Шелковый покров несбывшейся надежды

Глава 1

Для Аки Ночь Благодарных Теней был самым нелюбимым днем в году. В то время, как жители деревни собирались семьями, готовили подношения и отправлялись на могилы своих предков, чтобы почтить память умерших, Аки старалась как можно дальше уйти от большого скопления людей. Когда пепельная луна восходила над горами, стирая границу между мирами, обычно тихий шепот умерших превращался в навязчивый неумолкаемый гул, от которого закладывало уши. Он стоял в воздухе, стучал в висках и мешал работать и спать. Это было похоже на жизнь в самом центре гигантского пчелиного улья, где жужжание сотни или даже тысячи пчел, превращалось в сплошную кокофонию не прекращающуюся ни на минуту.

Аки шла по деревне, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не нароком не привлечь к себе лишнего внимания. Из-за занавески в окне дома булочника высунулось бледное, расплывчатое лицо старой женщины. «Деньги… в горшке с красной геранью… скажи моему непутевому сыну…» – прошипел голос, похожий на свист ветра в щели. Девушка даже не повернула головы, сделав вид что не услышала просьбы. Она уже не раз говорила сыну булочника, но тот в свою очередь покрестился, побледнел и чуть не вытолкал ее за дверь, сунув в руки черствую булку, в качестве откупа.

У колодца тень молодого парня в рваной одежде безнадежно протягивала к ней руки. «Это не я начал драку… Это Сукео…Это он ударил первым… Скажи отцу, чтобы он знал… Я не опозорил его имя…» Долетал отчаявшийся от бессилия и детской обиды шепот призрака. Аки сжала кулаки. Она это уже говорила и не раз. Отец, рыдая, выкрикнул, что предпочел бы никогда этого не знать, и запретил ей приближаться к его дому. Мало того, что его опозорил его единственный сын, так еще и эта сумасшедшая со своими п

Ее дар был проклятием и отнял у нее все. Детство – после того как она, семилетняя, наивно рассказала на похоронах мальчика Минхо, что видит его дух, стоящим у гроба и с аппетитом смотрящим на рисовые лепешки. Друзей – их родители запрещали им играть с «девчонкой, что шепчется с призраками». Даже мать… прекрасную, но такую уставшую от свалившегося на нее непосильного груза странностей дочери, сделавших всю семью изгоями в деревне. Мама исчезла одной лунной ночью, оставив лишь прощальную записку: «Прости. Не хочу, чтобы ты видела, как я ухожу».

Для всех в деревне девушка была Аки-юрэйми – Аки, что видит духов. Не человек, а инструмент, позволяющий пообщаться с близкими, покинувшими этот мир. Ее боялись и обходили стороной. Конечно были те, кто приходили тайком, пока никто не видит и не слышит, шептали просьбы, совали в руки монетки или еду – не в качестве оплаты, а как оберег, чтобы откупиться от ее проклятия. Аки все это ненавидела до глубины души. И мертвых, аеще больше живых. Все их просьбы были такими мелкими, эгоистичными и сводились к мести, деньгам и оправданию их доброго имени. Как будто-то в этой жизни нет ничего более ценного, чем деньги и честь.

Аки наконец вышла за границу своей деревни. Воздух в эту первую ночь Теней был густым и сладким, как забродивший персиковый сок. Серебристый свет лился с небес, превращая знакомую тропу к заброшенному храму в зыбкую гравюру. Аки направлялась к давно заброшенному святилищу, потому, что там было немногим тише, чем в деревне. Живые боялись приближаться к храму в такую ночь, а мертвые, обитавшие там, были старыми, уставшими и не такими навязчивыми как в самой деревне.

Она уже почти вышла к поляне перед храмом, когда ее остановил знакомый, давящий виски гул. Но сегодня он был… иным. Обычный хор обиженных и несчастных душ куда-то отступил, вероятно ведомый большим количеством подношений на своих могилах, уступив место одному-единственному, новому для Аки голосу. В нем не было ни злобы, ни жадности. Лишь бесконечная, всепоглощающая тоска, такая глубокая, что в груди у девушки отозвалось знакомое одинокое эхо.

