- -
- 100%
- +
– Хорошо, договорились. Я на машине поеду, чтоб своей лысой битой головой больше никого не пугать.
Но после сытного обеда только прилег на диван – сразу уснул, а когда проснулся, на дворе уже были сумерки. Внизу слышался смех детей, музыка. Так хорошо, так спокойно, так уверенно и уютно стало на душе. Только сейчас заметил, что лежит под пледом, рядом на кресле его спортивный костюм, который он уже, наверное, полгода не одевал.
– Ну что? Отдохнул? Давай сегодня уже никуда не поедем? Я все перестирала, высушила и сложила. Что-то устала. Дети играют с соседскими детями. Осталось только твои сумки переложить, я кое-что сложила в холодильник, в шкафы, остальное завтра сам посмотришь, что куда, – она присела на диван, обняла его за шею, припала губами к его губам:
– Ты меня любишь, Леша? Скажи честно.
– Я тебе сегодня об этом буду всю ночь говорить. Можно?
– Только сегодня?
– И не только сегодня. Всю жизнь – можно?
– Нужно, мой хороший, ты так редко мне это говоришь, мы так редко видимся, я так за тебя переживаю. А еще больше – ревную. Ты не изменяешь мне? Скажи честно, честно!
– Ну что ты, глупенькая. Конечно же, нет.
– А ты скажи, чтоб я поверила.
– А я так не умею, но ты же знаешь, что у меня кроме вас никого нет роднее. Ты же знаешь, веришь?
– Верю, но все равно чего-то боюсь.
– Не надо бояться, ничего не надо бояться, я знаю, что скоро-скоро мы все время будем вместе!
– Как я этого хочу. Столько лет мы как бы и вместе, и все порознь. Леша! Почему так? Я уже столько слез пролила, а толку? – голос ее задрожал, по щеке покатилась слезинка.
Алексей поцеловал ее в эту слезинку, поцеловал ее глаза, стал целовать губы, шею.
– А папа с мамой закрылись в комнате и свет не включают. Спят разве? – сообщил младший Игорешка старшему брату, по каким-то своим делам пытавшийся проникнуть к родителям…
На подоконнике в кухне большой букет «котиков», поставленный в обыкновенную стеклянную банку с водой, с улицы казался большим, сказочной красоты золотым фейерверком. Вернувшиеся с улицы в темноте, дети застали родителей улыбающимися, накрывающими стол к ужину изысканными продуктами деревенской кухни в сочетании с заморскими фруктами и толстыми горячими блинами, подаваемыми Таней на стол прямо со сковороды. Дети, быстро насытившись и пользуясь тем, что в доме две ванных комнаты, живо отправились купаться. Алексей и Таня долго сидели за столом, смотрели друг на друга, улыбались, говорили, поругивались. Около полуночи вышли на улицу. Теплая весенняя непроглядная ночь окутала город и поселок. Тишина, ощутимая тишина, опустилась на мир, а они стояли, обнявшись, целовались и шептали нежные слова…
Как ни старался Алексей, засыпая под утро, проснуться первым, чтобы сотворить что-то типа кофе для любимой в постель, но проснулся он от прыгающего по нему Игорешки. Тани рядом не было, ее халатик лежит на кресле. Поигравшись с сыном и пообещав поездку в лес за березовиком и жареным на костре салом, быстро встал, ополоснулся и спустился на кухню. Таню застал на грядках с цветами: в невесть откуда взявшихся резиновых перчатках и в его старых кроссовках. Завидев его и Игоря, она весело улыбнулась:
– Проснулись, сони! А я, как жаворонок, с утра уже тут все твое хозяйство в порядок привожу. Курицу покормила, попоила, цветочки подрыхлила, подбила, завтрак вам собрала. Давайте минуток через пятнадцать собирайтесь к столу.
Позавтракав, решили в лес ехать ближе к вечеру, а день провести в «ничегонеделании». Дети сразу запросили денег на кино, мороженое, игровые автоматы и на все это по два раза. Алексей быстро отдал им причитающуюся сумму, причем и не на два, а на три, а то и на четыре раза. Они, пока мамка не спохватилась, быстро накинув куртки, умчались, пообещав вернуться сразу после обеда, потому что и время уже было близко к обеду, а Алексей с Татьяной заговорщически переглянувшись и, не убирая со стола, поднялись наверх. Казалось, что время остановилось, и весна, так быстро и неотвратимо сменившая холодную зиму, поселилась в их душах…
Затопали быстрые шаги на улице, захлопали двери. Дом наполнился детскими голосами.
