Отравленным место в раю

В эпоху Великих географических открытий, которые длились почти два века, но для удобства названные временем Христофора Колумба, люди ждали: ещё немного, и Элизиум отыщется. Но вот все острова найдены, а рая нигде не оказалось. Тогда в утешение разочаровавшимся объявили, что на самом деле все географические открытия сделаны ради прогресса, из-за поиска драгоценностей и заморских ресурсов. И причём тогда здесь рай?

Когда стало очевидно, что Блаженных островов нет, рай переселили на небо. А это уже не так интересно. До неба точно не дотянешься. Пришлось ждать очередного скачка достижений науки и техники, чтобы заглянуть и туда. Но и на небе ничего не оказалось, кроме холода и мокрых облаков.

А потом человек прорвался в космос. Простецам говорили: люди летали в космос и никого там не видели. Значит, никакого Бога нет в принципе. И Элизиума тоже. Даже первый космонавт Юрий Гагарин рассказывал, что во время полёта никого не заметил.

А если ещё дальше? Ну-у тоже непонятно: бесконечно далеко – это всё равно, что нигде.

А если рай в тебе самом? Вот это уже интереснее.

С адом всегда проще. Ад под землёй. Так глубоко человеку не забраться, никак не проверить. Ну и хорошо, пусть остаётся в подземелье: он там с начала времён. Человек не очень любит подвалы.

А найденные острова оказались полезны для народов, живущих в центре мира. Много чего оттуда было экспортировано: отобранное золото, рабы и вот, например, разные виды съедобных растений, которые потом стали культивировать в Старом Свете. Большинство, конечно, не прижилось, всё-таки климат другой, но и список полезных растений, акклиматизированных и выращиваемых на новых для них территориях, немаленький:

помидоры

фасоль

кукуруза

подсолнечник

ананасы

какао

табак

тыква

кабачок

арахис

Муренин помнил: названия этих заморских растений заучивали на уроках географии. Их выращивали в СССР и в дружественных странах. Но были и другие островные плоды, названия которых запоминать не заставляли, потому что в советских овощных магазинах такие не продавались, вот и наименования вроде как не существовали. Эти плоды завезли в торговую сеть позже, в перестройку, после чего они появились и в школьной программе.

А ещё пришельцы из Нового Света:

морская свинка

ондатра

нутрия

По всей видимости, во времена Колумба привезли и новые качественные яды. Хотя в Старом Свете отравы хватало. И применяли её повсеместно.

Под утро Евгении Петровне Барсуковой с четвёртого этажа, из квартиры над входом в банк, спится плохо. Возраст, болезни, мысли разные донимают, воспоминания. Петровна часто отбрасывает тяжёлое ватное одеяло, приподнимается на локте и подолгу смотрит в сторону окна. Занавески не задёрнуты: с ними душно. Форточка открыта, на улице насвистывают утренние птицы, почти как в детстве. Но скоро они улетят, а куда улетят – в соседний лес или в дальние страны, на тропические острова – кто их, птиц перелётных, знает? Светает, но день уже достаточно укоротился: почти осень. И вот, когда она бросает взгляд на окно, что-то происходит: стекло со звоном рассыпается, с подоконника летит горшок с кактусом, разламываясь на лету, колючий обрубок вертится в воздухе и падает на пол. Одновременно что-то щёлкает в стену около кровати, на уровне пояса стоящего человека. Она зажмуривает глаза; пока ещё не страшно, но страшно становится уже через секунду.

Стреляют, это она поняла: по телевизору такое всё время показывают.

Первым делом Петровне становится обидно за кактус. Когда-то в горшке на глубине четырёх сантиметров от поверхности засохшей земли хранился столбик золотых николаевских червонцев в резиновом советском напальчнике. Монеты достались не по наследству – их как-то принёс муж, долго хвалился, обещал, что скоро заживут как люди. Потом мужа увели, и он больше никогда здесь не появлялся. Залётная пуля могла попасть в золотой столбик, но точно не попала, ведь царские червонцы давно проданы, деньги проедены, хотя были предназначены на приличные похороны.

Петровна пытается закричать, но горло перехватило. Потом наконец кричит. Из соседней комнаты слышится неразборчивая брань. Через минуту оттуда, пошатываясь, выходит её сын, лет сорока, а может, и больше, босиком и в длинных трусах.

