Волчий сон

Бесшумно ступая по мягкому мху, лосиха шла к месту дневки. Сегодня они с вечера сделали большой круг, и детки, уже достаточно окрепшие, все равно устали. Мать сводила их вечером к водопою. Вкусная вода и что-то белое и соленое из земли у водопоя были в диковинку для них. Ни лосиха, ни ее дети не знали, что этот водопой и солонец в осине, поваленной так, что комель завис на пне, сделаны человеком, который сегодня стоял и курил у окна за забором и колючей проволокой. Тем человеком, которого лосиха нередко раньше видела в окне проезжающей машины или шедшего по лесу с топором или с ружьем, одного или с бригадой. Она не знала и не догадывалась, что и он тоже этот лес считает своей вотчиной. От водопоя лосиха повела своих детей на подрастающие озимые. Перейдя небольшой молодой лесок из тонких гонких сосенок, полакомившись кое-где иглицей немногочисленного подроста сосны, они вышли на опушку леса. Впереди простиралось зеленое море подрастающей ржи. И лосихе уже не нужно было изгибаться или становиться на колени, чтобы пощипать пробивающуюся зелень озимых, как она это делала в начале весны, еще до отела. Рожь подросла и достигала уже почти до колен, и толстые зеленые листья, мягкие и нежные, ароматные и вкусные, она поглощала без труда, с удовольствием и наслаждением. Телятам надо много молока, на сосновой иглице и осиновой коре по делянкам самой пришлось зиму с трудом пережить. А здесь такое изобилие. Насытившись и дойдя до островка леса среди поля, они направились вглубь, вспугнув зайца-русака, который громко затопав, дал стрекача вдоль кромки поля. Там, внутри островка, вдоволь напившись из большой канавы-воронки, они сделали привал. Однако к утру лосиха решила пройти назад, к своей поляне через торфяные карьеры. Там много молодой ивы, ежегодно подновляемой бобрами. Там подросли лопухи: свежие, зеленые и толстые, не то, что осенью. Там, наверное, знакомая ей по зиме молодая свиноматка со своим полосатым выводком удачно расположилась в глухом ельнике на краю болота. Именно там приятно пахнет тиной, и в глубинах ее памяти именно по тем тропинкам водила ее потерянная навсегда мать. Там же встретила она того, кто стал ее спутником, другом, защитником, кто всю зиму был с ней и их будущим потомством. Может, сегодня они встретят его? После того, как она почувствовала, что внутри у нее появилась едва ощутимая новая жизнь, после того, как она поняла, что это самое дорогое, что у нее может быть, и после того, как природа подсказала ей уйти и спрятаться в густой, сухой, поросший высокой прошлогодней травой вдали от лесосек, людей, машин уголок для отела, она его не видела. Он обиделся, что она не только не позвала его с собой, а еще и прогнала, и остался в большом сосновом бору перед торфболотом. Гордая и красивая, сейчас она смело подойдет к нему. Мальчик и девочка, их дети, посеменят за ней и, спрятавшись у нее под животом, любопытно будут выглядывать своими черными большими глазенками на красавца-папу, с большими, еще мохнатыми и мягкими рогами. И он осторожно приблизится к ним. Осторожно обнюхает их, и гордо и счастливо вся семья пойдет дальше, на их поляну, где высокая сочная трава, ветер, сгоняющий комаров и оводов, где нет таких досужих двуногих тварей-людей, с их верными помощниками и вечными врагами диких зверей – собаками. Туда, где нет волков, как это было прошедшей зимой. Воспоминания о волках инстинктивно заставили ее вздрогнуть, встряхнуться, настороженно прислушаться к окружающим шорохам, потрескиваниям, посапываниям, свистам, чириканьям и другим звукам просыпающегося леса…