Счастливая Татьяна быстро вскочила, накинула халат и бросилась из комнаты:
– Одевайся. Быстро-быстро, Лешка! Ну!
Алексей, потянувшись, стал одеваться, догнал на ходу спускающуюся жену.
– Дети! Как дела?
– Отлично, папа! Мы в лес поедем?
– Конечно, дети, сейчас будем собираться.
– Пап, а там в машине еще один пакет. Там, кажется, какие-то пакеты с соком. Можно взять?
– Конечно, берите. И тут же в холодильнике еще стоят.
Игорь принес из машины пакет, достал и положил на стол пакет сока. Белый листок из блокнота, отклеившись от пакета, упал на пол, и никто этого не заметил и не обратил внимания.
До позднего вечера пробыли в лесу. Развели костер, собирали цветы, уже в сумерках полюбовались тягой вальдшнепа и стремительными, с потрескиванием, брачными полетами чирков.
Возвратились домой уже в темноте. Пока Алексей ставил машину, Таня с детьми вошли в дом. Она же и подняла с пола валяющийся листок, пробежала глазами и присела на стул, закусив губу. В дрожащей руке сжала записку, заканчивающуюся словами « … очень переживаю. Целую. Оля».
Алексей поставил машину, захватил охапку березовых дров и сразу стал растапливать котел отопления. Дети, быстро умывшись, отправились спать, и вскоре в доме наступила тишина. Он поднялся наверх, открыл двери спальни – Таня спала. Подошел к кровати – удивительно, но она, закутавшись в одеяло, не шелохнулась, даже не слышно дыхания. Поцеловав ее в щеку, принял ванну и, стараясь ее не тревожить, улегся рядом и быстро уснул, не слыша, как она поднялась, накинув халат, спустилась на кухню, села за стол, закурила, уставившись мокрыми от слез глазами на букет «котиков» на подоконнике. Так и просидела на кухне почти до рассвета. Лишь, когда увидела, что на улице стало сереть, сделала себе крепкого кофе, достала косметичку из сумочки, висящей на спинке стула, и отправилась в ванную.
Когда Алексей проснулся, Таня уже собралась в дорогу.
– Привет, Таня. А я так спал, что даже и не слышал, как ты встала. А ты что, в город собралась? Давай-ка я тебя свожу. Сейчас только машину прогрею, – потянулся поцеловать ее в губы, но она увернулась, и он неловко чмокнул ее в щеку. – Ты плохо спала? Вот, блин, извини, что-то сморило меня! Сейчас, сейчас кофейку, и поедем.
– Леша! Мы сейчас поедем на вокзал. Не надо греть машину.
– Не понял. Что случилось?
– Ничего. Нам домой надо. Вот проведали тебя. Слава богу, жив-здоров. Еще как здоров! – она закурила. – А нам надо ехать. Завтра на работу, детям в школу. Да и тебе надо сил набираться. Мало ли что!
– Мать! Я что-то не понимаю. Ты чего?
– Леша! Ни-че-го! Дети! – крикнула вверх по лестнице, – быстренько завтракать и поехали домой!
– Таня, – Алексей взял ее за локти, повернул к себе, – что случилось?
Она упрямо не смотрела на него, уставившись на цветы. Потом, освободившись от него, стала расставлять на столе тарелки и чашки.
Позавтракали молча. Удивленные дети молчали. Алексей же, пытавшийся сначала как-то шутить, уставился в свою тарелку и молча ковырял в ней вилкой. Таня вообще есть не стала, глотнула кофе и поднялась собирать детские вещи.
– Ну, вот и погостили. Спасибо, Леша, все было хорошо и красиво, – она подошла к нему и поцеловала в щеку, – а цветы я заберу с собой. На память. Ладно? Можно? Это ж вы мне их рвали, собирали, нарезали? Ну, я их дома поставлю в вазу, буду о тебе, милый, вспоминать.
Слово «милый» она сказала с ударением, даже с некоторым сарказмом. Алексей недоуменно пожал плечами, вышел, завел машину и выгнал ее за ворота на улицу.
Вернувшись в дом, застал семью уже одетой.
– Таня, подожди. Дай-ка я хоть все эти продукты вам положу. Куда мне столько?
– Лешечка. Мы ничего брать не будем. Тебе надо поправляться. За тебя пе-ре-жи-ва-ют!
– Что ты несешь? Таня! Какая тебя муха укусила?