– Чего орёшь, старая дура? – говорит он, зевая. Похоже, он ещё не совсем проснулся.

– А-а-а! – кричит Петровна, пока хватает воздуха, потом, захлёбываясь, набирает воздуха ещё и кричит опять: – А-а-а!

– Ого, да по нам тут стреляют. – Мужчина видит разбитое стекло, упавший цветочный горшок и отчего-то ухмыляется. – Главное, свет не включать, а то вторую сейчас всадят!

– А-а-а! – кричит Петровна и тут же переходит на шёпот: – Валера, зови милицию!

– Да какую ещё милицию?! Это по мне же стрельнули! Хуже будет, если вызвать. Потом отмазывайся. Затаскают. – Валера, похоже, даже доволен: будет, что рассказать приятелям.

– Да кому ты нужен, алкаш? – шепчет сквозь слёзы Петровна. Сын задумывается. Ну как кому нужен? Действительно, вроде и никому.

– В милицию, в милицию, – задыхается Петровна.

– Да ладно, мать, ты совсем освинела, – говорит сын почти ласково. – Давай спать уже. Утром разберёмся. Я кому надо позвоню.

Валера уходит в свою комнату, а то ведь мать заставит подметать осколки и землю. А потом начнутся обычные разговоры, что нужно вставить стекло, а откуда взять на это денег? Да и лень вставлять, потом как-нибудь, а пока ещё тепло, обойдётся.

Петровна сползает с кровати, ноги не попадают в тапки, она этого не замечает, да тапки и не нужны. По стеночке ползёт в коридор к телефонному аппарату, но осколки огибает аккуратно: уже почти светло, и их хорошо заметно. В коридоре останавливается на коленях, телефон с наборным диском стоит на низкой тумбочке. Снимает трубку, дрожащей рукой не сразу набирает номер ноль-два.

– Дежурный, слушаю. – На той стороне провода ответили тоже не сразу, голос сонный и недовольный.

– Милиция! Нас тут убивают. – Голос Петровны дрожит.

– Муж бьёт, что ли? – усмехаются на том конце провода. – Опять напился.

– Да нет у меня мужа! Давно уж нет! Нас тут обстреливают! Барсукова я!

– Ладно, проспись. Нажралась. Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени?

– Стекло вылетело!

– Да это пацаны балуют, – почти ласково отвечает дежурный и бросает трубку.

Петровна тяжело поднимается и стоит в коридоре около входной двери, прислушивается к происходящему в подъезде, на лестничной клетке, у соседей, ещё долго хрипит, пытается грозить кулаком, но рука поднимается плохо.

– А может, и так всё, – говорит она. Идёт в комнату. Она без тапок, обходит осколки, разбитый горшок, комья земли и вырванный кактус, ложится в кровать, с головой укрывается одеялом.

Барсукова ещё долго не может заснуть, и вставать страшно. Ну ладно, вроде все живы. О чём-то думать нет сил. Через несколько часов она открывает глаза: заснуть так и не удалось. Из милиции никто не идёт. Петровна вспоминает, что дежурный и не спросил адрес – кто же может прийти? Сына дома уже нет. Выскользнул потихоньку. Наверное, на работе. Хотя непонятно, работает он или нет…

Евгения Петровна спускает ноги с кровати, в этот раз попадает в тапки, обходит осколки и куски цветочного горшка, в коридоре снова собирается набрать ноль-два, приподнимает трубку, но потом горько вздыхает и кладет её на место.

Ещё она думает: хорошо, что кошка не дожила, умерла от старости. Вот бы сейчас испугалась и сидела в дальнем уголке под кроватью. Не вытащишь – там всё заставлено тяжёлыми ящиками со старыми вещами мужа. Выкинуть жалко, хотя никогда не понадобятся, это понятно. А вдруг пригодятся?