Прошедшая зима выдалась суровой. Снег выпал уже в конце осени, когда еще не все листья облетели с осин, в ту пору становившихся главным кормом для лосей вместе с хвоей и побегами сосны. Со снегом стали наступать морозы. Водопой замерз. Обычно человек в зеленой одежде приезжал на машине и вырубал от берега вглубь и вширь лед. В этом году он не приехал; сначала лоси разбивали лед копытами, потом он стал настолько толстым, что это занятие пришлось отменить и пользоваться в качестве питья снегом. Соли тоже не было, и тут она почувствовала, что как раз соль ей сейчас очень нужна. Сгрызая соленую древесину внутри выдолбленного человеком в стволе поваленного дерева корыта, они приспособилась пополнять запас соли в организме. Острые и мощные нижние зубы-резцы позволяли им это делать довольно успешно, и скоро корыто в стволе было обработано, словно бобрами. Да и кора ниже корыта была тоже вкусной, горько-соленой. Днем недалеко от их поляны люди рубили лес. Целый день гремела техника, трещали пилы, зато, приходя вечером на делянку, лоси находили себе достаточно корма в виде спиленных стволов осин. Так проходил день за днем. Лосиха тогда впервые в своей жизни чувствовала, что внутри у нее что-то новое, необычное. Тревожное и в то же время какое-то гордое и ответственное чувство овладевало ее сознанием. Да и лось, который был намного старше и опытней ее, что-то знал, потому что он протаптывал в глубоком снегу тропу для нее, оставляя самые вкусные и сочные побеги, сам сгрызая более грубые и более высокие ветви. И наоборот, когда они приходили к делянке обглодать кору поваленных осин, лось становился ближе к комлю, где кора жестче, оставляя ей более тонкий ствол с ветвями. Ей было приятно его внимание, ей было приятно, что встречающиеся им на пути лисы, дикие кабаны, еноты и другие звери уступали им дорогу и молча провожали их долгим взглядом. А мороз все усиливался. Снег уже достигал колен и кое-где выше, кора стала жесткой, неподатливой. Лесники лес не пилили уже больше недели, а тот, что был, вывезли. Питались лоси иглицей сосны, попробовали зайти из леса в болото, в ивняки, но в первый же переход к болоту их неожиданно настигли две собаки. Злобно облаивая, они кружились в снегу мохнатыми шариками, норовили больней укусить за сухожилия задних ног. Иногда даже им это удавалось. Лось, пригнув голову с большими рогами, на семь отростков каждый, пугал собак, грозя нанести сокрушительный удар рогами. Одновременно, резко вскидывая вперед переднюю ногу, как копьем, пытался ударить или пробить собаку насквозь. Однако собаки были опытными и верткими, и все попытки атаки на них не увенчались успехом. Они кружили на редколесье, когда вдруг появился человек с ружьем. Лосиха, заметив человека, сорвалась и помчалась вперед, а лось задержался на несколько мгновений, опять пугнул собак и побежал за ней, но вдруг резко стал отворачиваться в сторону и, как ей показалось, стал уходить от нее. Одна из собак погналась за ней без лая, а вторая с редким лаем бросилась за самцом. Уходил лось известным им обоим направлением – к большому сосновому лесу на границе болота. Она, неспешно убегая, слышала все дальше и дальше удаляющийся лай другой собаки. Попробовала остановиться, тяжело дыша, послушать. Догонявшая собака опять стала вертеться по кругу, пытаясь укусить. Подняв шерсть на загривке, приложив уши, лосиха бросилась в атаку на собаку, стараясь ударить ее передним копытом, но промахнулась, и, не ожидая далеко отскочившую с визгом собаку, бросилась дальше, в сторону видневшихся впереди верхушек больших деревьев. Уже почти достигнув кромки большого леса, она услышала запах дыма, который человек выпускает изо рта. К этому запаху прибавился запах машины, еще чуждые запахи, несвойственные этому лесу. И тут на всем ходу, чуть сбоку и впереди себя она увидела человека, который был одет не в обычную зеленую форму, а в белую одежду. Она и не увидела бы его, если