– Все, дети. Подъем. Поехали. Папка нас до автовокзала подбросит. Выходите, я тарелки помою.
Алексей с детьми пошел на улицу, захватил сумку с одеждами, незаметно всунув в нее банку с медом. Ненадолго задержавшись, следом вышла Таня, замкнула дом своим ключом, немного подумав, сунула ключ Алексею в руки:
– Держи. Мы теперь нескоро приедем. Если приедем.
Алексей молча взял ключ, положил машинально в карман, сел за руль.
Пока Таня стояла в очереди за билетами, он купил всем мороженое, а детям тайком сунул по несколько купюр денег. Те, довольные, быстро припрятали их в своих карманах. Достав из кошелька пачку денег, сжал в руке, глядя на подходящую жену:
– Возьми, пожалуйста. Не так уж много, но хоть что-то.
Она молча взяла деньги, положила их в свою сумочку. Подали автобус. Дети по очереди попрощались с отцом и быстро забрались в автобус. Таня и Алексей стояли молча, глядя друг другу в глаза.
– Ну, пора. Дай я тебя поцелую, Леша, – она придвинулась, поцеловала его в губы, – там, Леша, на столе у тебя дома ответ на все твои вопросы. Реши, Леша, как ты живешь, с кем живешь, для чего живешь и для кого. Не делай такие глаза, я это нашла на полу вчера вечером. Ну вот и все.
Она быстро вошла в автобус, зашипели двери, и замелькали в окошке ладошки детей на прощание. Проводив автобус до окраины города, вернулся домой.
Поставив машину, вошел в дом. На кухонном столе лежит букет «котиков» и записка. Развернул… и ахнул:
«Черт побери. Вот идиот! Бедная Таня! Что ж ты не сказала?»
Первым желанием было вскочить за руль, догнать автобус, остановить, все объяснить, вернуть. Ощущение боли, ощущение горечи, ощущение еще одной потери. Ощущение обиды. В воздухе еще витает запах ее духов, на столике стопкой посуда, еще влажная. Это она ее мыла. Чистота, свежие шторы, нет привычной пыли. Как хорошо было эти два дня! Он думал сегодня с ней поговорить о ее переезде назад, обратно, сюда. Он думал сегодня изменить их жизнь. Он думал сегодня о многом-многом с ней оговорить. А что теперь? Теперь – опять пустота, опять одиночество, опять работа, работа и работа. А, собственно, в чем он виноват?
Закурил. Нестерпимое желание догнать автобус усиливалось, но он знал уже, что не поедет, он понял, что и не позвонит первым. Весь день он маялся в одиночестве, к вечеру сходил в магазин за водкой. Несколько раз порывался позвонить. Но чем больше пил, тем больше одолевала обида на Таню за то, что ничего не сказала, ничего не спросила, ничего не прояснила. Ни для себя, ни для него. Бедные дети. Они уезжали так неохотно, в таком недоумении, в таком разочаровании. Игорек на прощание поцеловал в колючую щеку и тихо спросил: « Когда, папа, приедешь? А, может, насовсем нас заберешь к себе?»
А ее глаза, полные слез, на вокзале? Ведь, несмотря на слезы, она смотрела любя. С сожалением, с горечью, но любя. И поцеловала прямо в губы. Эх, Таня, Таня. Что ты делаешь? Как ты бережешь свою гордость, независимость, свою честь, свое собственное «я». Эх, Таня. А что теперь? А теперь все. Пусть уехала, пусть. А у меня есть работа. У меня есть она и всегда была, и никогда меня не кинут ни мой лес, ни мое зверье.
Вконец напившись, уснул на диване у включенного телевизора, но проснулся ровно в пять. Голова болит, тело ноет, а в душе пустота. «Надо срочно на работу!» – подумал, поглядел на себя в зеркало и отправился в ванную. Долго принимал душ, меняя воду с горячей на ледяную.
В семь утра Алексей Алексеевич раскладывал бумаги на рабочем столе в своем прокуренном кабинете…
Одиннадцать полосатеньких, рыженьких, с черными пятачками и черными глазками, прикрываемыми рыжими же ресницами поросяток, мирно посапывали и вздрагивали во сне, прижавшись к теплому, пахнущему болотом и молоком животу матери. Насытившись молоком, располневшими боками они согревали друг дружку. Мягкая подстилка из веток елей, мха и сухой травы сооруженного матерью гнезда не пропускала холодную сырость земли весеннего, еще не прогретого солнышком, леса. Мать, прикрыв глаза, чутко прислушивалась к шорохам леса, изредка втягивая ноздрями воздух. Тихое, спокойное ранее утро пробуждающегося леса…
Дневные птицы: дрозды, щеглы, зяблики, синицы наперебой возвещали о том, что наступает рассвет, о том, что они самые красивые, самые звонкие, самые любящие и любимые, о том, что вот эта территория, откуда доносится их песня, занята. Это их мирок, их жизнь.
