Дорога первоцветов
- -
- 100%
- +
– Мальчик, ты чего-то не понял? Поторопись и догони своих друзей.
Ал не ответил, лишь уставился на ювелира, почти не моргая. Одна из работниц шепнула что-то другой, обе противно захихикали. Рядом больше не было всхлипывающий девчонки, зато на ее месте очутился крупный широкоплечий мальчишка. Видимо, желая обратить на себя внимание и выслужиться, он съязвил:
– Ты глухой, что ли? Как тогда работать собрался?
– Я, может, и глухой, но не слепой, – медленно ответил Ал, сдерживаясь изо всех сил. – На объявлении не значилось, что ребята из других кварталов не принимаются.
– Но я ведь повесил его рядом со своей мастерской, не где-нибудь еще, – ответил ювелир. – И теперь прошу тебя…
– Не уйду. Мне нужна работа, я готов многое делать, быстро учиться. Хотя бы проверьте меня, дайте задание. Возможно, я выполню его намного лучше, чем все они, – Ал указал на задиристого мальчишку и других детей, одетых в новую, добротную одежду и выглядевших с его точки зрения слишком изнеженными, не приученными к долгому кропотливому труду.
Что-то дрогнуло в лице ювелира. Улыбнувшись одними лишь уголками губ, он сказал:
– Я тоже считаю, что ты справился бы лучше их всех. Но понимаешь, какое дело… Больше века назад наши прадеды обнаружили золото в реке, и это принесло богатство и процветание. Но со временем всему приходит конец – и довольно скоро река опустела. Но наши прадеды были мудры и смотрели далеко вперед, поэтому научились изготавливать украшения и предметы обихода. Они много трудились, ошибались и пробовали заново – до тех, пока не достигли высочайшего мастерства. Слава о них растеклась по окрестным землям, и в умах людей слова “юг” и “ювелиры” оказались неразрывно связаны. И вот, много лет прошло. Сейчас золото добывается в разных краях, но если кто-то хочет заказать особенную вещь, сделать кому-то драгоценный подарок, то отправляется на юг или ищет в местах поближе мастеров-южан.
Ал до боли прикусил губу и сжал кулаки: слова, которые произносил ювелир, ему очень не нравились. Он жил в Бесцветных кварталах и не знал, в какой из обширнейших земель континента остались его корни. Мама и Ноа не спешили рассказывать – да и было ли это важным на самом деле? Именно в городе, на левом берегу, Ал сделал первые шаги и произнес первые слова. Именно город стал для него целым миром – до тех пор, пока он не подрос и не осознал, что настоящий мир огромен и разнообразен.
Снова покосившись на оставшихся в мастерской детей, Ал задумался: был ли среди них кто-то, кто действительно родился на юге и провел там хотя бы год? А ювелир, меж тем, продолжал:
– Представь, мальчик, что было бы, если бы те прославленные мастера передавали секреты всем желающим, а не только своим детям и внукам? Ребята из окрестных земель, научившись всему, чему могли, вернулись бы к себе, основали мастерские. Прославились бы, обучили еще кого-нибудь… И кто тогда вспомнил бы сегодня о ювелирах юга? Мы попросту бы иссякли, как та река, названия которой уже никто и не вспомнит.
Когда Ал одевался в прихожей, ювелир, видимо, впечатлившись его упрямству, вышел попрощаться. Он обратился к ожидающему во дворе Ноа:
– У вас хороший мальчуган. Несколько лет назад я бы всерьез задумался о том, чтобы взять его вопреки моим принципам. Но теперь, когда наши земли стоят мертвые, иссушенные, “Нивы” в названии кварталов выглядят нелепо. Точно злая насмешка. А раз так, то пусть хотя бы “Золото” там останется по праву.