Через три дня в отделение милиции приречного района начали названивать жильцы из дома напротив банка. Обратились бы двое или трое – можно просто послать подальше. А так уже человек пять пожаловались, что у них в подъезде странный запах и, похоже, источник его находится на чердаке. Явно пахло оттуда, сверху. Участковый советовал жильцам посмотреть самим, что же им так неприятно пахнет, а у него нет времени на такую ерунду. Но забраться никто из граждан не решался. Они кричали в трубку, что так пахнет только трупяк и что приезжайте скорее. И что пожалуемся в газету. Это они, конечно, загнули. В газете уже давно никто не работает с такими случаями, никто не проводит журналистских расследований. Кому это надо? Только размещают объявления о массаже в сауне и рекламируют приём ценных металлов и натуральных волос длиннее двадцати сантиметров. И ещё рекомендуют самый выгодный ломбард. Пускай жители жалуются в газету. Ну-ну…

В конце девяностых отношение к милиции стало несколько другим, чем, скажем, в начале годов восьмидесятых. Меньше чем за двадцать лет поменялось многое. В обществе теперь считалось, что милиционеры – персонажи нехорошие, а бандиты и коммерсанты – романтичны и положительны. Опять же, учёные и особенно инженеры – жалкие, ничтожные людишки, герои анекдотов из популярной передачи «Клуб весёлых и находчивых». Отношение к милиции отражалось в названиях энергичных книжек, выпущенных в карманном формате на газетной бумаге, например, «Менты-зомби-7». В противоположность этому была богато напечатана тяжёлая энциклопедия «Вселенная по понятиям» с цветными иллюстрациями и схемами иерархий. Однако назревали и обратные перемены, и уже начали выходить сериалы, где милиционеры – герои положительные. Но пока ещё не всегда и не везде.

Грузный участковый прибыл к объекту в конце рабочего дня, хотя отделение находилось в одном из соседних домов.

К приходу милиционера жители собрались на площадке последнего этажа, однако многие не выдерживали запаха и стали спускаться ниже. Выглядывали наверх, в пролёт, пытались определить, что происходит у входа на чердак. Практически все ругались, дети исподтишка свистели и плевались, старухи неразборчиво кричали и стучали вилками по перилам. Милиционер отводил взгляд и лениво отругивался, но полезть на чердак ему всё-таки пришлось. Оказалось, что беглым осмотром лаза не обойтись. Действительно, в подъезде пахло, и пахло нехорошо. Это ощущалось уже на первых этажах, на последнем практически выбивало слёзы из глаз.

Участковый долго решался, но, подгоняемый неуважительными криками, с трудом начал подниматься по приваренной к стене металлической лестнице. Протиснулся в чердачный люк, кряхтел, долго включал фонарик, потом опасливо двинулся вглубь. Он сразу увидел что-то неладное в рассеянном свете, пробивающемся из слухового окна. Для верности милиционер направил туда ещё и слабый луч фонарика. Первым делом увидел винтовку в сборе с глушителем. Снайпер, конечно. Последнее время такое совсем не редкость. Если бы не этот шум, можно было бы винтовку конфисковать, а потом и толкнуть кому надо. Хотя, судя по виду, вроде и не очень кондиционная, так себе. А на оружие спрос всегда есть. На любое. Ещё он подумал, что винтовка как-то странно нацелена. Хотя кто его знает, куда целились? Вроде никого во дворе не застрелили в эти дни. И, конечно, он не связывал винтовку с ночным звонком сумасшедшей старухи. Вообще, спросонья тогда сразу же забыл всё это. Да и кто ведёт учёт звонков? Не записывать же их! Но очень скоро мысли его сбил ужасающий запах. По нему и вычислил тело в углу, в десяти метрах от винтовки. Тело, раздувшееся до странных размеров, можно сказать, принявшее форму шара. Часть одежды лопнула, сквозь прорехи виднелась синяя кожа. Головой умерший уткнулся в угол. Из-за поперечной балки лица не было видно. Ясно, что человек перед смертью сюда заполз. Или даже сначала распух, а потом прикатился. Но так не бывает.

И, конечно, этот запах. Запах. В первую очередь зловоние от разлагающейся плоти. Но был и другой обертон – сладковатый, фруктовый, притягивающий, который почему-то хотелось вдыхать. Участковый переборол морок, низко подпрыгнул на месте, развернулся и бросился на свет, к выходу. С разбегу протиснулся в люк. Зацепившись и оторвав пуговицу с гербом, которая достигла цементного пола первой, он начал сползать по лестнице, промахиваясь ногами по металлическим перекладинам. Служебные ботинки скользили. Ну вот, сюда, вниз, на площадку. Здесь не так воняет. Здесь даже можно различить и другой запах. Пахнет кошками. У старушки на пятом этаже их целое семейство. Надо будет посетить её, пугнуть. И первый раз в жизни участковому был приятен запах кошачьей мочи.