Ночные звери и птицы возвращаются к месту своих лежек, дневок, в свои гнезда, норы, дупла. Их ночная охота закончилась и, усталые, и, как повезло: насытившиеся или голодные, они бесшумно, тенью скользят меж деревьев, меж ветвей, в траве и по кустам.
Прошмыгнула лисица, таща в зубах свою ночную добычу, тетерева, к своей норе, где ее ждут не дождутся голодные, испуганные одиночеством, прозябшие лисята, совсем недавно прозревшие и постоянно требующие еды. Лисица воспитывает четверых лисят одна: отца лисят застрелили охотники уже в начала весны, когда они вдвоем, уставшие от ночных любовных утех, грелись на взгорке под теплым мартовским солнцем. Подкрадывающегося в белом маскхалате из-под ветра охотника заметили они очень поздно. Первым вскочивший лис попал под заряд картечи. Высоко подпрыгнул и завертелся на месте, кусая себя за раненый бок. Лиса, метнувшаяся вниз с бугорка, услышала за спиной второй выстрел, но, не оглядываясь, стелясь по рыхлому снегу, умчалась в спасительный лес. Ее лис к ней больше не вернулся. И, оставшись одна, она натаскала сухой травы в старую нору, где и вывела своих четырех слепых, беспомощных лисят.
Сейчас, когда детки прозрели, и ее молока уже не хватало им, она каждую ночь уходила на охоту. Ловила мышей, птенцов, зайчат, носила прикорм к норе и, уставшая, весь день спала на песочке у норы, беспрерывно терзаемая своими шустрыми чадами.
Каждый раз, возвращаясь к норе, она останавливалась у лежки-логова дикой свиноматки. Поросята, такие аппетитные, такие упитанные, – желанная добыча для лисы; однако их мать очень чутко их охраняет, внимательно следит маленькими глазками за лисицей, а иногда рычит, страшно клацая зубами. Линяющая, облезлая, худая лисица в ответ огрызалась тявканьем и скрывалась в порослях густого папоротника.
Живущая невдалеке в осиновом дупле семья куниц не досаждала свиноматке. Она часто видела их, возвращающихся утром к своей осине: то с мышкой в зубах, то с птицей. Занятые свои делом, они, как и лисица, угрозы ее поросятам не представляли. Частенько в поле ее зрения появлялись «беспризорные» ее сородичи. Свинья близко не подпускала к своему гнезду «родственников». Вскакивала и громко «чухая» и щелкая мощными зубами, прогоняла непрошенных пришлых диких кабанов…
Своих поросят она уже водила по лесу. Они с удовольствием рыли пятачками мох, доставая оттуда жуков, червяков, поедая вкусные молодые корешки. Она специально своим рылом разрывала муравейники или трухлявые пни: насекомые и их личинки тоже были лакомством для поросят. Быстро перебирая по мху своими копытиками, они неотрывно следовали за матерью и при любой угрозе, о которой узнавали по громкому хрюканью или уханью матери, бросались ей под ноги или затаивались в густой траве.