Тогда Ал вернулся с пустыми руками. Это был один из последних крупных ремесленников, на которого мальчик возлагал надежды, и вот как все обернулось. Дома он отказался от еды, подвинул хромоногий стул поближе к стене и стал рассматривать рисунки людей и духов так внимательно, словно видел их впервые. День успел погаснуть, зажглись фонари, над крышами взошли первые звезды – а Ал все сидел, погруженный в тишину и собственные мысли.
В это время Ноа расположился с книгой на кровати и тоже не издавал ни звука, кроме шелеста переворачивающихся страниц. Он беспокоился за мальчика, но понимал: лучше пока его не тревожить. В конце концов, каждому порой необходимо время наедине с собой.
И вот, наступил момент, когда Ал стряхнул с себя оцепенение и глухо спросил:
– Тогда, в эпоху сновидений. Говорят, тогда духи были равны людям. Ну а сами люди – были ли они равны между собой? Было ли важно, где именно родился человек, в каком месте, в какой семье?
– Я не знаю, – Ноа покачал головой. – Но имей в виду: чаще всего, чем прекраснее история, тем больше в ней лжи. Впрочем, это не значит, что в такой истории совсем нет ценности. Иначе я бы не изрисовал для тебя все стены.
Помедлив, Ал кивнул.
На следующий день они сидели у окна, глядя на улицу, заполненную людьми и повозками с поклажей: переселенцы продолжали прибывать.
– Бедняги, – покачал головой Ноа, опершись о подоконник. – Но все наладится. Когда засуха кончится, многие вернутся домой. Кто-то, конечно, останется, но будет уже не так шумно.
– Они могли бы и сейчас вернуться. Или вообще никуда не уезжать, – отозвалась мама из глубины комнаты.
– Неужели ты желаешь им голодной смерти?
– Не придуривайся. Ты знаешь, о чем я говорю, – мама раздраженно махнула рукой. Человеку со стороны этот жест показался бы хаотичным, но Ал с Ноа знали: мама четко указала туда, где раскинулись великолепные, сверкающие на солнце здания правого берега.
По легендам, после того, как боги изгнали духов, мир, находившийся прежде в равновесии, пошатнулся: пробуждались спавшие тысячелетиями вулканы, волны высотой до небес топили острова и забирали жизни, участились засухи, паводки и болезни. Словом, если жителям правого и левого берегов случалось схлестнуться с споре, обвинения не заставляли себя ждать. “Я что ли лично ваших духов прогнал? – сердился какой-нибудь почтенный житель из дома по другую сторону реки. – Или просто у вас больше нет аргументов?”
Увы, но аргументы были.
– Я каждый день хожу туда на работу, – пояснила мама угрюмо. – Там все по-прежнему, словно на картине. Чистенько, нарядно. Люди бед не знают – а сколькие из них гордятся родством с самими богами? Сколькие умеют призывать воду, побуждать землю выращивать плоды? А сколько прославленных лекарей там живет? Если хотя бы половина, даже четверть из них объединятся и отправятся на юг, голод и прочие проблемы исчезнут.
– Возможно, все куда сложнее, чем кажется.
– Нет, все просто. Они не помогают, потому что не видят в этом достаточно выгоды. Они умеют лишь брать и никогда ничего не отдают. Что им изменившиеся цены, всего пара лишних монет из толстых кошелей. А для нас – очередной голодный день.
Ноа нечего было ответить, он лишь тяжело вздохнул.
Старик вдруг вспомнил, как однажды писал натюрморт в доме знатных людей. Он весь издергался: боялся уронить каплю на мраморный пол, схватиться грязной рукой за вышитую золотой нитью салфетку или поцарапать деревянный стол, поправляя композицию из яблок. От волнения пот заливал глаза, рука немела.
Когда картина была завершена, управляющий разрешил художнику и паре девушек из прислуги полакомиться яблоками. Ноа помнил, какими красивыми они были: наливные, яркие, с блестящими боками, – взглянешь, и во рту становится скользко от подступившей слюны. Но когда их разрезали, выяснились, что сердцевина яблок вся прогнила.