бы он не зашевелился. Останавливаться ей и развернуться было поздно – позади собака, болото заканчивалось, и впереди уже виден был большой лес. Человек спереди резким движениям вскинул перед собой черный предмет, похожий на палку. Стало страшно. Продолжая бежать, лосиха, вытянувшись в струну, напрягаясь всем телом, словно летела, не касаясь земли и снега, в сторону спасительного большого леса. Она уже не думала о преследующей ее собаке, она не думала о лосе, почему-то ушедшем в другую сторону. Она ждала удара от этого страшного человека в белом. Вдруг резкий звук резнул слух – и облачко дыма и огня сверкнуло там, где стоял человек. Она уже поравнялась с ним, и до леса оставалось совсем немного. Второй гром прозвучал со стороны человека, когда она уже перемахивала через небольшую просеку, разделяющую лес и болото. Что-то с силой ударилось в толстую елку, чуть не зацепив ее щепками, разлетевшимися от удара о елку. Она знала, что такое выстрел. Она знала, что это опасно…

Молодая лосиха смутно вспоминала, что также от людей с такими же «палками» однажды погибла ее мать. Они убегали от кричащих людей и лаявших собак, когда ее мать, после грома выстрелов, неожиданно рухнула на молодые елочки, прокатившись по ним, ломая ветки своим телом. И больше не встала, хрипя и задыхаясь, в агонии разгребая ногами и копытами мох. Тогда она, совсем молодая, уходя от преследующих собак, лишь увидела, что мать билась на земле, а из шеи ее пульсировал фонтан темно-красной, почти черной крови. Она запомнила глаза матери, смотревшей на нее прощальным взглядом. Ей нельзя было останавливаться. Собаки настигали, слева и справа огоньки и дымки сопровождались грохотом. С шипением над головой пролетело что-то очень быстрое и страшное и, ударившись в березу, насквозь пробило ее, выбросив пучок щепок. Заметив бившуюся на земле мать, собаки тогда бросили молодую лосиху и принялись терзать умирающую лосиху. Молодая лосиха уже не видела, как собаки рвали шерсть, прокусывали кожу, как рвали горло лосихе, насыщаясь кровью. Она не видела, как подбежали люди, оттянули собак и перерезали ножом горло умершей лосихе-матери. Привязав собак к деревьям, они некоторое время стояли вокруг мертвой лосихи, улыбались, курили, пожимали друг другу руки. Потом достали из рюкзака бутылку, выпили наскоро, сбросили свои белые балахоны и толстые фуфайки под ними, засучили рукава и через час, загрузив в рюкзаки еще парившее на морозе мясо, оставив шкуру и потроха с пятнами крови на белом снегу, гуськом, друг за другом двинулись к стоявшей за болотом машине. Этого молодая лосиха не видела. Дождавшись темноты, остановившись и остыв, она отправилась искать мать по своим следам. Дойдя до того места, где в последний раз она видела грустный, прощальный, умоляющий взгляд умирающей матери, молодая лосиха остановилась. Две лисицы терзали шкуру ее матери, рыча и угрожая друг другу. Десяток воронов сидели на верхушках елей, насытившихся настолько, что не могли улететь дальше верхушек близлежащих деревьев. Еле уловимый запах, родной запах ее матери, витал в морозном воздухе… – и больше ничего. Она поняла, что матери больше не будет и ей нужно жить одной. Прижав уши, подняв шерсть на загривке, она бросилась на лис, пытаясь ударить их копытами передних ног. Неожиданно для самой себя один удар пришелся в бок оскалившемуся лису. Удар был настолько силен, что узкое лосиное копыто разрубило ребра и вонзилось во внутренности прибитого к земле лиса. Перепрыгнув через кровавое пятно в снегу – все, что осталось от ее матери после людей, лисиц, воронов – лосиха оглянулась. Ползя на передних лапах, волоча задние ноги и выпавшие на красный снег внутренности, лис, хрипя кровью, пытался кусать свои же кишки… Вороны ворчливо, сытно и хищно «крумкали» с высоты своих насестов. Это было давно, и вот – опять…