Однажды к гнезду подошла волчица. Дикая свинья увидела ее бесшумный серый силуэт и сразу почувствовала резкий волчий запах. Она вскочила, резко ухнув, и сразу бросилась к волчице. Та ловко увернулась от зубов свиньи и от удара ее мощного рыла и кругами пыталась приблизиться к залегшим и притихшим поросятам. Неизвестно, чем закончилось бы это кружение, если бы вовремя не появился секач. Громко урча и ломая кусты, он бросился на волчицу, низко согнув клыкастую голову, подняв на загривке всклокоченную щетину. Волчица, попробовав оскалить клыки на бросившегося секача, чуть не попала под удар неожиданно для нее резвого броска кабана. Валежина, через которую ловко прыгнула волчица, не позволила разъяренному секачу подцепить ее клыками. Мелкой трусцой, оглядываясь, словно дразня кабанов, волчица скрылась, а секач еще долго пыхтел, хрюкал, ворочая белками маленьких свирепых глаз. Успокоившись, он не стал подходить к выводку. Знал, что свинья не подпустит и его к поросятам, которых, впрочем, он и не очень-то жаловал. Потершись боком о смолистый бок ели, секач, треща сучьями, удалился на свою лежку, расположенную не очень далеко от гнезда его семьи. Свиноматка, вернувшись к перепуганным поросятам, еще долго слышала треск поломанных им сучьев, а его запах до темноты витал в воздухе окрест их гнезда. Больше волчица не приходила, но свинья не раз слышала тревожный и, как ей казалось, злобный и голодный вой волков на болоте с вечера и перед рассветом…
Каждый вечер она уводила поросят все дальше и дальше от места их лежки, но к утру они возвращались своей тропой «домой», в ельник у болота. Весна полностью вступила в свои права. Уже оттоковали глухари и тетерева, деревья покрылись листвой, дни стали дольше, а ночи наоборот – короче. Буйная растительность покрыла землю и в лесу, и на просеках, и на полях. Обходя осторожно опушками сельскохозяйственные поля, свинья учила поросят доставать из земли вкусные разбухшие семена гороха, пшеницы, кукурузы. Попутно удавалось добывать жуков, червей, коренья. В один из таки походов вышли на взошедшее поле картофеля. Сама проросшая картошка и ее ботва свиней не интересовали. Разрывая борозды мощным рылом, идущая впереди матка вырывала на поверхность проросшие клубни, а вот эти отростки, сладкие и сочные, поросята с огромным удовольствием сгрызали, скусывали, наедаясь на весь предстоящий день. В эту же ночь на картофельном поле встретились несколько табунов диких кабанов. Ссоры и драки не произошло, хотя матки ревниво отгоняли от своих подросших чад приближающихся сородичей, боясь, что те могут из жадности укусить или даже разорвать малого поросенка. К утру кабаны разошлись своими тропами на места дневок, по пути заходя на только им знакомые водоемы запить сытный ночной ужин.
Приехавший утром на поле агроном схватился за голову: все поле было взрыто, потоптано дикими кабанами. Еще пару таких набегов – урожая не видать как своих ушей. Впрочем, как и премии. Что делать? Первая мысль, озвученная шофером, созвать несколько охотников и сесть в засаду. И свежина обеспечена, и урожай сохранен будет. Но, подумав, вспомнив историю о браконьерстве, прогремевшую на всю страну благодаря публикациям в центральных газетах, решили, что в отличие от Алексашкина, заплатившего несколько миллионов рублей штрафа и получившего вместе с дружками разные сроки, хоть и условно, им, работягам, платить нечем. Да и в суде таких адвокатов, как у Алексашкина, им не найти; точнее, денег таких не найти. Поэтому агроном сразу отправился к председателю и вместе с ним в райисполком: жаловаться на диких кабанов.
Алексей полностью ушел в работу. Выйдя из больницы, сразу попал в жесточайшую «мясорубку» по делу о массовом браконьерстве Алексашкина. «Прессовали» отовсюду: гаишники не давали по городу проехать без проверки; налоговая, финансовая, экологическая проверки прошли одна за одной. И хотя приказом по областному управлению был награжден грамотой и денежной премией в размере двух окладов, на ближайшей коллегии получил строгий выговор «за упущение в работе по борьбе с браконьерством». Одновременно необходимо было заниматься основной работой: провести посевную, не имея ни техники, ни хороших семян. Провел межрайонную выставку охотничьих собак. Успешно провели весеннюю охоту, даже умудрившись принять тур с участием иностранных (немцев) охотников. Добыли глухаря, заработав у. е. Егеря уже начали заниматься ремонтом имеющихся в обходах биотехнических сооружений. Да и этой самой борьбой с браконьерством не переставали заниматься: с водоемов «забрали» две электроудочки, кучу сетей. Приближалось лето, и с середины мая планировали открыть охоту на диких кабанов в местах потрав ими сельхозкультур. Для этого подремонтировали имеющиеся вышки, изготовили с десяток новых переносных вышек для их установки на путях диких животных. Алексей провел в кинотеатре собрание охотников. Это уже стало традиционным: перед началом охоты собираться, обсудить, принять во внимание, поорать, стуча себе кулаками в грудь. Охотники с удовольствием приняли инициативу Алексея собираться сообща для решения насущных и злободневных проблем. После окончания собрания, они, собравшись кучками, группками, продолжали «совещаться». Только уже где-нибудь в баре, «на природе», а то и просто в парке, где был расположен кинотеатр. Алексей в этих «продолжениях» участия не принимал. Уезжал сразу же на своей служебной машине, отпустив шофера пообщаться с друзьями-охотниками со всего района.
