Московский бунт

Я мог бы легко это сделать. Потому что это странно.

Горит несколько машин, дым клубами идет из разграбленных магазинов, а погромщики двигаются к новым целям. Это хороший день для грабежей и поджогов. Человек глуп на столько, что поднявшись, неизбежно спускается обратно.

На другой стороне улицы раздается взрыв. Меньше чем за улицу войну не ведут.

«Нужно выбираться, – приказываю я себе. – Это важнее всего».

Я стараюсь не попадать в потенциально опасные ситуации. Избегаю переулков, скверов и прочих пустынных мест. Никогда не знаешь, что может пригодиться в жизни. Я понимаю, что уже ничего не исправить. Хуже некуда. Тысячи людей вокруг оказываются способны на невозможное.

В результате такого опыта внутренний мир начинает меняться. Мне кажется, что моя жизнь напоминает массовую аварию на переполненном шоссе.

Вдруг какой-то шум. Сбоку, в переулке несколько молодых людей кричат и машут палками. Дерутся. Мне становится неуютно, страшно. Я ускоряю шаг.

Всем чего-то хочется, все чего-то ищут. Желание превыше всего. Иногда людям удается уничтожать друг друга более радикально, например, убивать.

Пока я в унынии терзал себя тревогами и предчувствиями, народ восстал. Это видно. Предстоит ужас войны. Я это вижу и чувствую.

Подростки начинают крушить машины и окна зданий, ведь стекла существуют для того, чтобы их били. Обычные люди прячутся в подъездах, но они никого не интересуют, но вот подвернувшемуся автобусу и магазинам не позавидуешь, парни прыгают по крышам машин, автобус остается без единого стекла.

Это настоящий рай для вандалов. Я смотрю на разлетающиеся одну за другой витрины, поваленные стойки с фруктами и овощами, опрокинутые стулья и столики летних кафе.

По-летнему цветасто одетая молодежь бегает вокруг меня, и я слышу радостные крики. Юноши ходят по крышам автомобилей, пританцовывая. Бросают бутылки в заднее стекло троллейбуса. Разбивают стекла в автомобиле. Автомобиль загорается. Я слышу взрыв. Клубы черного дыма.

Масса людей двигается вокруг меня. Я понимаю, что бежать некуда и, как загнанный зверек, верчу головой по сторонам. Некогда размышлять. Угроза для одних. Надежда для других.

Мир поразительно прост, достаточно понять механизмы, которые им управляют. Рядом слышится сдавленный плач. Я не знаю, кто это плачет.

Я глубоко вдыхаю. Я – жив, а это главное. Один – ноль. Теперь я это чувствую.

Мы не ждем ничего. Мы не плачем, стоя над пропастью. Мы слишком мудры, чтобы плакать. И слишком благоразумны, чтобы сорваться с обрыва.

Это только начало. Я чувствую. Неужели действительно потребовалось так много времени, чтобы дойти до этого?

Меня не покидает странное чувство, будто кто-то наблюдает за мной. Фиксирует каждое движение.

Мне придется перенести все это, стиснув зубы. И я стискиваю зубы.

Правду говорить приятно. И опасно. У людей исчезает чувство контроля, принадлежности к системе и смысл системы.

Люди с криками бегут в сторону филармонии. За «Макдональдсом» выстрелы, на крыше слышны взрывы. Сильное пламя. Я насчитываю три взрыва.

Я собираюсь с силами и начинаю звать на помощь. И вдруг рядом слышится голос: – Ты заткнешься наконец или нет?

Я говорю себе: в данный момент есть что-то важнее, чем трудности. По сравнению с проблемами других людей мои – это пустяки.

Стараюсь проанализировать, все взвесить и объяснить себе, что же случилось. Шаг за шагом. Я ощущаю свое тело разбитым и тяжелым, невероятно тяжелым. Говорю себе: это судьба, нужно с этим смириться. Если что-то случилось, то так угодно Богу.

Я весь дрожу, кровь стучит в голове от злости, и от ненависти ко всем этим людям и к этому городу. Я даже не смотрю по сторонам, я пытаюсь думать.

Что бы это ни было, я хочу в этом участвовать. Чтобы спастись от них – нужно стать одним из них.

Невозможно исправить то, что случилось, – прошлое нельзя изменить. Зато можно изменить вопрос. Пора прекратить спрашивать «почему?», пришло время превратить происходящее во что-то конструктивное. Боюсь опять впасть в состояние ступора, которое испытывал раньше.