И ещё он впервые в жизни нарушил служебную дисциплину: несколько дней не выходил на работу – болел.

Галлюцинации бывают зрительные, слуховые, тактильные и так далее. Каждый орган чувств человека при определённых неблагоприятных условиях даёт сбой и начинает снабжать хозяина ложной информацией. И самое главное, человеку ничего не остаётся, как верить организму. По крайней мере, поначалу – ведь в детстве почти нет повода не доверять органам чувств. Это уже потом окружающие любезно подскажут об ошибках поведения и даже предложат подлечиться. Взрослым быть ответственно.

Иванову почему-то казалось, что он лежит в ящике и его уже давно куда-то везут. На это указывало всё: запах досок, тряска; иногда будто бы из-за деревянных стенок глухо доносились голоса. Хотя нельзя сказать, что он испытывал неудобства: в предполагаемом ящике было постелено что-то мягкое, внутрь поступал относительно свежий воздух. Видимо, здесь предусмотрена вентиляция. Иванов понимал, что, по крайней мере, задохнуться ему не грозит. Иногда Иванов предполагал, что всё это ему кажется. Но время от времени он скатывался в другие ощущения, более глубокие: может быть, происходящее с ним было сном во время галлюцинации. Или приснившейся галлюцинацией. И вообще, он во всём этом запутался. Хотя вряд ли Иванов на самом деле задумывался. Единственное, что он ощущал без сомнения, когда приходил в сознание, были слабость и озноб.

К тому же не было уверенности, что его фамилия – Иванов, но никакая другая на память не приходила. И должен ли он иметь фамилию?

Бывало, Иванов видел себя как будто со стороны, что не помогало прояснить ситуацию, да он уже давно и не пытался это сделать. На него снизошла умиротворённость. К тому же кто-то находился рядом. Это успокаивало. Иногда казалось, что это рыжий котёнок, хотя и невидимый. Котёнок спокойный: он или спал, или начинал мурлыкать и тогда тыкал мокрым носом и царапал маленькими острыми когтями живот Иванова. Но больно не было. Иванову вообще не было больно. Он просто большей частью не ощущал себя физически.

Однажды, неожиданно выскочив из очередной галлюцинации, но всё-таки пребывая во сне, Иванов вспомнил, что совсем недавно его настойчиво спрашивали о каких-то цифрах. И даже не о каких-то, а о тех, которые он обязан помнить до конца жизни. К нему применили методы профессионального допроса: уж в этом он знал толк; но не узнавал место проведения мероприятия, хотя люди, осуществляющие специальную процедуру, были до боли знакомые. Но сейчас не вспоминались их имена и фамилии. Да и Иванов: неужели правда Иванов? И ещё он забыл своё звание. Это совсем стыдно.

Иногда в мозгу появлялась какая-то «глиняная шуба». Причём возникали не слова, скажем, напечатанные или написанные от руки, – он видел шубу. Не вылепленную и сфотографированную, а нарисованную и многократно копированную в стиле «их разыскивает», к тому же в светящейся резной раме. Откуда это?

Он не был любителем абстрактных полотен, заумных инсталляций и интуитивных нагнетаний. Просто, наверное, что-то повредило голову. О таких случаях он знал по работе.

Подобное бывает вследствие проникновения в глубокие слои мозга посторонних веществ. Глубокие не физически. Череп ломок, а мозг состоит из жирных тканей и легко повреждается любым твёрдым предметом, которым может размахивать всякий идиот. Нет, глубоко – в смысле иерархии мозговых структур.

От «глиняной шубы» его по-настоящему тошнило, но набросанные в деревянном ящике толстым слоем памперсы выручали. Спасали, как и от неудобств, связанных с выведением других веществ из организма. Но для этого нужно что-то пить.

Похоже, Иванова поили. Время от времени ящик открывали, и тогда в промежутках между котёнком и цифрами в ярком свете появлялись люди. Он смутно видел их сквозь приоткрытые веки. Последние два раза они оказались смуглыми и курчавыми, бородатыми, хотя сначала были светлобородыми и белоглазыми. Всё двигалось во времени и пространстве. Всё как обычно, но не совсем.