Эти яблоки глубоко запали Ноа в душу. Со временем у него вошло в привычку сравнивать с ними разные явления жизни. Например, ситуации, когда при посторонних человек казался исполненным достоинства, но стоило познакомиться поближе, маска благородного лебедя истончалась, и сквозь нее отчетливо проглядывала крысиная морда.
А еще города, большие и маленькие. И даже некоторые зажиточные деревни…
– Слишком уж разрослось это дерево, света за ним не видно, – пробормотал Ноа.
– Какое дерево? – спросил сидевший рядом Ал, но старик не услышал вопроса. Его глаза, затуманенные прошлым, видели отнюдь не улицу с повозками, полными вещей, и не изможденных долгой дорогой людей. Они все еще видели яблоки. Города и зажиточные деревни.
Пожалуй, города и деревни больше всего походили на те яблоки. Почти все они были поделены надвое. В лучших местах, рядом с реками и торговыми путями, селилась знать, разбивала поместья и сады. Прибывшие в город путники оказывались очарованы – но ровно до тех пор, пока не забредали в места, где жили обычные люди. Даже если их дома были крепкими, а улицы – чисто выметенными, на фоне раскинувшихся неподалеку особняков простой быт казался тягостными и невзрачным.
Такое положение вещей казалось постоянным, незыблемым, а стена между теми, кто почитал духов, и теми, кто молился богам – нерушимой. И все же на закате жизни Ноа чувствовал: он упустил что-то важное. Какую-то особенную суть, выходившую за рамки его опыта и представлений о мире. Много лет Ноа злился и таил обиды (и было, было, за что злиться и на что обижаться!) и лишь недавно с удивлением обнаружил, что на самом деле давно всех и за всё простил.
Но злость не исчезает бесследно, не рассеивается, словно дым от костра: куда чаще она переходит по наследству. И она перешла – к женщине, которую Ноа вырастил. Сердце отзывалось тупой болью, когда он замечал кривую ухмылку на ее лице, яд в словах и во взгляде.
"Неужели это единственное, что мне удалось дать ей?" – думал старик, глядя в пустоту. Пустота отвечала: "А что еще ты мог ей дать? У тебя за душой никогда ничего и не было, помимо злости".
Ноа не нужны были дети, он и со своей жизнью едва справлялся. Но так уж получилось, что на пути однажды оказался нуждающийся в помощи ребенок, девочка, и Ноа не смог пройти мимо. Сперва он думал подыскать для нее семью или в крайнем случае подбросить кому-нибудь на крыльцо, но как-то не сложилось. Позже, подрастив девочку, обучив письму и счету, Ноа собирался пристроить ее помощницей в богатый дом – но безразличие и жестокость, царившие за дорогими дверьми, удержали от этого шага.
Попытки отправить девочку учиться в пансионаты тоже не увенчались успехом. В первую же неделю она сбегала. А если сбежать не удавалось, устраивала драки, задирала других детей, буянила до тех пор, пока измученные воспитатели не умоляли Ноа забрать ее обратно. Так девочка и осталась рядом, выросла под его боком.
"Может, ты сам боялся ее отпустить? – вкрадчиво шептала пустота. – Ради вашего общего прошлого. Прошлого, которого она помнить не могла, а ты изо всех сил старался забыть?" Прошлого, в котором были голубые цветы.
Обуреваемый смешанными чувствами, Ноа потянулся, чтобы потрепать Ала по русой макушке. Этот мальчик был теплый как солнечный луч и мягкий как шерстка котенка. Он не перенял жесткого нрава своей матери. И к счастью, у Ноа осталось слишком мало времени, чтобы испортить его, как он испортил его мать, сцедить в душу мальчика остатки своих страхов и сомнений.
А значит, у маленького Ала были все шансы прожить счастливую жизнь.