Пытаюсь дышать, но не могу сделать вдох. Все вокруг начинает вертеться. И в голове крутится одна мысль.

Я вдруг остаюсь один. Как будто я здесь ни при чем. Прижимаюсь лбом к асфальту. Дышу, кашляю и капаю слюной.

В голову лезут нехорошие мысли, непрошенные мысли. Я – на войне. Это надо понять и принять. Так получается, хочу я этого или нет. Теперь неважно, кто и когда начал первым. Мы уже воюем.

Я так трясусь, что не могу удержаться даже на четвереньках и падаю и вижу кровь. Раздается крик, и я вскакиваю на ноги, не успев даже подумать. Я бегу. Это в моих силах, это не плохой поступок. Я имею на него право.

Меня опять поглощает толпа. Но я не хочу ее видеть. Пора уходить.

Я делаю такой вдох, что мои легкие чуть не лопаются. Потому что не могу поверить своим глазам. Россия состоит из кротких людей, способных на все.

Но я стараюсь не дать тревоге вырваться наружу. Я кричать не буду. Я уже понял: кричи не кричи – толку все равно никакого. А неприятности получить можно. Лучше притворяться, что тебе все безразлично.

Россию можно обмануть, а когда она догадается, будет поздно.

Приезжает еще одна пожарная машина. Двое из пожарных выходят из нее и готовятся тушить пожар, как вдруг стоящая рядом машина зажигает фары. С визгом она рвет с места и врезается в пожарную.

Несколько человек бутылками с бензином поджигают здания и мешают гасить начавшийся пожар. Они же пытаются поджечь бронетранспортер внутренних войск.

У меня такое чувство, что так и было задумано, что это специально, но я не могу найти этому причины.

Между домами звуки выстрелов отражаются многократным эхом.

Большая, витрина содрогнулась от удара тяжелого камня и с треском разлетается на осколки. На углу вспыхивает подожженная машина.

Камни летят в разбитые витрины магазинов, и я машинально пригибаюсь.

По улице мечутся толпы возбужденных людей то в одну, то в другую сторону. В неподвижном воздухе звуки кажутся усиленными и искаженными. Мне кажется, что все происходит слишком близко. Выстрелы. Скрежет металла от сталкивающихся машин. Смех. Музыка. Крики.

Много криков.

Улица вся захламлена. Повсюду разбросаны лоскуты одежды, газеты, обрывки пакетов, разбитые бутылки и раздавленные банки.

Я продолжаю идти вперед.

По улицам митингующие разъезжают на автобусах и на машине Красного Креста с выбитыми стеклами.

Еще одна толпа пробегает мимо, на несколько секунд улица становится пустой. Я присаживаюсь на асфальт, тяжело дыша.

На редкость неприятное чувство. Я чувствую себя одновременно изнуренным и готовым взорваться, подавленным до крайности и взбешенным: сил у меня едва хватает, чтобы вынести все то, что свалилось на мои плечи за последние несколько часов.

«Я не выдержу. На этот раз – нет», – думаю я и ладонями машинально тру себе лицо.

Есть единственная вещь сильнее, чем все армии в мире. Это идея, чье время пришло.

Стрельба стихает. Тишина кажется оглушительной.

Сознание все еще отказывается принимать реальность такой, какая она есть. Все это наверняка случалось и прежде, будет происходить и впредь.

Последнюю мысль оказывается легче всего отбросить.

Я не собираюсь умирать. Ни сейчас, ни когда-либо. Я просто не вижу в этом необходимости.

Я что-то видел. Убийство. Я определенно что-то понял.

Я никого не осуждаю. Я – лишь наблюдатель.

Об убийстве никто не думал. Теперь кругом была кровь. Много крови. Обратной дороги нет. И мир не остановился. Вот что мне сейчас требуется обдумать. Как все это началось?

Вопрос выбора? Можно сказать и так. Однажды такое уже было. Смерть хороша тем, что ставит всех на свое место.

Я оглядываюсь, смотрю на часы. Нахожу место у стены – рядом со свалкой черных мусорных мешков. Подъезжает грузовичок с мигалкой, женщина в оранжевом жилете, не выпуская сигареты изо рта, принимается бросать в кузов мусорные мешки.