В какой-то момент тряска прекратилась, и показалось, что потолок стал выше. Появились новые звуки и новые запахи, хотя старые, раздражающие, не исчезли. Исчез рыжий котёнок. Так Иванов его и не погладил. Но, похоже, где-то рядом находились люди. И это не сопровождалось ярким светом, как раньше.

Звуки были другие: будто курлыкали какие-то птицы, будто эти птицы только что поели, успокоились и теперь готовятся ко сну. Иванов почему-то знал: они неопасны. Но вот заскользило по коже – явно человеческие руки, твёрдые пальцы начали ощупывать и разминать. Это что-то новое. Иванов приоткрыл глаз – вот опять, бородатые, да ещё и темнокожие. Хотя, может, показалось из-за сумрака.

Но раньше хоть не трогали.

– Э-э-э, я не по этой части. Ну-ка, руки убрали, – грозно прокричал Иванов. Но, скорее всего, просто подумал. Сил для того, чтобы издавать звуки, не было.

«Это ж надо так упиться», – почему-то пришла следующая мысль. Ведь мысли могут приходить самые разные, в том числе и чужие. Размышление о выпивке, видимо, прибилось от кого-то другого. Или из прошлого: заблудилось в извилинах, вынырнуло и тут же исчезло. Вернулись обычные для последних дней воспоминания о ящике, тряске и потерявшемся теперь уже рыжем котёнке.

– Нет, я давал присягу. – Откуда-то выплыло тяжёлое размышление о долге. Перед мысленным взором появилась напечатанная на серой бумаге краткая инструкция о правилах работы законспирированного агента с грифом в правом верхнем углу. Хотя практикующим разведчиком как таковым он не был, но разных предметов в их специальном учебном заведении давали немало, часто в виде обязательного факультатива. Но мысли опять начали рваться, как далёкие облака на ветру. И вообще не очень понятно, его ли это мысли, если даже не получается вспомнить фамилию. Ну ладно, Иванов, Иванов. И кто тогда вместо него? И опять: где это? Непонятно с самого начала. Котёнок.

Он закатил глаза и мягко погрузился в беспамятство.

Через какое-то время Иванов очнулся и первым делом начал маскировать факт пробуждения. Обычно в тюремной больнице за находящимся в беспамятстве, но могущим очнуться в любое мгновение важным пациентом оставляют круглосуточное наблюдение. Однако сейчас рядом с Ивановым никого не было. Никто не сидел и поодаль, чтобы увидеть, как он откроет глаза, чётко зафиксировать этот момент и надлежащим образом им воспользоваться. Например, без промедления продолжить допрос, не дать больному прийти в себя, помешать сосредоточиться на сочинении ложных ответов. Похоже, сейчас он безразличен окружающим. Это радовало. Хотя какие-то люди находились совсем рядом. Иванов начал прислушиваться и опять отрубился.

Чуть позже совсем близко раздались гогот и гоготание, разбудившие его. Сразу же послышался звук шагов. Так ходят босиком по пыльной дороге. Несколько человек направлялись к нему. Теперь он разглядел: люди были как на фотографии из школьного учебника: три полуголых экваториальных человека, но в руках не было ни копий, ни луков. И они явно пришли его покормить. Тарелка в руках одного из них была из нержавейки, как у туриста. Правда, не было ложки. Что поделаешь, здесь, видимо, не держат ложек для гостей или пленников. А кто он – пока не очень понятно. Да, похоже, его кормят уже не первый раз, хотя он этого не помнит, но просто сам удивился ловкости, с которой начал втягивать в себя тёплую кашицу, прихватывая её из тарелки левой рукой. Правая действовала плохо. Одновременно с этим возвращались воспоминания – а вкусовые воспоминания всегда довольно прочные – это что-то похожее на курицу или рыбу. Но не совсем. По крайней мере, что-то полезное. Надо поправляться, теперь стало понятно: он сильно болен.

