Острая необходимость

Ильм, 8 октября 482 Б.Р., 00.30

Это была не та вещь, которую мог заказать одиозный шоумен. Тем более, здесь таким не пользовались. Не то, чтобы это было что-то скандальное… Но, пожалуй, незачем слишком озадачивать тех, кто следит за приключениями его персонажа. И сам он не хотел бы наткнуться на заголовок вроде «Звездные причуды ради чистого искусства», или «Неужели Лин Лэн умеет этим пользоваться?» Да и… демаскировало.

Куда проще было – и в каком-то смысле, безопаснее, – анонимно заказать доставку через уличный постамат и, не пренебрегая гримом, прогуляться пешком. И лучше заполночь.

Выходя из дома, он поглядел на себя в зеркало – в широкоскулое усталое лицо с плосковатым переносьем. Прямо в печальные раскосые глаза, сегодня – черные. Да. На самом деле он выглядит примерно так. И теперь хотя бы не сверкнет своим знаменитым кумадори во все уличные камеры. А если надеть капюшон, – будет более-менее похоже на борца в отставке. Впрочем, все равно его лицом за нормального вряд ли сойдешь.

Моросило, под ногами хлюпала холодная слякоть. В такую погоду и стоило бы остаться дома – но он только пониже надвинул капюшон и поглубже засунул руки в карманы.

А вообще – полоски на роже намалевать может каждый дурак. Это не добавит ни капли популярности. Здешнюю публику этим не прошибешь… Нет, надо действительно быть уродом. Таким, как он.

Как стать уродом?

Тридцать восемь лет назад в этом прекрасном мире произошел Запрет Родов. Генетическая революция… Абсолютно все дети с этого момента выращиваются здесь в инкубаторах и являются продуктом генной инженерии, их геном в теории абсолютно управляем, каждый из них – совершенство. А дети, зачатые естественным путем, с момента Запрета беспощадно и безусловно уничтожались еще в утробе матери – до тех пор, пока не перестали естественно зачинать.

Но есть исключение. Были дети, зачатые до Запрета, но родившиеся сразу после. Может быть, власти и не были бы столь щепетильны, но история получила огласку на галактическом уровне. Пришлось соответствовать, демонстрируя, что закон не имеет обратной силы. В общую базу их не внесли: и потому их геномы неуправляемы. И значит, такие дети, запрещенцы, – потенциально опасны для здоровья нации.

Но все-таки им сохранили жизнь.

Их изъяли у родителей и выслали на другие планеты, отдали тем, кто согласился с ними возиться. Предполагалось, что со временем они осознают, как великодушна пощадившая их родина, – и, повзрослев, вернутся, чтобы служить ей. Ха…

Однако потому и удалось внедрить сюда такого большого, толстого и ценного агента, как он.

Всякому известно, что Лин Лэн запрещенец, и это само по себе обеспечивает ему репутацию урода. А значит – бешеную популярность его «Чистому искусству» – самому скандальному артпроекту на планете. Он намеренно собрал под свое крыло всех здешних безумцев и позволил им творить все, что заблагорассудится, и теперь с огромным успехом продает то, что они натворили.

Такому, как он – полезно привлекать всеобщее внимание. Поэтому он разгуливает в неимоверных нарядах, шокируя публику, мелькает в СМИ с идиотскими заявлениями, устраивает представления и мистификации, страшно популярные среди обывателей. Лучшего прикрытия не придумать.

У него масса поклонников, истошно верещащих при его появлении на разнообразных красных дорожках, скрытно, но неотступно дежурящих у его дома и забрасывающих его набившими оскомину признаниями в вечной любви пополам с похабнейшими предложениями – и множество ненавистников, вполне открыто его проклинавших. И, пожалуй, ненавистники были ему симпатичнее.

И он знает только один способ, как не свихнуться.

Ильм, 8 октября 482 Б.Р., 00.50

До постамата Лин добрался без приключений, покупка мирно лежала в ячейке. Но стоило сделать шаг от терминала, как на плечи обрушилась внезапная тяжесть. Лин выронил пакет, а его руки оказались заломлены за спину. Одновременно его схватили за горло. Нападавший был мал, с десятилетнего ребенка, но очень силен. И казалось, у него четыре руки. Бросив взгляд в зеркальный бок постамата, Лин увидел, что у него на плечах висит уродик – тощий и большеголовый. Как все они. Биоконструкты.

