после того, как ветви яблони обвивали ее и тесно прижимали к себе.
Но однажды произошло непоправимое: некстати проснувшийся Егор вышел по надобности из дома и увидел невероятную картину: его обнаженная жена, вся обвитая ветвями сотрясающейся яблони и ритмично двигаясь по ее стволу вверх-вниз, страстно стонала и громким, свистящим шепотом произносила такие охальные слова, среди которых приличным было лишь одно: «Степушка!».
В ярком лунном свете эта картина выглядела настолько нереалистичной и кошмарной, что остатки хмеля разом вылетели из головы Егора. Он понял одно: это или он сошел с ума, или жена его – настоящая ведьма.
Егор зарычал, бегом вернулся в сени и, схватив топор, вернулся обратно во двор. Он потянул Марину за растрепавшиеся волосы на себя и, с большим усилием оторвав ее от яблони, отшвырнул в сторону.
Марина, как была с блаженной улыбкой на лицей и закрытыми глазами, так и осталась лежать на траве, бесстыдно раскинув руки и ноги. А Егор размахнулся топором и, сверкнув его острием, с хеканьем ударил по стволу раз, другой…
Третий раз он ударить не успел: яблоня вдруг обхватила Егора всеми ближайшими ветвями, притянула его к своему стволу и так прижала к себе, что он уже не мог ни охнуть, ни вздохнуть. Топор выпал из его ослабевшей руки, он закатил глаза, по телу его пробежали конвульсии и через несколько минут он упал на траву рядом с деревом бездыханным.
Но и яблоня, получившая страшные раны от ударов топора, надломилась в месте порубов, медленно склонилась к все еще лежащей без сознания Марине и тихо и нежно накрыла ее, нагую, своими ветвями с мелко дрожащими листьями как зеленым лоскутным одеялом…
6
А над Чубаровкой привычно зарождался рассвет нового дня, в котором уже не было места двум существам: тому, что вселился было в яблоню, и погубленному им несчастному сопернику Егору. И это еще только предстояло осознать начавшей приходить в себя от утренней прохлады, окончательно овдовевшей минувшей ночью Марине…
Гномики
1
Коля Овечкин был замухрышкой. И у себя в деревне он был такой, и после того, как перебрался в большой миллионный город, мало что изменилось в его облике: такой же маленький, полтора метра с небольшим, росточек, такая же несуразно большая кудлатая голова поверх тощего тельца, и такая же отстраненная улыбка на бледном носатом лице.
В деревне они жили вдвоем с матерью в развалюхе у самой околицы, на мамину инвалидскую пенсию, ну и там еще на некоторые приработки Коли типа поколоть дров вдовым пенсионеркам, вскопать огород, или наоборот, выкопать, что там на нем выросло.
После того как Колина мама внезапно умерла, стало ясно, что выжить ему в деревне самому будет уже вряд ли возможным. Вот тогда дядя Андрей и забрал своего племяша в областной город. А Коля забрал с собой единственную ему дорогую вещь – резинового гномика с вытертой уже краской и с дырочкой-свистком в боку. Гномика мама подарила любимому сыну Коле в день его пятилетия, и он с ним с тех пор не расставался. Даже сейчас, когда ему было уже под тридцать.
2
В городе дядя Андрей устроил племяша в домостроительную бригаду своего приятеля. Тот, как только глянул на Колин отсутствующий взгляд, на его замухрыженный вид, заартачился было. Но литр водки и кило копченого сала сделали свое дело.
Колю выучили на курсах стропальщиков, и он скоро довольно успешно стал справляться со своими немудреными обязанностями. Ловко, как обезьяна, вскарабкавшись на торцы железобетонных плит разной конфигурации, он зацеплял их крюками строп подъемного крана, пискляво кричал «Вира!», и панель плавно уплывала вверх и крепилась монтажниками к другой панели, и строящаяся девятиэтажка медленно, но верно поднималась все выше и выше.
Над Колей беззлобно подтрунивали в бригаде, как над самым маленьким и простодушным, но он никогда не обижался, лишь улыбка на его лице становилась шире и осмысленнее. Нет, он не был ни аутистом, ни дауном – кто бы его, такого, взял на работу, а просто слегка отставал в своем развитии. Ну, лет так на десяток-пятнадцать. Каких-то витаминов, наверное, ему не хватило.