Она замедлила шаг и увидела одинокого призрака.

Он сидел на одном из разбросанных по всей поляне ритуальных камней, склонившись над чем-то. Длинные, тонкие пальцы, полупрозрачные и сияющие изнутри лунным светом, водили по песку заостренной палочкой. Но буквы рассыпались быстрее, чем он успевал их закончить. Облик призрака струился и мерцал, а контуры осыпались тихим, серебряным пеплом, ложась на камни мертвой росой.

Аки замерла. Она привыкла к тому, что духи, увидев ее, сразу начинают что-то просить. А этот не обратил на нее никакого внимания, полностью поглощенный своим занятием. В его двидениях, да и во всем облике была такая утонченная, такая безупречная скорбь, что Аки невольно затаила дыхание, боясь пошевелится чтобы не нарушить эту красоту. Призрак казался таким безнадежно одиноким, что Аки решила, что есть между ними что-то общее.

Призрак не замечал ее, весь уйдя в свое тщетное занятие. Вобрав полную грудь воздуха, Аки сделала шаг вперед. Песок под ее ногами не издал ни звука.

– Они всегда просят об одном и том же, – тихо сказала она, и ее голос прозвучал грубо и громко в этой хрустальной тишине, повисшей возле храма. Девушке вдруг страшно захотелось, чтобы он услышал ее, чтобы понял, что она не просто очередной голос из мира живых. – Отомсти. Передай. Верни. Ты… первый, кто пытается что-то создать.

Призрак вздрогнул и поднял голову. Аки поняла, что он, поглощенный своим занятием, даже не заметил её присутсвия. Его глаза были двумя полными лунами – огромными, темными и полными такой бездонной печали, что сердце Аки сжалось.

– Она у меня была, – прошелестел его голос, похожий на шелест шелка. – Последняя строчка. Самая главная. Во имя чего я все это писал… Я не могу вспомнить. А без нее… – Его палец дрогнул, и очередная строка рассыпалась. – Без нее все стихотворение – всего лишь красивая рама для пустого свитка. Шум без музыки. Дым без огня.

Аки смотрела на него – на этого одинокого поэта, чье искусство было обречено на исчезновение, – и видела саму себя. Её прекрасные сотканные узоры, принесенные из мира духов в мир живых людей, тоже никто не видел. Они оба были призраками.

Его просьба была возможностью доказать, что ее дар или проклятие может служить чему-то большему, чем мелкие обиды. Возможностью спасти нечто прекрасное от тлена забвения. Но тут же на девушку накатила знакомая волна страха. Воспоминание о матери: «Твой дар причиняет боль». Аки сжала в кармане старый нефритовый гребень – единственное, что осталось от самого близкого человека.

Страх внезапно сменился тихой, но твердой решимостью. Нет. На этот раз все будет иначе. Она не позволит забвению поглотить ни себя, ни этого призрака.

Аки выдохнула, и ее голос прозвучал твердо и без тени сомнения.

– Я помогу тебе вспомнить.

Глава 2

Луна поднялась выше по небосводу и свет все ярче освещал поляну перед храмом, наполняя ее своим жидким серебром и очерчивая причудливые тени от ритуальных камней. Воздух был неподвижен, но к нему добавился терпкий аромат полыни и влажного мха. Именно сейчас Аки удалось разглядеть одинокого духа по-настоящему.

В лунном свете силуэт духа казался практически невесомым и похожим на скопление утренней туманной дымки. Практически истлевшие остатки дорогого турумаги цвета спелой вишни местами обнажали полупрозрачную кожу. Длинные волосы цвета воронова крыла были убраны в небрежный пучок и заколоты деревянной шпилькой, на конце которой был искусно вырезан дракон. Весь контур тела медленно осыпался мелким серебристым пеплом, который таял через мгновение, словно первый снег, так и не касаясь земли.