5

Моя личность медленно возвращается на свое место. Я моргаю, словно это помогает моему переходу в обычное состояние. Понадобилось несколько минут, прежде чем я снова могу различать предметы вокруг. «В чем тут ошибка?» – спрашиваю я себя, не понимаю ни своего вопроса, ни причины, его вызвавшей. Только что все произошло со мной, я был кем-то другим. Смутное ощущение нелепости происшедшего овладевает мной. Чувствую себя униженным.

Я иду и качаю головой. Стены домов тоже словно качаются и возвращаются в исходное положение. Я чувствую слабость, но неприятных ощущений она не вызывает.

Ощущаю в себе бездну. Бездну, которая была во мне всегда, но в существовании которой я не отдавал себе отчета. Теперь пелену сняли. У меня возникает чувство, что я ужасно ошибался.

Возникает чувство, что у меня нет шансов. Абсолютно никаких.

Я аккуратно прислушиваюсь к холодку, то возникающему и медленно тлеющему у меня внутри, то затухающему и на время совершенно не дающему себя знать.

Мои размышления прерываются. Из-за угла выходит кавказец. Останавливается и с удивлением смотрит на меня. Пришлось свернуть в переулок. Я оглядываюсь и понимаю, что этого района не знаю. Что неудивительно. Заблудиться в Москве легко.

Я обхожу кучу мусора, пинаю банку, которая отлетает в сторону дребезжа. Неожиданно мой взгляд цепляется за ботинок. Крепкий солдатский ботинок, ребристой подошвой высовывающийся из-под грязных пакетов. Под кусками полиэтилена обнаруживается тело солдата, уже мертвого. Открытыми глазами солдат смотрит в небо.

На соседней улице догорает БТР. Через люки выходит густая гарь.

Ужас вызывают черные мешки с пластмассовой молнией, разложенные по всей улице. Мешки изготовленные из материала, который очень неприятен на ощупь и выглядит влажным из-за своего блеска.

Когда все трупы загружены в машины, легче мне не становится. Я теряю ощущение времени, поминутно смотря на часы.

Я не верю, не верю, не верю. – Я начинаю вслух разговаривать сам с собой. – Этого всего нет.

Хочется оправдываться. Хочется оказать помощь тем, кто рядом, но в более тяжелом положении.

Улицы забиты баррикадами. Сплошное железо. Но их можно обойти стороной. Это означает, что баррикады возводят не как оборонительные, а как театральные сооружения. Для журналистов.

Около баррикад костры, потому что там дежурят круглые сутки. Оружие – железные и деревянные палки, аккуратно сложенные в кучки булыжники, вывороченные из земли и несколько бутылок с бензином на случай, если ОМОН начнет атаку.

Возведение баррикад объяснить нетрудно. Труднее объяснить, зачем возле них среди белого дня стали разводить костры, причем из непонятно откуда взятых автомобильных покрышек, дающих, больше дыма, чем тепла и огня. Зато картина получается впечатляющая: улица, баррикады и поднимающиеся из-за них языки красного пламени и клубы черного дыма.

На площадях тоже горят костры, возле них сидят люди. Женщины в палатке готовят. Мы выпиваем по стакану кофе.

Город с многовековой историей. Вокруг костры, копоть, дым. Но мне кажется, что все это – бутафория. Если бы смысл для защиты, а сделано лишь для того, чтобы нагнетать психоз. С утра вокруг костров чай, хлеб, масло. А к вечеру всегда появляются пьяные.

На улице галдеж. Смех наполняет удушливый воздух. Я всматриваюсь в лица прохожих. Ощущаю усталую обреченность. Когда же они оставят нас в покое?

На улице в магазинах разбиты витрины.

Город словно вымер. Попадается очень мало машин, которые проезжают мимо на большой скорости. Я думаю, что происходит что-то странное.

Я чувствую себя прекрасно. Свобода. Вот что принес мне новый бог. Свободу.

Мимо меня крича и матерясь бегут люди с электроникой. Похоже, что это мародеры: тащат награбленное по домам.

Я явно слышу выстрелы.

В центре города нет света.

Шесть-семь машин едут по улице и начинают стрелять в воздух, потом в людей.

Разве может настроение меняться так внезапно? Еще минуту назад я был полон оптимистических ожиданий. И вот сейчас – прирос к асфальту и пытаюсь побороть приступ тошноты.

Лицо краснеет, давление повышается. Глубокий вдох. Задерживаю дыхание. Выдох. Расслабляюсь. Гоню отрицательные мысли.

Я приказываю себе думать лучше и глубже. Как доказательство реальности происходящего рядом грохочет грузовик.