“Пожалуйста, пусть так и будет”, – думал Ноа.
Пустота соглашалась.
Глава 4. Вопрос, слепящий словно солнце
Ал, конечно, не подозревал о чувствах Ноа; он бы наверняка невесело рассмеялся, узнав, что старик считает его теплым как солнечный луч и мягким как шерстка котенка. Самому Алу казалось, он сверху до низу набит острыми иголками, словно игрушка – ватой.
Гнезда и прежде доставляли немало хлопот, однако теперь там собралось столько народа, что пройти по узким улицам стало попросту невозможно; приходилось делать большой крюк аж до самой набережной, чтобы добраться до соседних кварталов.
В Золотых Нивах развернулась нешуточная борьба. Давно укоренившиеся жители на все лады костерили новоприбывших: за вытоптанный палисадник, брошенный у дома мусор, расколовшуюся плитку. И все же Золотые Нивы по мнению Ала оставались чудо как хороши.
В Сигнальных Кострах неожиданно вспыхнул пожар. К счастью, пострадавшие отделались лишь испугом и утратой кое-каких вещей, но эта ситуация стала поводом для сплетен и нехороших шуток.
– Надо сменить название, – настоятельно рекомендовала торговка пряностями, и ее звучный голос вливался в уши десяткам прохожих.
– И какой дурак додумался назвать кварталы “Кострами”? – вторила ее товарка, продающая чай на развес. – Неровен час, еще какой дом вспыхнет.
Такие сплетни расползались по городу, заставляя жителей Сигнальных Костров нервничать. Особенно тревожились новые поселенцы, которые еще не привыкли к нравам города и принимали шутки за чистую монету. Дошло до того, что на общем собрании квартала они предложили поменять название – на что старожилы посоветовали “Собирать манатки и перебираться в места благозвучнее”.
Мечты-о-море всегда были полны странных личностей: торговцев диковинками, ломающимися сразу после покупки, гадалок и предсказателей, выманивающих деньги под предлогом снятия страшного проклятья, прочего сброда. Теперь же на улицах царил нескончаемый фестиваль духов; среди множества разукрашенных на все лады масок увидеть живое человеческое лицо было сродни чуду. К тому же, в Мечтах-о-море стало попросту опасно находиться, на каждом шагу вспыхивали жестокие драки, перерастающие в массовые побоища. Ну а как еще разделить места, богатые на потенциальных клиентов, между столькими желающими?..
Ал вздрогнул, вспомнив неприятный случай, произошедший с ним в Мечтах-о-море несколько недель назад. Тогда он поймал за хвост слух, будто живущий в тех кварталах мастер по дереву набирает помощников. Ал, находившийся уже на грани отчаяния, мигом собрался и буквально поволок Ноа за собой, злясь на него за медлительность.
– Стой, мальчик, не торопись. Я не слыхал, чтобы в Мечтах-о-море жили мастера по дереву. Ты уверен, что понял все правильно? – Ноа говорил дельные вещи, но Ал не прислушался.
В итоге они блуждали до темноты, но никакого мастера не обнаружили. И что больше всего бесило, почти каждый, к кому они обращались, нахально отвечал:
– Может, я и знаю такого. С тебя монета – тогда расскажу.
– Дай лучше погадаю тебе, милок! Карты дадут ответ.
– По линиям на ладони можно прочитать судьбу. Протяни руку и я отвечу, когда тебе улыбнется счастье.