Самая большая мерзость, до которой здесь додумались.

Уродик висел, сжав его коленями, просунув ноги ему под мышки, упершись ступнями в поясницу и ногами удерживая его руки. Одной рукой он запрокинул Лину голову, а другой прижал к горлу что-то небольшое, но явно острое – очень грамотно прижал, одно движение и сопротивляться уже не придется.

Нападавший почти касался щекой его щеки, так что было слышно, как он с легким свистом дышит сквозь зубы. Лин встретился взглядом с его совершенно лишенным возраста отражением. И увидел в черных совиных глазах хладнокровную готовность убить.

– Сейчас, – тихо сказал грабитель ему в ухо, – мы с тобой отсюда отойдем. Потом я вернусь и заберу то, что ты уронил. А ты пойдешь домой. Идет?

Ну, конечно…

– Да не вопрос, – стараясь не двигать челюстью, ответил Лин. Лезвие у горла, конечно, нервировало. – А зачем тебе нотная бумага?

– Нотная бумага?.. – голос над ухом дрогнул, в совиных глазах мелькнуло замешательство, ослабла хватка. Теряя беспроигрышную позицию, грабитель начал съезжать с его спины – перехватился левой рукой за плечо, а правую с ножом на мгновение отвел от Линова горла. Лин крутанулся, шарахнулся плечом в постамат, всем весом обрушился на локоть сжимавшей нож руки и на прижатое к его боку колено. Уродик вскрикнул. Тогда Лин навалился на зеркальный фасад, придавливая грабителя, отдирая его от себя, освобождая руку. Он сдернул нападавшего с плеч и обрушил на мостовую. А обрушив, испугался: он так крепко приложил уродика, что у того кости хрустнули. Но стоило Лину немного ослабить хватку, как уродик перекатился, порываясь вскочить, и вновь Лин одолел его исключительно благодаря подавляющему превосходству массы: его противник был не тяжелее средней собаки. Навалившись на извивающегося уродика всем телом, он вывернул ему руку к загривку и, не церемонясь, выдавил из выкрученной кисти лезвие, оказавшееся здоровенным медицинским скальпелем. Лин прижал уродика коленом, освободил левую руку и поискал, куда деть скальпель. Забросил в канализационную решетку. Прозвенело, булькнуло. Уродик дернулся, что-то промычал с досады. Лин сильнее нажал на его заломленную правую руку, и тот зашипел.

– Все? – спросил Лин. Обездвиженный грабитель сопел в мокрый зернистый пластик мостовой, но больше не сопротивлялся.

– Да, пусти.

– Убегать не будешь? Полиции не сдам.

Уродик подумал.

– Не буду. Пусти.

Лин отпустил его.

Уродик перевернулся, сел и стал ощупывать поврежденную руку, шипя и морщась, осторожно сгибая и разгибая пальцы, оценивая подвижность. Бежать он даже не пытался, да, видимо, и не мог: все-таки, Лин его здорово помял. Он был мокрый, грязный, а на скуле алела роскошная ссадина.

– Как рука? – спросил Лин.

– Не оторвал, – съязвил уродик.

Лин стоял перед ним, скрестив руки на груди.

– И что это было? – спросил он. – Тебе так нужна была моя нотная бумага?

Подбирая свой пакет, он порадовался, что упаковка непромокаемая.

– Я не думал, что ты пришел за бумагой, – угрюмо ответил уродик. – Обычно через эти постаматы заказывают наркотики.

Он шмыгнул носом и осторожно потрогал ссадину.

– Для торчка ты в хорошей форме, – заметил Лин. Уродик злобно зыркнул. Лин добавил. – Ты учти, это ненадолго…

Уродик скрипнул зубами.

– Тебе приходилось оперировать без наркоза? – процедил он. – Я вот не люблю.