Больше не оглядываясь на стрелявшего в нее человека, лосиха размеренно уходила по большому лесу. Собака отстала, но тут она услышала еще два выстрела – где-то в стороне, куда уходил ее лось. Тревога опять охватила ее и, замедляя свой бег, она стала отворачивать все больше в сторону, в надежде быстрее встретиться с ним. Наконец она услышала знакомый запах и увидела на снегу его следы, а затем и следы собаки, бегущей прыжками по следу лося. Что-то еще бросилось ей сначала в глаза, а затем попало и в обоняние. Она и почувствовала, и увидела кровь. Его кровь. Через каждый прыжок на стволах деревьев или на снегу были видны бисеринки-капельки крови, пахнущей им. Лосиха пошла по следу и вскоре услышала лай. Чем ближе подбегала она к лаю, тем короче становился шаг раненного лося, тем ярче капли крови на снегу, тем яростнее лай собаки, тем больше клочков лосиной шерсти на снегу. И вот она увидела Его. Одного рога не было. Он потерял его где-то на бегу: уже пришла пора к тому времени сбрасывать рога. Она видела, как лось в последнее время часто прикладывался рогами к деревьям, словно пытаясь сломать дерево. Сыпалась обдираемая кора, сопел и злился лось, но здоровый крепкий организм еще не созрел до той поры, когда рога сами отпадают. Отпадают, чтобы весной вырасти новым, еще более мощным и красивым, еще на один отросток больше. А те, старые и сброшенные, будут найдены грибниками или другими лесными людьми и будут украшать прихожую где-нибудь в городе, или просто будут сгрызены до неузнаваемости вездесущими мышами или дикими кабанами, так и не доставшись людям в качестве трофея…

Лось стоял на краю лесосеки. Бока его тяжело вздымались. Черная шерсть была липкой и мокрой, грива поднята, голова с одним рогом не подчинялась точному движению. Выпученные белки глаз, пена изо рта, пар над спиной и крупом. Снег вокруг был истоптан и обрызган капельками крови. Собака настолько осмелела, у нее было столько сил и злобы, что она, кружась и облаивая, периодически совершала прыжки и в прыжках наносила мощные болевые укусы по сухожилиям задних ног лося, пытаясь укусить повыше и посильнее. Но глубокий снег, хоть и сковывал движение лося, но и собаке не давал возможности для более активного маневра. Разъяренная запахом крови, ободренная выстрелами и видом загнанного зверя, собака все яростней кружила вокруг выбившегося из сил лося, все ближе и ближе приближаясь, все больнее и чаще совершая хватки. Опытная зверовая лайка знала, что, чем крепче она задержит этого уже слабеющего зверя, тем быстрее настигнет их ее хозяин и зверь будет повержен. И тогда вдоволь она насытится злобными хватками поверженного тела и теплой горячей кровью. Увлеченная предвкушением скорой победы, не видела она приближающуюся по густому молодому ельнику лосиху, уже приложившую к голове уши, уже перебирающую копытами, «выстреливая» ими вперед, словно копьями, вздымая мокрыми от пота боками, выпятив большие свирепые глаза. И только в последний момент, оказавшись в глубоком снегу между раненым лосем и надвигающейся «молнией», лайка пыталась прыгнуть в сторону, но удар копыта лосихи пришелся ровно в бок. Хрустнули кости, и собака, пронизанная переднем копытом лосихи, протащилась еще два-три прыжка, прежде чем лосиха остановилась и в прыжке сбросила пробитую, но еще живую и скулящую собаку. Не оглядываясь, лосиха пошла по глубокому снегу вперед, а раненый задохнувшийся лось, шатаясь, поплелся следом по натоптанной тропе, оставляя капельки крови, стекающие с черно-бурого загривка. Пройдя некоторое расстояние, они услышали позади себя, на том месте, где осталась раненная собака, одиночный глухой выстрел и короткий взвизг…