Я чувствую, как к горлу у меня поднимается тошнота. Сглотнув слюну, я беру себя в руки. Теперь происходящее становится чередой наблюдений. Во мне что-то ломается.

Я вдруг начинаю молиться.

Я помню все. Это моя история.

Я отлично все помню.

Кто не с нами – тот под нашим сапогом. Все просто. Чтобы понять Россию, надо расслабиться.

Я дохожу до конца дома и останавливаюсь на тротуаре. Проезжая часть пустынна, но я не двигаюсь с места, терпеливо дожидаясь зеленого света для пешеходов. Почему я стою, дожидаясь зеленого света, когда нет ни намека на движение? Возможно, в этом заключается предостережение свыше, но я не могу его разгадать. И перехожу улицу.

Оказавшись на другой стороне, я понимаю, что мог прождать зеленого еще очень и очень долго: светофор кто-то разбил.

В тот миг, когда я слышу голос за спиной, я понимаю, что совершил очередную ошибку. Я немало их натворил за последние пару дней.

Я знаю, что это бесполезно, и все же поворачиваюсь и бегу. Раздается выстрел. Я ожидаю удара и боли, однако ничего не происходит. За спиной слышится возглас и слаженный топот. Я усиленно работаю ногами, хотя страх сковывает меня, не давая дышать.

Деться – абсолютно некуда: с обеих сторон заборы. Справа, за сетчатым, под башней – открытое пространство, громадный пустой автобусный паркинг, за ним – железная дорога. Бегом, бегом, бегом.

Пару раз я замечаю обгоревшие дешевые легковушки у обочин, сожженные явно недавно и явно по месту парковки: это, пожалуй, некоторый перебор. Ладно, думаю, я здесь не задержусь.

Подворотня, висят мятые железные почтовые ящики. Булыжный переулок: узкий, грязноватый, между облупленных стен в граффити. Это какие-то трущобы.

Вокруг битое стекло, разломанные автобусные остановки, опрокинутые машины.

Я вижу труп.

– Господи, – тихо говорю я.

На земле на правом боку лежит мужчина, подвернув под себя одну руку. Кажется, будто он упал с высоты. На нем голубые джинсы и темно-зеленая рубашка в клетку, и то и другое покрыто неровными пятнами. Голова странно вывернута, словно он пытается увидеть небо, глаза открыты. На вид ему лет тридцать.

Глупо. Действительно глупо.

Несколько мгновений я сижу, опустив голову. Этого могло не случиться. Все это с легкостью могло вообще не произойти, не стать реальностью.

Я пытаюсь дышать глубоко и ровно. Это помогает, но не слишком. Приходится мириться с фактом.

Мне страшно. Сегодня на улицах опасно.

Мне очень, очень страшно. Меня не должно быть здесь. Мне хочется, чтобы все это оказалось бредом.

Мне хватает нескольких секунд, чтобы прийти к выводу – это невозможно.

Черные хлопья летают вокруг, будто впереди тлеет куча бумаги.

По обочинам улицы стоят обгоревшие остовы легковых машин. Валяются пробитые металлические бочки с армейской маркировкой, кучи опаленной ветоши, останки конструкций рекламных щитов, поваленные деревья, погнутые балки.

Идя дальше, я ощущаю себя на какой‑то момент непривычно ранимым, почти хрупким.

Глубокий вдох. Холодный пот.

Нет необходимости притворяться мужественным, зрелым или философичным.

Паника отупляет меня. Адреналин не обостряет восприятие.

Хочется мне только одного – поскорее добраться домой.

Десять человек лежат на земле, перед павильоном. Среди луж крови, потерянных вещей, бутылок и банок.

Вдруг возникает неконтролируемая паника. Полная дезориентация. Я ничего не вижу, не слышу. Даже нигде не болит – хотя тело не слушается.

Пыльная духота. Вкрадчивые таинственные звуки, близкие и далекие – я понимаю, что раздаются они только у меня в голове. Тошнит. Я выдавливаю тягучий слюнной сгусток – на подбородок.

На стенах – выцветшие предвыборные плакаты с наглыми лицами коррумпированных политиков.

«Абонент не отвечает или временно недоступен».

Впереди вижу фигуру в форме полицейского, идущую прямо на меня. Что-то в нем не так. Я никак не могу понять, что именно. Фигура что‑то истерично кричит. Я понимаю: пора опять бежать. И я бегу. Горло туго перехватывает, а голова почему-то кружится. И на какое-то мгновение я почти сдаюсь.