3
Вскоре члены бригады стали замечать, что Коля-то у них, оказывается, очень охоч до женского полу. А выяснилось это следующим образом. Высотка, на которой они работали, строилась на оживленном проспекте, и мимо в эти погожие летние дни проходило много всякого народа, спешащего по своим делам. И среди этого передвигающегося по тротуару пешеходного народа были, конечно, и женщины, в том числе и молодые и красивые.
И вот как только выдавалась свободная минутка, Коля стремглав несся к гофрированному ограждению вокруг стройплощадки и, став на специально принесенный им пустой ящик, через одно из окошечек, предусмотренных для утоления любопытства зевак, рассматривал проходящих женщин. При виде молодых и смазливых он откровенно капал слюной и даже пытался с ними заговаривать. Но от него или отмахивались или прямым текстом посылали в разные интимные места человеческого организма.
Овечкин в некоторых из этих мест очень даже не прочь был бы отметиться, но с ним этого даже к тридцати годам его бесхитростной жизни ни разу еще не случалось. Хотя, как все знают, еще великий Пабло Коэльо на этот счет патетически сказал: «Сами собой мечты явью не станут». Коля Овечкин, конечно, не знал, что там говорил Пабло Коэльо, и кто он такой вообще, этот Пабло. Но он интуитивно чувствовал, что рано или поздно все равно возобладает объектом своих желаний. То есть женщиной.
4
И вот однажды заболел сторож, ночами и по выходным дням охраняющий стройплощадку и практически живший в караульной будке. Замену ему почему-то быстро не удавалось найти. И бригадир похлопотал перед прорабом, чтобы Коля временно взял на себя и функции по окарауливанию объекта – не женатый, каких-либо особых увлечений, чтобы посвящать им свои выходные, у него нет, и не пьет почти, кроме дешевого пива в больших пластиковых баллонах, к которому привык еще в деревне.
Коля с радостью согласился – у дяди Андрея ему жилось несладко, невзлюбила его злющая жена родственника, и только вслух не попрекала за каждый съеденный Колей кусок (хотя с первой получки он отдал ей половину). И, кроме того, Коля своим хоть и недалеким, но достаточно пытливым умом понял, что именно в этой хлипкой сторожке может осуществиться его заветная мечта.
И в первый же выходной, оставшись полновластным хозяином стройплощадки, Коля ближе к вечеру, нетерпеливо тыкая в кнопки дешевенького мобильника дрожащим пальцем, набрал один из номеров эскорт-услуг (страницу какого-то журнальчика с кучей этих телефонов ему подарил сварщик Кеша Бубнов, с которым Коля как-то самым простодушным образом поделился своей заботой).
5
– Мне бы это… девушку бы, – стараясь придать своему голосу внушительность, пропищал он в трубку, даже не дождавшись окончания приветствия своего собеседника. – Причем срочно!
В трубке озадаченно помолчали. Потом густой бас произнес:
– Слышь, ты, пацан, тебе сколько лет-то? Может, тебе не бабу надо, а бабушку, да построже, чтобы нашлепала тебе по жопе хорошенько. Ишь, девушку ему подавай. Да еще и срочно! Иди, делай уроки, двоечник, и не мешай людЯм работать…
И трубка замолчала. Коля мог бы позвонить по другому телефону – на вырванной из журнала страничке их было штук тридцать, если не больше. Но он понял, что и там может повториться такая же история, и его пошлют куда подальше, вместо того, чтобы прислать ему девушку. И Коля решил долбить в одну точку. Он снова набрал первый номер эскорт-услуг.
– Это опять ты? – удивился давешний бас, и даже густо хохотнул. – Вот баклан малолетний! Эротики что ли, по ящику насмотрелся?
– Я не баклан малолетний! – строго пропищал в трубку Коля Овечкин. – Мне уже тридцать лет, и я работаю на стройке. Это у меня просто голос такой. И никакой вашей эротики я не смотрел! Мне нужна живая женщина, и я ее вам заказываю!
– Тебе точно тридцать? – посерьезнел бас. – Ну, дела! А голос как у… Слышь, половой гигант, а деньги-то у тебя есть?