Похоже, то, что Лин принял за готовность убить, было крайней степенью отчаяния.

– Ты врач? – спросил он.

Уродик-медик. Ничего себе…

У уродиков детства не бывает. Они молниеносно взрослеют, так уж устроены. Простых слуг продают трехлетними, когда они дорастут до физиологической нормы и в целом освоят необходимые навыки. И по сравнению с ними, таким, как этот, в общем-то повезло: их учат по восемь-десять лет, и к тому же, сказывается оптимальный геном. Цена на таких суперпрофи исчисляется миллионами.

– Какой я врач, – уродик усмехнулся. – Я же уродик. Так, что-то вроде ножа ходячего.

Он мотнул головой в сторону канализационной решетки, куда Лин отправил его оружие.

Да. Не врач. Биологическое медоборудование. Таких суперспецов делают под вакансию и поручают самые сложные задачи, с которыми без генетической специализации не справиться. Их кормят досыта, с ними советуются. Но не считают за людей. Побег для такого – смертный приговор. И именно среди суперспецов больше всего неблагонадежных.

– Таким, как я, – сказал уродик, – медикаменты не продают. До сих пор, правда, я обходился без грабежей. Но моего аптекаря, сволочь ненасытную, отправили в аннигилятор. Теперь не придется бесконечно штопать его шестерок, но запасы кончатся со дня на день.

– И ты решил громить торчков у постамата?..

– А что мне делать? Наживую резать? И так всё чуть не на коленке.

– Кого лечишь? И где?

Лин подумал и тоже сел на мостовую. Не стоять же над собеседником, как памятник… Подозрительно его оглядев, уродик потер плечо. Но все-таки ответил.

– Себе подобных. Чаще всего. А с какой целью интересуешься?

– Никогда такого не видел. – Лин пожал плечами.

– Чего ты не видел? – огрызнулся уродик.

– Чтобы уродику удалось что-то организовать, – невозмутимо ответил Лин.

Уродик остыл.

– Никогда не слышал, – сказал он, – чтобы полноценный говорил такие вещи…

Лин усмехнулся.

– А я не полноценный, я запрещенец, – брошенный уродиком быстрый взгляд был красноречивее любых слов.

Лин напомнил. – Все-таки, расскажи о своей больнице.

– Ну, уж больница. Ну, есть у нас подвал, – нехотя начал уродик, но чем дальше говорил, тем больше увлекался. – И оборудование кое-какое. Наворовали, ну и сами склепали кое-что. Парочка киберов в качестве ассистентов, анестезиолог, доктор Така. Не уродик. Старой школы. Выпить любит, но врач гениальный. И с лицензией, рецепты выписывает. В нашем подвале, можно сказать, живет, – он помолчал. – Вот так и лечим. Уже скоро шесть лет. Но больше амбулаторно: класть некуда. У нас всего-то три койки с кибермедиками.

– Удивительно… – пробормотал Лин.

– Что?

– Что удалось все это устроить. Очень круто.

– Все благодаря великодушию моего хозяина, – уродик назвал имя и осклабился. – Думаю, знаешь ты его. Он еще видеоканал ведет. О том, в каких шмотках появляться в высшем свете.

– Да знаю, конечно. Модный стилист и владелец борделей?

– Он самый. В его «Храме красоты Токо» с утра до вечера я бью татуировки, делаю пирсинг и маммопластику, корректирую мочки ушей и инкрустирую люминофоры в эпидермис и слизистые – короче, занимаюсь внешностью мальчиков и девочек из его свиты. И за это с вечера до утра мне разрешено лечить кого угодно.

– Да уж, и правда великодушно с его стороны… – пробормотал Лин Лэн.

– Очень, – уродик кивнул. – Когда я наконец сбежал оттуда, где меня сделали, я помыкался и сам к нему пришел. С моим чипом без регистрации на улице – до первого мусорщика. А у них разговор короткий: геном на пересборку, тушу на консервы. Нашим же на корм.