Только на одно мгновение.

А потом пытаюсь снова.

А что еще остается?

«И что со мной не так? – удивляюсь я. – Почему со мной постоянно приключаются такие вещи? И ведь я пыталась жить нормальной жизнью. Пыталась».

Человек иногда оказываются не на том месте и не в то время.

Только мусор, обрывки газет, битые стекла и несколько сильно покореженных легковушек. Это жестокий мир, что бы там не говорили. Либо ты, либо тебя.

Убивают – просто так. Без повода, системы и смысла. Потому что у нас – война всех против всех. И озверение не столько от бедности, сколько от дезориентации, отсутствия прочной почвы.

И может быть, все они правы.

Мир приобретает неожиданную четкость, и я понимаю, что нахожусь в состоянии странного наслаждения. Главное, я делал все это, потому что мог. Это правда. Я знаю. Ужасная, но правда. В любой ситуации важно помнить, что «и это пройдет».

Какое‑то время мысль эта позволяет мне держаться более уверенно.

Я оглядываюсь по сторонам. Подростки на другой стороне улицы сосредоточенно склонились над разобранным оружием. В руке у одного лежит пистолет.

Один из парней что‑то выкрикивает. Его приятели громко смеются. Голоса эхом катятся по тихой, пустынной улице. И тут они начинают стрелять. Без всякого предупреждения, без единого слова. Просто неожиданно выбрасывают вперед руки и начинают выпускать пулю за пулей. Бах, бах, бах.

Наваливается внезапная усталость. Будто несколько часов подряд занимался на силовых тренажерах. Спина мокрая от пота. Я не создан для этих игр. Слишком тяжело они мне даются.

Трясу головой, разгоняя ненужные мысли. Мыслей не остается. Остается только стремление. До крови прикусываю губу, не давая роящимся словам проникать в сознание. Слова упорно долбят мозг. Перекрикивая их, я громко повторяю вслух:

– Я еще жив. Я еще жив.

Звук собственного голоса позволяет мне сосредоточиться. Я усмехаюсь. Моя новая способность выдавать желаемое за действительное выручает. Продолжаю упорно пробираться через хаос.

Становится тихо. Никакого движения вокруг. Как сильно может измениться мир всего лишь за двадцать четыре часа.

Прошло время, прежде чем я понимаю, что совершенно не знаю, что делать. Куда идти?

Чтобы успокоиться, я попытаюсь опять собраться с мыслями. Что мучительней всего? Незачем искать ответа на этот вопрос, я его знаю. Страх.

У меня больше нет сил сопротивляться неизбежному. Я шагаю быстрым шагом. Я не хочу идти, однако понимаю, что должен это сделать. Я решаю положиться на волю случая.

Мысли кружатся в голове. Все оказалось не так, как я ожидал. Все неверно – и вместе с тем все правильно. Надо же человеку на что‑то надеяться.

Паника возникает внезапно. Она наполняет меня не постепенно – она стремительно ударяет меня, и этот удар отзывается по всей моей нервной системе.

Я решаю: побегу. Несомненно, так лучше: не терять больше времени.

«Давай же, – подбадриваю я себя. – Это несложно».

Я вдруг понимаю, что тревога стремительно нарастает. Это непонятно и неприятно – я привык полагать себя вполне выдержанным человеком. А причин нервничать вроде пока не наблюдается.

Может быть, это самовнушение. Наверняка. Я никогда особо не верил в предчувствия. Ни в какую интуицию, не основНаташую на опыте и информации.

Но я чувствовал в воздухе враждебность. Сюда удобно заманить человека, а затем разделаться с ним. Здесь им вряд ли кто-нибудь помешает.

Сам я уже почти ничего не чувствую. Я понятия не имею, что происходит.

Как такое могло случиться? Полный хаос. Ничто не пугает людей сильнее, чем непонятное. Впрочем, напоминаю я себе, меня это не касается.

Меня будто подстерегли в темном переулке. Но, откровенно говоря, просто вынудили погрузиться в реальность, которая, была мне безразлична.

В воздухе пахнет горелым, тухлым и немытыми людьми.

Черный дым идет в небо. Горят покрышки автомобилей.

Ни троллейбусов, ни гражданских машин, ни пешеходов. Только десятки спецавтобусов, грузовиков.

Всего этого здесь быть не должно.