После отъезда Тани они почти не общались. Алексей обиделся на ее поспешное бегство, она же, проплакав неделю, решила, что ни за что больше к нему не поедет. Все их общение сводилось к нескольким минутным разговорам по телефону в основном о детях. Алексей один раз предложил ей приехать, обсудить, помириться, на что она язвенно ответила, что читать любовные записки, адресованные ему всякими Олями, не входит в ее планы. На этом разговоры о примирении и закончились и больше не возобновлялись ни одной стороной. Таня предложила, что хочет подать на алименты, на что он равнодушно согласился. Отношения все больше заходили в тупик. Алексей старался боль и обиду заглушить работой, а иногда и водкой. Выпив, все больше склонялся к мысли завести себе подругу. Любовницу. Он видел, что и желающие побыть с ним в его доме и «на природе» имеются. Оле не мог позвонить, хотя с удовольствием прочитал в нескольких газетах ее репортаж о его «героической борьбе и непримиримости к злу и живодерству». Только однажды все же позвонил ей, но толком они и не поговорили, так как она оказалась на какой-то то ли пресс-конференции, то ли презентации. Хотя на прощание бросила, что не оставляет надежды на встречу с ним в его «таежной избушке» – так она называла охотничье-рыболовную базу его охотхозяйства. Хотя в этой избушке имелись и баня с бассейном, и уютная гостиница, и озеро с лодками у причала. В большей степени охотбаза использовалась как кемпинг или лесная гостиница. Люди приезжали отметить праздники, отдохнуть, уединиться или, наоборот, вырваться своим коллективом из города. Гостиница приносила основную прибыль охотхозяйства, являясь и остановочным пунктом для охотников, в т.ч. и иностранных, привозящих с собой так необходимую валюту. Порядок на базе поддерживали специальные рабочие – горничные, а при необходимости Алексей привлекал егерей. Там же на базе в холодильнике всегда хранился запас мяса дичи и рыбы. Части туш косуль, диких кабанов, оленина, неощипанная дичь: рябчики, тетерева, утки. Все это мог купить любой клиент, посетитель или отдыхающий на базе, тут же приготовить. В погребе-подвале в бочонках хранились маринованные огурцы и помидоры, моченые яблоки, квашеная капуста, соленые грибы. Эти продукты, по желанию посетителей, выдавались им на пробу сначала бесплатно, в качестве презента от охотничьего хозяйства, а потом шли нарасхват к купленному мясу в качестве оригинального дополнения к гарнирам.
Удочки, лодки, ракетки, пневматические винтовки – все это было в дополнение к прекрасно оборудованным номерам гостиницы, правда, за дополнительные деньги. Алексей гордился своим творением: из заброшенного охотничьего домика он за год, с помощью друзей и спонсоров, оборудовал прекрасную базу, пользующуюся популярностью не только в районе, но и в прилегающих соседних районах. Доступный подъезд, разумные цены, качество обслуживания делали базу еще более привлекательной и востребованной, нежели серые, полупустые дорогие профилактории, имеющиеся в округе…
Сегодня Алексей устроил плановую проверку на своей базе. Приглашены все егеря, все горничные, рабочие. С утра провели «субботник», и, хотя вся территория выглядела ухоженной и облагороженной, вывезли почти прицеп разного хлама: сучьев, палок, травы. Подрыхлили вдоль дорожек землю, поубирав в сторону нападавшие шишки. С обеда провели свое совещание, на котором Алексей обычно демократично выслушивал все проблемы, жалобы, новые предложения; зато не давал спуску, если находил серьезные упущения. В самый разгар совещания вошел дежурный и пригласил Алексея к телефону, установленному в холле гостиницы.
– Председатель райисполкома, – многозначительно поднял палец вверх.
Алексей подошел к телефону:
– Добрый день, слушаю Вас.
– Алексей Алексеевич! У вас в машине есть рация?
– Да, а что?
– Я вас разыскиваю вместе с диспетчером лесхоза и моим секретарем уже целый час. А вы загораете у себя на базе. Совсем не понимаю, что можно делать в рабочее время на этой базе!
– Ну, Вы знаете: кто на что учился!
– Так, Вы совсем уже стали, Алексей Алексеевич, зарываться. Вам не кажется, что Вы уже не признаете никакого начальства?
– Признаю, еще как признаю! Можете у них поинтересоваться.