Лин покачал головой. Стандартный паек уродика – мясные консервы. Им нужно много белка, очень много. Такая физиология. А вот такие, полупрозрачные, – консервы не едят. Как только выживают…

– Мой хозяин как сообразил, сколько я стою, – сказал уродик. – мне так чип перепрошил, что концов не найдешь. Так что ему плевать, чем я занят по ночам. Тем более, запретить мне он не может. Как мне запретишь. И потом, я очень круто корректирую мочки ушей. Проще не замечать, как я ворую расходники.

Он искоса посмотрел на Лина. Тот молчал, хмуро глядя в глубину мокрой улицы. Уродик тоже примолк и задумался.

– На самом деле, мы мало что можем, – нарушил он наконец молчание. – Иной раз приволокут, мол, спасите-помогите. А спасать уже нечего. Не с нашими возможностями. В таких случаях остается только обезболить. А чем? Вот и… – он скривился. – Дерьмо я, а не грабитель. Так ошибиться…

– Когда же ты спишь? – помолчав, спросил Лин.

Уродик не ответил. И, кажется, пожалел, что разоткровенничался. Он поднялся на ноги и, обернулся придерживая правую руку левой.

– Слушай, ты ж не будешь меня в полицию сдавать? Может, я пойду?

Лин молчал, задумчиво вертя в руках пачку нотной бумаги. Дождевые капли блестели на прозрачной поверхности упаковки. Уродик подождал немного и прихрамывая пошел прочь.

– Постой!.. – он обернулся. Лин встал и подошел к нему. – Погоди…

Ильм, 482 Б.Р. 8 октября, 2.35

В третьем часу ночи старый Тáка Тóтобу начал волноваться всерьез. Вечером – Тотобу видел! – этот глупый мальчишка спрятал в карман резекционный нож и, сказав, что «все будет в порядке», куда-то запропал. И до сих пор ни слуху, ни духу. Хорошо, хоть не случилось за это время ничего экстренного, когда без хирурга не управишься. И да, конечно, с анестетиками был полный швах, но Тотобу даже представлять не хотел, что за планы могли созреть в генетически измененных мозгах этого молодого идиота.

Но в половине третьего, когда Тотобу устал безуспешно вызывать его по коммуникатору и исчерпал запас нелестных эпитетов, среди которых «образина пучеглазая» и «геном штопаный» были самыми невинными, Некрó наконец объявился. Ввалился в подвал, точно с поля боя, – чумазый, оборванный, щека расцарапана – к счастью, пациенты уже разошлись, и он никого не перепугал.

– Доктор Така!

Старик вздохнул с облегчением – и тем суровее старался показаться.

– Наконец-то! Где тебя носит, хотел бы я знать?

– Доктор Така, помогите! У меня там здоровенный кофр, я не втащу. Он хоть и на левитре, но… Надо бы поскорее, пока никто не увидел.

Вслед за Некро Тотобу вышел на улицу. Перед входом в подвал действительно висел на левитре большущий ящик. Вдвоем они быстро затолкали его внутрь. Пока заталкивали, Тотобу заметил, что Некро почти не пользуется правой рукой.

– Чего шипишь? – спросил старик. – Руку повредил?

– Ерунда, – сказал Некро. – Растяжение.

– Растяжение… – пробурчал Тотобу. – Тебе завтра этим растяжением работать.

– Ничего, значит, поработаю левой, – ответил Некро. – Мне без разницы. Почти.

– Почти… Ну, что приволок?

Открывая ящик, Некро улыбался, что вообще-то нечасто с ним случалось. Оценив содержимое, озадаченный Тотобу спросил:

– Ты аптеку ограбил?..

Некро покачал головой.

– Нет, – сказал он. – Попытался развести одного запрещенца на пачку нотной бумаги. И… не хочу загадывать, но может быть, с медикаментами у нас теперь будет полегче.

– Посмотрим, – сварливо ответил Тотобу. – Ты вот что, иди-ка мойся, потом я обколю твое растяжение чем-нибудь из этого и повязку… Пожрать я тебе оставил. Ну и – где приткнуться есть. Если ничего не случится, четыре часа твои.

– Ага.

И греясь под горячим душем, и после, засыпая на жесткой кушетке в закутке, служившем ординаторской, Некро улыбался.