Лицо призрака сохранило свою необычайную красоту. Высокие скулы, тонкий нос, изящный разрез глаз – черты благородного аристократа. Но больше всего поражали его глаза: огромные, миндалевидные, цвета темного янтаря. В них стояла такая бездонная тоска, что у Аки перехватило дыхание.

– Почему ты согласилась помочь? – его голос был едва слышным шепотом, похожим на шелест шёлка – Другие духи просят о простых повседневных вещах, которые легко исполнить. Моя просьба… несколько иная.

Аки медленно приблизилась, не сводя с него глаз. Ее собственный простой наряд цвета индиго казался чрезмерно грубым на фоне его благородного одеяния, даже такого истлевшего.

– Меня зовут Аки, – сказала она мягко. – Ты помнишь, как тебя зовут?

Он на мгновение замер, будто пытаясь пробиться сквозь огромную толщу забвения к еще тлевшим где-то в глубине его сознания остаткам памяти.

– Я помню звук… всего лишь звук… похожий на отзвук колокольчика … Ти…ё…Тиён.

 На мгновение Аки показалось, что призрак глубоко и печально вдохнул, еще больше потупив плечи. Видимо, такая привычка сформировалась у него еще при жизни.

– "Тиён" может означать "небо", – кивнула Аки. – Или "дух". Имя, данное при рождении, всегда несет надежду.

Она присела на один из плоских ритуальных камней, рядом с призраком.

– Ты спросил, почему я помогаю, – продолжила Аки. – Потому что твоя просьба – первая по-настоящему важная. Ты не требуешь разрушения, оправдания или другой, по сути, совершенно не важной вещи. Ты ищешь что-то ценное – свои воспоминания.

Тиён поднял на неё голову.

– Я был… кажется поэтом… В сознании постоянно крутиться обрывок стиха… Но я не могу его уловить… Не могу вспомнить… Запах туши и прекрасный аромат цветов. Звук колокольчика фурин за окном… – его голос дрогнул. – Это постепенно сводит с ума. Я не смогу обрести покой если не вспомню.

Аки внимательно смотрела на него, и в ее глазах вспыхнуло понимание.

– Обычные духи хотят что-то от живых. Ты же… – она сделала паузу, – ты помнишь чувства, но забыл суть того, что скрыто за ними. Такое забвение не случайно. Оно сродни магии.

Тиён встретил ее взгляд, и в его глазах мелькнула искра надежды.

– Ты сможешь мне помочь?

– Не я, – покачала головой Аки. – Я могу тебя только провести по этому пути. Но вспомнить ты должен сам. Тут я тебе помочь не в состоянии… Твой след ведет в эту рощу. Ты готов последовать за ним и найти то, что ты так тщетно пытаешься вспомнить?

Она протянула руку, указывая путь. Тиён кивнул, и его очертания вдруг стали немного плотнее, а образ чуть реальнее.

– Тогда идем, – сказала Аки, поднимаясь. – Твое стихотворение достойно того, чтобы его вспомнили.

Аки и Тиён сделали несколько шагов под сень бамбука, и мир изменился. Звуки ночи: стрекот сверчков, далекий лай деревенских собак, которые так отчетливо были слышны на поляне, оборвались, словно кто-то захлопнул за путниками глухую дверь. На них опустилась глубокая, звенящая тишина, нарушаемая лишь скрипом стеблей. Бамбук будто гигантский частокол потихоньку сжимался кольцом, обступая путников. Гладкие зеленые стебли уходили высоко в ночное небо. Длинные узкие листья на вершинах растений сплетались в непроглядный полог, изредка пропуская одинокие лучи лунного света, которые хаотично освещали то корявый корень, похожий в темноте на скрюченную руку, то черное дупло, напоминающий пустую глазницу, откуда на тебя смотрит пустота. Воздух стал густым, влажным и холодным. Он пах гниющими листьями, сырой землей и чем-то еще – приторным и затхлым, словно запах древних гробниц. Каждый вдох давался Аки с большим трудом, будто ее тело отчаянно сопротивлялось этому тягучему, холодному потоку.