– А то, – солидно ответил Коля, и сладко обмер: похоже, вопрос с женщиной решается положительно!
– Расценки наши знаешь? – продолжал допытываться недоверчивый сотрудник сферы интимных услуг.
– Сколько? – почти безразлично спросил Овечкин. У него в кармане было около трех тысяч – может, хватит?
– Полторы тыщи за час, – сообщил его телефонный визави.
– Нормально! – обрадовался Коля Овечкин. – Беру, везите мне девушку.
– Куда ехать?
6
Коля объяснил: улица Алексеева, рядом с супермаркетом «Красный Яр» строится высотный дом. На углу – сторожка. Вот сюда и ехать.
– Где, где? – насторожился обладатель баса. – Какая еще, на хрен, сторожка?
– Да я здесь дежурю! – торопливо сказал Коля. – У вас какая машина будет? Ага, запомнил, встречу. Когда будете?
– Минут через двадцать, – все еще недоверчиво пробурчал деятель интим-услуг. – Но смотри, зёма, если тебя там не будет – из-под земли достанем и накажем. Крепко накажем! Усёк? Как тебя, кстати, зовут?
– Коля я. Овечкин Коля, – с достоинством пропищал Коля. – Жду.
– Ну, жди, – милостиво согласился невидимый собеседник. – И деньги сразу же готовь для расчета. Мы вперед берем…
Овечкин забегал по своей сторожке, наводя порядок. Он быстренько прогулялся по деревянному полу веником, благоговейно расправил старенькое одеяло на самодельном деревянном топчане, где совсем скоро должно свершиться то так долго ожидаемое им действо, которое превратит его в настоящего мужчину.
А еще он выставил на стол у окна с треснувшим пыльным стеклом свое любимое пиво «Толстяк», насыпал в тарелку горку чипсов – знал, что даму надо вначале угостить. И, усмиряя сильно колотящееся сердце, спустился из своей будки по крутой полутораметровой лестнице вниз.
7
– Эй, пацан! – услышал он грубый окрик. – Поднимись-ка вот в эту будку и глянь, кто там есть. А я тебе за это жвачку дам.
На Овечкина из медленно подъехавшей иномарки выжидательно смотрел мордатый мужик лет двадцати пяти-тридцати. Кто еще находился в этой машине, видно не было из-за тонированных стекол.
– Не надо туда подниматься, – сглотнув слюну, сказал Коля. – Это я вам звонил.
– Тебе, что ли, телка нужна?
– Ага, – кивнул Овечкин. – Это я заказывал девушку.
Мордатый, рассматривая несуразную фигуру Овечкина, округлил глаза, потом заржал так, что выронил изо рта торчащую сигарету. Овечкин все это время терпеливо молчал.
– Ну ладно, – прекратив смеяться, но все еще улыбаясь и оглядываясь по сторонам, сказал мордатый. – Давай деньги.
– А девушка? – пискнул Коля.
Мордатый обернулся назад и что-то кому-то сказал. Выслушал ответ и рыкнул:
– Я те не пойду! А ну пошла!
8
Медленно открылась дверца иномарки, и на асфальт ступила длинная, обтянутая блестящей колготкой, нога в изящной туфельке. Затем появилась и сама обладательница красивой женской ножки, молодая девушка с копной рыжеватых голос, с недовольным, ярко разукрашенным лицом. Не то, чтобы красивым, но довольно приятным.
Она вылезла из машины и встала рядом, выпрямившись во весь рост. И оказалась выше Овечкина минимум как на полторы головы. На Овечкина она старалась не смотреть.
У Коли тут же пересохло во рту и бешено заколотилось сердце: неужели он сейчас будет обладать этой красавицей? Целый час? А если доплатить, то и два?
– Деньги! – требовательно прогудел здоровяк.
Коля торопливо вытянул из нагрудного кармана комбинезона три бумажки по пятьсот рублей, вложил их в протянутую руку сутенера. Тот мельком посмотрел на них и сунул к себе в карман пиджака.
– Через час я вернусь. Чтобы Анжелка стояла вот здесь!