Выбившись из сил, Ал сдался и просто застыл на месте, словно механическая игрушка, у которой кончился заряд. В глазах Ноа отчетливо читалось “Ну я же говорил!”, но он промолчал, только взял Ала за запястье и повел обратно. Погода ухудшилась, заморосил противный дождь. Прикрыв глаза, чтобы в них не попадали капли, Ал подумал о горячем чае и недочитанной книге, оставленной на полу рядом с матрасиком. Сейчас он вернется в их маленькую комнатку, отогреется, вытянет гудящие от долгой ходьбы ноги, накроется одеялом…
Внезапно сбоку, из проулка, куда не доставал свет фонарей, вытянулась белая рука, холодные пальцы подцепили Ала под локоть и стремительно поволокли. Он не успел понять, что происходит, лишь услышал испуганный крик Ноа. Ал запнулся и упал, но его резко дернули, заставив подняться, а после втащили в какое-то помещение. Скрипнула, закрываясь, дверь, проскрежетал металлический засов. Темнота обступила Ала; почувствовав, что хватка на локте исчезла, он отпрянул, тут же ударившись спиной обо что-то твердое и острое.
– Стой смирно! – просипел похитивший его незнакомец. Ал попытался разобрать, откуда исходит звук, но не смог: голос сочился сверху и снизу, справа и слева, из всех углов. – Разобьешь мой хрустальный шар, как расплачиваться будешь?
– Быстро отпустите меня! Что вы задумали?!
– Ну, ну, не кипишуй. Сейчас станет светлее.
Прямо перед лицом Ала зажглась спичка. Мальчик оторопел: оказывается, все это время незнакомец стоял так близко, что… “Если бы он вдруг захотел убить меня, ему хватило бы и секунды”, – похолодел Ал, разглядывая страшную маску, нацепленную на лицо похитителя. На ней были прорисованы кости и алые цветы, в полумраке напоминавшие пятна крови. Маска была сплошная, без прорезей на месте глаз. “Он хоть что-то в ней вообще видит?”.
– Праздник летней межи еще не скоро, – буркнул Ал, стараясь сдержать невольную дрожь. – Я из очень бедной семьи, похищать меня не имело смысла.
– Ха! Если бы мне нужны были деньги, я бы не выбрал мальца в такой потрепанной одежде, которая, к тому же, будто с чужого плеча, – просипел незнакомец.
– Ну и почему вы тогда меня сюда затащили? И вообще, где это мы?…
Спичка, догорев, погасла, но спустя мгновение вспыхнула другая – к счастью, уже не перед самым лицом Ала, грозя подпалить ему брови и ресницы. Теперь незнакомец находился в пяти шагах, зажигал свечи на расцарапанном и заляпанном восковыми подтеками подсвечнике. Этот подсвечник соседствовал с таким же замызганным, видавшим виды хрустальным шаром на подставке. Стол, где все это стояло, накрытый бордовой тканью, да пара стульев – единственный более-менее расчищенный пятачок, а все остальное пространство оказалось захламлено снизу доверху. Наверное, в это помещение годами стаскивали ненужные, сломанные вещи.
– А ну сядь! Вытяни руку!
Помедлив, Ал с неохотой подчинился. Он понимал: лучше вести себя осторожно и не дерзить, но все же не смог удержаться:
– Вы хоть бы руки вытирали, прежде чем шарик свой трогать.
– А ты, я смотрю, бойкий на язык, – незнакомец опустился напротив столь грациозно и манерно, словно под ним был трон, а не такой же хромоногий, потрепанный стул. Вцепившись в запястье Ала, он задрал рукав и со всей дури, до крови, полоснул кожу длинным, остро заточенным ногтем.
– Ай! Что вы делаете?! – Ал постарался вырвать руку, но незнакомец держал крепко. Более того, он еще сильнее вонзил ногти в начавшую кровить ранку.
Алые капли упали на стеклянный шар, и внутри него как будто что-то встрепенулось, принялось плавно вращаться.
– Итак, задавай свой вопрос.
– Какой вопрос?
– Ты же пришел ко мне с каким-то вопросом. Что-то потерял? Забыл что-то важное? Хочешь узнать будущее или прошлое?
Ал опешил:
– Я к вам не приходил, вы сами затащили меня сюда! Пустите!