– Разве здесь всегда так тихо? Мне раньше казалось… – голос Тиёна прозвучал приглушенно, будто роща воровала все окружающие звуки. Его полупрозрачная одежда, в этом зеленоватом полумраке, казалась еще более призрачной.

– Только для тех, кто пришел с тяжелым сердцем, – ответила Аки. Ее пальцы бессознательно поглаживали рукоять нефритового гребня за поясом. – Для других и в другое время – это просто лес. Но сегодня, в Ночь Благодарных Теней, эта роща – зеркало наших душ.

Аки шла чуть впереди, и ее темная одежда почти сливалась с тенями леса, делала ее почти невидимой в этом полумраке. Она старалась прощупывать пространство под ногами, прежде чем сделать каждый шаг. И так слишком тусклый лунный свет практически исчез, уступая место полной темноте.

– Ты… давно нас видишь? – спросил Тиён после паузы. Его вопрос повис в холодном воздухе, и ей показалось, что шепот листьев на мгновение стих, прислушиваясь. – Духов, теней… все это.

Аки не ответила сразу. Она обошла огромный валун, покрытый толстым слоем мха и странными, стертыми временем резными знаками.

– С самого детства, – наконец сказала она, и ее голос прозвучал устало, но без привычной горечи. – Точнее всегда, сколько себя помню. Сначала для меня это была своего рода игра, детская забава. Потом – проклятие. Теперь… теперь это работа. Ремесло, которое меня кормит и позволяет выжить одной в этом мире.

– Тебе должно быть страшно от всего этого?

Она обернулась и посмотрела на него. В ее темно-янтарных глазах отражались бледные лунные блики.

– Страшно было чувствовать свое одиночество, когда все сверстники увлеченно играли друг с другом, а завидев тебя разбегались с криками о помощи. Или кидали в тебя камнями, когда знали, что по близости нет взрослых. Страшно было быть непонятой и непринятой, когда даже твоя мать, считала тебя проклятой и стыдилась тебя. А это… – она махнула рукой, очерчивая пространство вокруг, – это просто другой слой мира. Грязный, шумный, полный боли и невыносимой тоски, но не более страшный, чем городской рынок в полуденный час.

Они продвигались в глубь рощи, и Тиён молча обдумывал все услышанное об этой, на первый взгляд, очень хрупкой и красивой девушке. Казалось, спокойная уверенность Аки передавалась и ему, делая его чуть более наполненным жизнью и чуть более реальным в этом мире.

– А духи… они… они когда-нибудь благодарили тебя? – снова нарушил он тишину. – Те, кому ты помогла?

На сей раз на губах Аки появилась едва заметная улыбка.

– Мммм…это сложно описать… не словами. Но когда они обретают покой… тишина, что наступает после, – это и есть их благодарность. Самая искренняя из возможных.

Внезапно Аки остановилась, и резко подняв руку вверх, дала понять, что впереди их поджидала какая-то опасность. Тиён замер позади нее.

– Что-то не так? – прошептал он.

– Тише, – ее голос стал жестким, напряженным. – Кажется они уже здесь.

Аки пристально и напряженно вглядывалась в пространство между двумя толстыми стволами бамбук. Там, в глубине черной тени, воздух начал мерцать и сгущаться, принимая форму, лишенную всякого смысла и сострадания.

– Кто? – голос Тиёна стал достаточно напряженным. – Кто они?

– Стражи, – выдохнула Аки, медленно вытаскивая свой гребень. Нефрит в ее руке слабо вспыхнул тусклым зеленоватым светом, отбрасывая тревожные блики на ее решительное лицо. – Они пришли, почуяв твою… нашу боль. Не двигайся. И не бойся. Страх – это их пища.

Из темноты на них уставилась безликая пустота. Показалось, что на миг, даже те немногочисленные звуки, которые сопровождали путников на их пути, стихли и все вокруг оцепенело. Спустя мгновение мертвой тишины рощу пронзил ледяной шепот, возникший прямо в сознании:

«Голод… Наш… Отдай…»