Рана лося была не смертельная, но очень болезненная. Пуля прошла по шее выше позвоночника. Лосю было очень тяжело держать перекошенную одним рогом голову, тяжело было идти, еще тяжелее скоблить зубами твердую, замерзшую кору. Поваленных свежих осин не было, снега становилось все больше и больше, соли не было. Постоянно чувствовался голод, а мороз крепчал. Им пришлось преодолеть большое расстояние для перехода в молодой сосняк, где корм был, хоть и неполноценный, но в достаточном количестве. Что-то случилось у людей, что в один момент их стало прибывать в лесу: на запряженных в сани лошадях, на лыжах, на снегоходах, тракторах. Все рубили маленькие елочки, взваливали на себя, на сани, прицепы и везли куда-то. Такого лосиха еще не видела, хотя опытный ее друг относился к этому абсолютно спокойно: он это уже видел семь раз в своей жизни, именно в эти дни – дни глубокого снега и трескучего мороза – люди тащили из леса с собой елочки. Он знал, что наступает самое тяжелое время года: морозы и снег будут еще долго…

Прошел тяжелый месяц. Рана заживала плохо, корма хоть и хватало, но глубокий снег и мороз требовали хорошего питания, а его добывать становилось все труднее и труднее. В начале февраля морозы убавились, но завьюжило. По ночам сосны гудели и стонали. Ветер, метель, вьюга заставляли искать место затишнее, но голод гнал каждый день вперед. Переметенные делянки, засыпанные снегом поваленные осины на делянках – до корма добраться было сложно. Питались побегами сосны, и даже иногда корой ели – невкусной, горькой и сухой. В день передвигались по глубокому снегу не больше одного квартала. И вот однажды ночью услышали вой. Лось сразу всхрапнул, вздыбил шерсть. Рога давно уже были потеряны, а то, что они сейчас пригодились бы, лось это понимал точно. Ему приходилось уже встречаться с волками, но это было уже давно. Тогда он не был истощен раной и бескормицей…

Наступал рассвет. Лосиха, дождавшись пока насытятся молоком ее телята, обнюхав и лизнув каждого, бесшумно направился по тропе к месту дневки. Воспоминание о волках отхлынуло, ушло. Впереди был день, обещающий быть теплым и ласковым. С ней были ее дети, ее ожидала, возможно, встреча с ним, ее лосем. Где-то в глубине сознания стояли глаза человека с ружьем, который уже не раз спасал и ее, и ее спутника, ее лося. Человека, который, как ей показалось, стоял сегодня у окна и курил. Она опять остановилась.

Рассвело. Солнце неожиданно быстро вынырнуло над верхушками леса, откуда на все лады доносился веселый щебет проснувшихся птиц: веселое и мелодичное пение зябликов и малиновок, звучное – камышовок, ворчливое кряканье уток на болоте, частая дробь черной желны, несколько раз «прочуфыкал» тетерев. Скучающие без самок, сидящих на своих гнездах, проплыли, «хоркая» и «цыркая», несколько вальдшнепов14– самцов. Соловьи, начинавшие свои трели еще задолго до рассвета, угомонились. На притихшем было после ночного «движа» продоле началось новое движение – это проснулись, как обычно рано, старики. Кашляя, бессовестно смердя, шаркая ногами, сморкаясь на пол и кряхтя, они с полузакрытыми глазами шли в туалет, закуривая на ходу и от этого кашляя еще больше. Коридор заполнился сизым дымом от «Прим», «Астр», а порой, и самокруток15 из собранных «бычков» и табака, завернутых в газетную бумагу. Сходив в туалет, часть из них шла в локалку, другая же часть направлялась на «кишку16», расправляя на ходу кипятильники, доставая из карманов мутки17 чая, горбушки хлеба, завернутые в целлофан кусочки нехитрой снеди – сало, маргарин, печенье, лук. На «кишке» с деловым видом варят чифирь или купчик18, да и нередко поднимают «вторяки» – вчерашнюю заварку, именуемую иногда совсем противно – нифеля. Сварив чифирь или приготовив простой чай, они чинно усаживаются