– Не лги мне. Я заприметил тебя еще на подходе к Мечтам-о-море. Такой жалкий, тщедушный, едва заметный в толпе – но как же ярко горел твой вопрос, слепил словно солнце. Так задай же его, наконец.
Новые капли крови упали на шар, проскользили поверх успевших слегка подсохнуть потеков. В темноте, укрывающей углы, послышался шорох и слабый писк. Наверняка это была мышь. “Он точно сумасшедший, – удрученно подумал Ал, морщась от усилившейся боли в запястье. – Интересно, он отстанет, если и впрямь задать вопрос?”
– Я-я-я… Я хочу найти работу, помогать семье. Я найду работу?
Нечто внутри стеклянного шара стало разбухать, затем обрело форму и плоть, скрутившись в змеиный клубок.
– Твой вопрос… Что-то с ним не так. Такие вопросы обычно не сияют словно пламя в безлунную ночь. У тебя наверняка есть другой. Попробуй еще раз.
Ал почувствовал, как от шара поднялся холод, скользнул в ладонь, медленно пополз по запястью, тревожа раны от ногтей незнакомца, затем нырнул под закатанный рукав. Ал замер без движения, отчетливо ощущая змею под одеждой. Он постарался убедить себя, что это лишь разыгравшееся воображение, на самом деле никакой змеи нет – но тут она пощекотала подмышечную впадину и спустилась к животу. Холодная, скользкая, змея елозила кончиком хвоста, посылая волну омерзения по всему телу. Ала замутило, к горлу подкатила тошнота.
– Когда… это все… закончится?
– Закончится что? Давай быстрее, сколько можно возиться.
– Когда… закончится засуха? – Ал едва шевелил губами. Змея тем временем постепенно оборачивалась вокруг пояса.
– Ой, будто тебе впрямь есть до этого дело. Закончится. Когда-нибудь. Все когда-нибудь заканчивается. А теперь давай сюда свой настоящий, нормальный вопрос!
Змея замкнула круг, обвив его поясницу, и Ал завопил:
– Да хватит надо мной издеваться! Уберите, уберите от меня эту гадость! Я уже спросил, какой еще вопрос вам нужен? Я хочу к Ноа… И к маме. Мамочка…
Повисло молчание; лишь всхипы вырывались из груди Ала, да мышь скреблась в груде хлама. Затем из-под маски раздалось неуверенное:
– Я ошибся?.. Но я не мог, не мог тебя ни с кем перепутать. Что ж, ладно, – сумасшедший резко отбросил руку Ала. – Закончим на этом.
Ал вскочил на ноги, опрокинул стул, и с остервенением сорвал с себя рубашку. Лихорадочно ощупав живот, он обнаружил, что никакой змеи нет; ощущение холодной, скользкой чешуи медленно таяло. А вместе с ним и змеи внутри стеклянного шара постепенно теряли очертания, смазывались в мутный комок.
– Алан, мальчик мой! Ты меня слышишь? Отзовись! – отчаянный зов Ноа достиг его ушей. Ал бросился на голос, то и дело цепляясь за хлам, ударяясь и царапаясь.
– Я здесь! Я сейчас выйду, погоди минутку!
Прислушавшись к своим ощущениям, Ал почувствовал, в каком месте затхлость помещения разбавляется свежим воздухом, и направился туда, откидывая с пути хлам, попадавшийся под ноги. Но едва он пробрался к выходу, опознав дверь по слабому отсвету и услившемуся шуму дождя, на плечо опустилась тяжелая рука, острый ноготь оцарапал ключицу. Прежде чем Ал вскрикнул, сумасшедший произнес:
– Ты найдешь работу, но это ничего не исправит. И запомни хорошенько: когда ты решишь найти меня в следующий раз, я уже не буду столь мил!
Трясущимися пальцами Ал нащупал ручку и вставленный в замочную скважину ключ, быстро провернул и стремительно вылетел на улицу. Ноа едва успел отшатнуться. Схватив старика под руку, Ал рванул прочь. Усилившийся дождь накрыл их холодным пологом, под ногами пузырились лужи.