6

Где‑то вдали раздаются звуки выстрелов. Сначала одиночные, потом очереди. Выстрелы из автомата не похожи на те, что я обычно слышал в кино. Они напоминают треск сломанной ветки. Потом все стихает. Потом опять одиночные. Слышится мерная, нарастающая дробь. Я встаю на парапет, чтобы рассмотреть, что происходит.

Напротив выстраиваются крытые темно-зеленые военные грузовики, перебегают автоматчики.

Насчитываю около восьми БТРов и более двенадцати грузовиков, медленно двигающихся по встречной полосе. Потом вижу еще БТРы и грузовики. Сверху на нескольких БТРах, идущих по середине дороги, вооруженные автоматами спецназовцы. Они в масках-чулках и черном пятнистом камуфляже. На головах – каски-сферы, все в бронежилетах. Часть грузовиков стоит у правой обочины.

Я ничего не понимаю, но осознаю размах, масштаб. От этого становится жутко. Со лба по лицу, а затем по шее струятся потоки пота.

Бронетехника плохо приспособлена для передвижения в тесных улицах, гусеницы скользят по асфальту. Я боюсь, что меня не заметят и зацепят траком.

Во всей этой неразберихе ясно одно: я прямиком направляюсь в боевые действия.

Я опишу войну в точности, как она проходила. Люди сбились маленькими группками, курят и болтают. Скоро будет не весело, предполагаю я. Если в начале ничего не происходит, то позже случается все сразу.

В людей начинают стрелять. Стрельба идет из десятков автоматов. По-видимому, это сделано скорее для предупреждения и устрашения. Все же вдоль улицы свистят пули, сыплются разбитые стекла из окон домов.

Журналист с фотоаппаратом ложится на асфальт. А я нагибаю голову, хотя понимаю, что это не спасет.

Кто-то стреляет длинной автоматной очередью. Я слышу, как мимо меня просвистели две пули. Невольно дрожат ноги – умирать не хочется.

Видно,  как стреляют веером от живота. Кто поверх голов, а кто и не поверх.

Люди падают, пытаются вжаться в асфальт, укрыться на газоне, за парапетом. Практически не видно, как падают убитые и раненые.

Война?

Возможно ли такое? В наше время?

Да, возможно.

Семь-восемь парней, вооруженных автоматами, появляются из укрытия. Сразу видно, что это – настоящие профессионалы. Автоматы держат на уровне пояса. Стреляют короткими очередями и тут же отскакивают то в одну, то в другую сторону, делают перебежки. У них сложные движения. С противоположной стороны по ним тоже стреляют. В двоих из них попадают. Один падает лицом вниз и остается лежать без движения. Второй долго корчится, пытаясь встать. Но в него стреляют еще раз, и он роняет голову на асфальт.

Мое сердце время от времени сбивается с ритма, а голос в голове не устает повторять: «Что ты делаешь?»

Я смеюсь против воли. Люди на асфальте представляют собой отвратительное зрелище. Они все похожи на кукол.

Вспоминая об этом сейчас, я не понимаю, что меня так развеселило. Не было в той ситуации ничего смешного. Весь ужас в том, что начав смеяться, я не мог остановиться.

Опасно пытаться снимать на видео и фотокамеры. Не имея возможности прекратить съемку, могут и выстрелить. И попасть.

– Не убьют, – шепчу я, продолжая щелкать мобильным телефоном.

Мне кажется, что я начинаю ненавидеть разбегающихся людей. За их страх.

Кругом стреляют: по зданиям и из верхних этажей зданий по БТРам. Иногда очереди из БТРов стреляют и в нашу сторону.

Я лежу на животе. Оглядываюсь, вижу убитых. Один лежит головой в сторону баррикады, часть черепа у него снесена, и видны мозги. Другой лежит на спине.

Раздаются взрывы.

Стрельба продолжается минут десять. Наступает затишье, потом стрельба возобновляется.

Рядом лежит прилично одетый молодой человек. В метре от клумбы как-то нелепо и практически вся на виду лежит его девушка. Мы подтягиваем ее между нами. Она садится и неожиданно громко смеется. Это не истеричный, а обычный смех.

Я пролежал за клумбой около часа. Вижу недалеко какого-то человека, открыто ходившего от раненого к раненому и вытащившего на себе трех-четырех пострадавших в безопасное место. Я думаю, что это какой-то сумасшедший – вытаскивает раненых под пулями и не боится. Этот человек открыто подходит ко мне и спрашивает, куда я ранен. Я отвечаю, что не ранен.