за столики и с видом упоения и благоденствия чаевничают или перекусывают тем, что есть. Уставившись бесцветными глазами в одну точку или бурно обсуждая и определяя прогнозы на сегодняшний день о том, что будет на завтрак – капуста или овсянка. Есть и другие животрепещущие темы: как слинять с «промки19», когда закончится и чем мировой кризис, чем закончатся выборы через четыре или восемь лет; они на эти полчаса – настоящие авторитеты между собой. Пройдет совсем немного времени, от силы час, и старики растворятся в разномастной толпе, словно их нет среди этой серой массы, и не было здесь никогда – в этом кипящем котле исправительного учреждения. И так происходит каждое утро за час до подъема. И так было за месяц, год, десять лет до этого дня: старики, к сожалению, неотъемлемая часть любой зоны, и что удивительно – большинство из них отбывает срок за убийство или нанесение тяжких телесных повреждений. Хотя, а за что еще можно посадить убогого старика? Есть, правда, несколько «миллионеров-коррупционеров», но это обособленные и особенные старики. Они живо интересуются вчерашними и позавчерашними газетами, интересуются курсом доллара и очень, ну очень переживают – до головокружения и повышения давления – если курс падает. «Ну что, – смеются тогда ушлые урки, – курс падает, дед? Говори, барыжная душа, где кубышку зарыл? Так хоть пополам поделим, а так – совсем бабло протухнет!» Миллионщики кряхтят, скрипят зубами, а порой вытирают засаленным платком слезящиеся глаза. Видно было, что есть им и что терять, что находить в этих курсах падения и взлета американского «рубля». Имея миллиардные иски, ходят они в оборванцами, едят чернягу в столовой, экономят на всем, не чем можно сэкономить, и на все издевки проницательных урок отмалчиваются, довольно зло поглядывая из-под лохматых бровей колючим ненавидящим взглядом.

Николай оторвался от своих воспоминаний. Ночь прошла – очередная ночь пребывания в зоне на болоте. В своем болоте, только не по ту, а по эту сторону колючки и забора. Вот неделю назад отметил «днюху» – день рождения. Стукнуло уже сорок пять. Отметил так, как положено настоящему мужику. С самого утра, еще до подъема, когда никто не мешает и не суетиться под руками, заварил пятилитровое ведро крепчайшего чифиря с помощью бессменного «коника20» Крупы. Тот готов помогать и днем, и ночью, зато у него всегда есть что покурить, что «подломать и подварить». Не «греющемуся21» с воли мужику и не особо отягощенному принципами арестантской морали хоть и стыдно на первых порах, но не западло «конячить» в зоне. Нет возможности или некому присылать ему посылки-передачи, невозможно достаточно зарабатывать на предприятии колонии, где зарплата в месяц на три пачки сигарет, идет изголодавшийся завистью мужик подрабатывать «помощником», а если правильнее – конем: принести, унести, постирать, сбегать, помыть посуду и так далее. Можно, конечно, попробовать поступить иначе. Например, работать на промзоне в две смены и на самой тяжелой работе. Можно пытаться поймать за хвост фортуну и начать, под фраера, играть на интерес. Но здесь есть шанс: или вообще остаться без ничего, или попасть на большие деньги, или в фуфло22 залезть, если не умеешь играть, если не любит тебя фарт, если нет верных друзей-шулеров, которые и зеркало подставят где-то из-за спины или моргнут вовремя. Можно было бы, если кишка не тонка, «пойти в отказ» и стать босотой: сидеть месяцами в подвалах, по кичам и бурам23, голодать, постоянно рискуя схватить туберкулез, лишаться посылок, передач и свиданий, вскрывать вены в знак протеста. Тогда у тебя появится, возможно, авторитет и сигареты, и чай, и к ним. Но выдержать это – сложно, это должно быть состоянием души, а обратной дорог здесь нет: надумал выйти – только в «подчеркнутые» или того хуже – в суки. Крупа не выбирал – ему попался по жизни на пути Николай, который и решил, жалея его, прибрать к себе в качестве вот такого вот «помощника». Никто Крупе не слал посылку или передачу, так как жил он до тюрьмы с бабушкой, которую, он же вроде и задушил. Почему? Не говорит. Но любил он ее – это точно, и здесь, видел Николай, темная история. Там осталась квартира, которую через суд оформляет на себя мать Крупенькина, хотя сына своего она с детства и не видела – бросила на бабушку, как только узнала, что у него отклонения в развитии. Бабушка вырастила внука, как могла, прививала ему различные социальные навыки. А мать как пила, так и осталась пьяницей. И вот в день смерти бабушки, мать напоила своего сына, пока бабушка отсутствовала, а когда тот отошел от угара, увидел в ванной мертвую бабушку, позвонил матери, и та уже и вызвала милицию. Крупа не помнил, как и зачем он убил бабушку, но ему об этом рассказала мама, а потом и милиция, и он этому поверил, хотя и плакал. Николай подозревал, что тщедушный маленький хлюпик не смог бы убить свою любимую бабушку – даже чисто физически, и скорее всего, дело здесь нечисто, но он не адвокат, и не принято в тюрьме копаться в чужой жизни, а тем более – в чужой делюге. Так и пригрел Крупу возле себя, прикармливал, одевал, поскольку того на работу так и не взяли в силу его ослабленного здоровья, а мать посылок ему так и не прислала.

В день рождения любого мужика в бригаде соблюдался ритуал. После зарядки пикетчик бегал по локалке и бригадам с криком «сорок вторая… на бригаду»! Что означало сход бригады в кубрике. На тумбочку в центре выставляется ведро с чифирем, несколько кругалей24, тарелка с конфетами и пачка дорогих сигарет. Крупа проворно наливал черный, ароматный, горячий, дымящийся паром чифирь в кругали и пускал по кругу стоящих у шконарей мужиков. Следом шла тарелка с конфетами. Все достойно делали по два глотка из кружки, поздравляли именинника и после трех кругов уходили курить в локалку или курили тут же в кубрике из общих, лежащих на тумбочке презентованных именинником сигарет. Все было так же и в этот раз. Разве что разница в том, что вместо конфет был разложен большой горой шоколад, а на тумбочке, вместо обычного «Премьера», лежало две пачки «Винстона» и горсть коричневых, с ароматным запахом «Captain Black». Днюха все же! Гулять – так гулять! Мужики и «босота» по очереди поздравляли с днюхой, желали быстрейшего освобождения и здоровья. Никто и не подумал лукавить, говоря о быстрейшем освобождении, забывая о двадцатилетнем сроке. Так уж принято. Ну а потом весь день были «официальные визиты». Приходили братва25, босота26, друзья-мужики, приходили ровно к назначенному времени, чинно пили чиф-чаек-купчик, кофе с шоколадом, курили, слушали шансон – все чин-чинарем. Но уже к вечеру у Николая от чифиря ходила земля под ногами и слегка подташнивало. Съеден был приготовленный плов, заканчивались уже в третий раз приготовленные драники, сало сегодня даже не выставлялось: рыбные консервы, зеленый лук, целые помидоры, вареная и жареная картошка, селедка – это и есть нехитрый зэковский стол «на поляне» в день рождения. Трехлитровая банка отменной браги «ушла» еще с утра до обеда. Хотя есть подозрение, что вчерашний шмон контролерами в бригаде именно был направлен на поиски этой самой банки – кто-то стуканул, а может, сами на всякий случай прошустрили. Сам Николай не бражничал, но как у настоящего мужика «задел» у него был припасен для этого важного случая. Брага готовилась без дрожжей, на заплесневелом хлебе, но после всех манипуляций и в конце с добавлением разогретого меда и нескольких фильтрований перед непосредственным употреблением, получался довольно солидный напиток…