– Стой, стой, подожди минутку, – вскоре взмолился Ноа и заставил мальчика остановиться. Внимательно осмотрев его, старик рухнул как подкошенный. – Что он с тобой сделал? Он тебя… трогал?
Ал вдруг понял, что забыл подобрать рубашку после того как проверил змею. Выглядел он и впрямь плачевно: мокрая кожа покрылась мурашками, на правой руке остались ранки от ногтей. Скосив глаза, Ал заметил, что и ключицу пересекает глубокая царапина.
– Ничего, он просто сумасшедший. Он… гадал мне, – и Ал рассказал, что случилось.
Ноа облегченно вздохнул, скинул плащ с плеч и плотно замотал в него мальчика. По дороге домой старик встревоженно поглядывал на Ала – а тот старательно сдерживался, чтобы не расплакаться от пережитого в тот злополучный день.
Ала передернуло: по руке словно снова скользнуло холодное змеиное тело. Мерзкое ощущение возникало всякий раз, стоило Алу глубоко задуматься или погрузиться в дремоту. Ал беспокоился, что тот сумасшедший проклял его, но никому не мог об этом рассказать! Мама зашивалась на работе и срывалась по любой мелочи, поэтому Ал старался лишний раз ее не трогать. А Ноа в последнее время сильно сдал позиции. Теперь скорее Ал был тем, кто приглядывает за ним, а не наоборот.
Порой вставая посреди ночи попить воды, Ал находил Ноа полностью одетым для выхода. Старик сидел на танкетке у двери; глаза его были открыты, но он ничего не видел, полностью погрузившись в свои мысли. Алу приходилось хорошенько постараться, чтобы Ноа отреагировал хоть на что-нибудь. С каждым разом растрясти его становилось все сложнее, и Ал боялся, что однажды ему не удастся привести старика в чувство
Еще Ноа стал рассеянным: забывал, куда ведет та или иная улица, как выглядит их дом, стучался в соседские двери. Ал помогал, стараясь быть как можно незаметнее: брал под руку и будто невзначай тянул в нужном направлении.
Глава 5. Продажное искусство
Единственное, что оставалось неизменным – Ноа писал картины. Несколько раз в неделю он спозаранку отправлялся на перекрестки с мольбертом и красками. В самом начале, когда струйка переселенцев еще не успела разрастись в бурный поток, Ал с Ноа радовались, когда компанию им составляли другие уличные художники. Они не подозревали, что одна из таких случайных встреч принесет немало запутанных, неприятных чувств.
Тогда они выбрали живописное место на набережной Золотых Нив и заканчивали раскладывать картины на продажу, как сзади раздалось звонкое:
– Простите, могу я устроиться рядом? Мне жутко нравится этот вид.
Обернувшись, Ал увидел молодого человека с мольбертом под мышкой. В одежде из грубой ткани с кривым швом, всклокоченными волосами и отчаянием во взгляде, он выглядел жалко.
– Это место принадлежит вам в той же степени, что и мне, – улыбнулся Ноа. – Располагайтесь.
Парень ловко развернул мольберт и принялся засыпать вопросами:
– А вы откуда приехали? О, местные, как здорово! А как давно рисуете? О, всю жизнь, надо же, – понятно, отчего у вас такие красивые работы. А ты, мальчик, тоже будешь художником? Нет? О, какая жалость! Может, все же передумаешь?
Говор у парнишки был странным, "окающим": Алу казалось, будто он все без исключения гласные умудряется превратить в букву "о". Полдня парнишка болтал без умолку, не притронувшись к краскам, затем все же угомонился и принялся трудиться, закусив нижнюю губу. И тут удивиться пришлось куда больше, чем странному говору; взглянув на его холст, даже Ноа застыл, едва не выронив кисть.