– Ага! – согласно кивнул головой Овечкин. Анжела стояла неподалеку, не смотря ни на кого из них и переминаясь с ноги на ногу.
Мордатый поочередно обвел их взглядом, как бы сравнивая, хохотнул еще раз и стронул машину с места.
9
– Ну, веди, где ты тут обитаешь, – приказала Анжела (она уже поняла, как ей надо вести себя этим недомерком).
– Вот сюда, вверх по этой лесенке, – зачастил Овечкин. – Только аккуратненько, она крутая.
Анжела величаво повела подбородком, сошла с асфальта и затупала каблучками своих туфелек по утоптанной земле. Овечкин семени сзади и глаз не мог оторвать от грациозно ступающих стройных ног в телесного цвета колготках. Ему уже сейчас хотелось протянуть руку и осторожно погладить одну из этих изумительных ножек, но он сдержал себя.
Анжела между тем подошла к лестнице, оглянулась на Овечкина, и стала медленно подниматься в сторожку. Следом, пыхтя от охватившего его возбуждения, торопливо передвигал свои короткие ноги Коля.
Войдя в сторожку, Анжелика оглянулась по сторонам и поморщилась – в таких условиях ей еще не приходилось работать: каморка три на два метра, обшарпанные стены, затоптанный пол, мухи жужжат под низким потолком…
Но – работа есть работа, деньги за которую уже уплачены. И отрабатывать, видимо нужно вот на этом топчане, неровно застеленном стареньким одеялом. Анжела села на него, натянуто улыбнулась глядевшему на нее во все глаза с дегенеративно открытым ртом (казалось, слюна вот-вот закапает с его оттопыренной мокрой губы) Овечкину, и стала медленно раздеваться.
10
– Ну, а ты чего ждешь? – наконец спросила она Овечкина. – Время-то идет. Да запри дверь.
Коля тут же накинул крючок на петельку (правильно, никто не должен помешать их счастью), и присев на заскрипевший краешек топчана, стал раздеваться, не в силах оторвать глаз от голой небольшой, но крепкой еще груди девушки, от ее чуть припухшего животика, от темного треугольника чуть пониже.
– А резинка у тебя есть? – неожиданно спросила Анжела.
– Какая резинка? – не понял Овечкин. – Нет у меня тут никакой резины. Но если хочешь, сбегаю на дом, там кто-то бросил дырявую камеру. Только зачем она тебе?
Анжелика захохотала так, что топчан под ней затрясся.
– Подай мне сумочку, – простонала она сквозь смех.
Овечкин потянулся к столу, стянул с нее дамскую объемную сумочку, подал девушке. Оксана достала из нее цветную маленькую упаковку с «резинкой», надорвала ее…
Пока она возилась, Овечкин разделся догола и лег рядом, судорожно вздыхая и смотря в потолок. Он не знал, что ему дальше делать. Вернее, интуитивно догадывался, но вот приступить к этому ему пока не хватало решимости.
Анжелика достала, наконец, презерватив, обернулась к Овечкину и громко ойкнула: то, что воинственно торчало у ее клиента, чему и положено торчать у мужчины по соседству с обнаженной женщиной, никак не могло принадлежать ему. Это вступало в полное противоречие с анатомическими пропорциями и должно было принадлежать мужику двухметрового роста, но никак ни этому недомерку. Но что выросло, то выросло.
И Анжелика, боязливо помаргивая, натянула эластичную резинку на этот несоразмерный с его обладателем орган. Чего Овечкин выдержать уже никак не смог, и с рычаньем набросился на Анжелику.
11
Он не понял, успел ли он что-нибудь сделать, потому что раздался громкий треск, а потом визг Анжелы, и они оба оказались на полу, среди рухнувших под тяжестью их тел досок самодельного топчана.
Овечкин очень сильно ушиб колено, но Анжеле досталось больше – у нее была содрана кожа на виске, а попу украсила большая кровоточащая царапина.
– Я щас, щас, где-то у меня аптечка была, – бормотал Овечкин, выбираясь из развалин любовного ложа и пытаясь поднять за руку Анжелу. Но та отмахивалась от него и разыскивала среди упавших с кирпичей досок и скомканного одеяла предметы своей одежды, аккуратно сложенные ею перед этим в углу топчана.