В мозгу всплыли какие-то сведения из специальных разделов медицины – это им тоже преподавали. И вот он наконец вспомнил фамилию и даже номера нескольких своих паспортов. Нет, не Иванов. Иванов – рабочая. И припомнил сентенцию: мы должны уметь выжить назло любому врагу. Хотя кто здесь враг? Может быть, вокруг друзья. Но вряд ли: начали проявляться смутные воспоминания о последних месяцах. Какие уж там друзья…

Пока Иванов лежал в ящике и галлюцинировал, появлялись его женщины. Наверное, беспокоились о здоровье. Но не привиделось ни одной эротической сцены. Видимо, таково последействие сыворотки правды, которую к нему применили. Хотя яды и модификаторы сознания чаще всего возбуждают нервную систему. Им показывали учебный фильм: пациент, получивший дозу модификатора, выделывал такое…

Чаще всего к Иванову приходила жена. Куда на службе без супруги? Человек должен быть заякорен семьёй: надо его удерживать, если вдруг возникает экстремальная ситуация. Жена, когда появлялась, была строга, заявляла, что у неё закончились деньги. Всё из-за денег. А он здесь не из-за них, что ли? Ему вкалывали сыворотку правды и выспрашивали номера счетов. Точно, вспомнил, теперь всё встало на свои места.

И ещё он почему-то без одежды. Это уже потом Иванов понял, что здесь нельзя по-другому. В таком климате тряпки сгниют, и человек вместе с ними, тем более никто тебя не переоденет, если ты лежачий больной, – просто не во что. Местные обтирали и обкладывали его пучками сухой пахучей травы. От этого становилось легче, даже прохладно, тело будто парило в воздухе. А потом приходило очередное забытье.

Ещё через какое-то время удалось осмотреться. Потом он начал двигаться ползком и недалеко. Иванов понял, что лежит в просторной армейской палатке, внутри которой натянута противомоскитная сетка. А сама палатка разбита в огромном деревянном доме, населённом смуглыми голыми людьми мужского пола. Но таких, как Иванов, учили ничему не удивляться и выживать в любых условиях.

Лёжа в сознании, а такие периоды становились всё продолжительнее, он пытался анализировать запахи, ведь по ним можно многое понять. Некоторые не определялись, хотя основными были привычные: запах дыма, запах листьев, даже, скорее всего, запах гниющих листьев. И, как ему показалось, запах моря. Или, может, не моря, но влажность была невыносима. Так что хорошо, что нет одежды.

А ещё оказалось, что ему каждый день делают уколы. Утром приходит местный и уверенно втыкает иголку в бедро. Вот почему, когда он начал приходить в себя, появилась тянущая боль в бедре. Кроме того, сильно чесалось. Иванов проследил за темнокожим санитаром и в стороне нашёл полиэтиленовый пакет с затёртым рисунком – никаких надписей не было. Там лежали одноразовые инъекторы, их было ещё недели на две, если вкалывать раз в день. Видимо, и раньше в пути получался тот же шприц в сутки. Конечно, могли какое-то количество инъекций пропустить. Или случайно вколоть несколько доз в один день. Но это, похоже, не очень критично. Просто надо было иногда колоть. На шприцах тоже отсутствовали какие-либо наклейки. И что в них?.. Наверное, будь там надписи, похитили бы для продажи. А может, раствор украден в начальной точке пути и внутри вода. Но, скорее всего, тогда уж физраствор. От водопроводной воды оставались бы синяки. Скорее всего, лекарство не разворовали – кому-то было выгодно, чтобы Иванов добрался до места назначения живой. Не умер до сих пор – значит, уколы помогали. Именно поэтому иногда в ярком свете мелькали какие-то люди. Они проводили медицинские процедуры.

Через несколько дней стало лучше, а самое главное, нужно было выйти на улицу. Ему первый раз стало стыдно перед хозяевами. Памперсы, привезённые с ним в комплекте, уже не помогали. Пучки травы не справлялись с запахами.

Когда он наконец выполз из дома на улицу, оказалось, что никакой улицы как таковой нет. Не было даже опушки: дом стоял посреди леса на небольших деревянных сваях, на непрочной почве, которая булькала и чавкала под ногами, а невдалеке, за зарослями, угадывалась открытая вода. Он увидел женщин: они не были обременены лишней одеждой, как и все здесь. На них только самое важное. Женщины держались отдельно. Вокруг них веселились дети. Пятнистые свиньи приветливо хрюкали Иванову и пытались с ним играть.

Уже потом ему принесли и помогли надеть специальный чехольчик. Впоследствии оказалось – здесь все мужчины носят такие. Чем длиннее и ярче, тем более уважаемый человек. Иванову достался чехольчик маленький и тусклый. «На подростка, – подумал он, – если вообще не детский. И краски для меня пожалели». Иванов даже обиделся. Но ненадолго. Сначала он не мог справиться с аксессуаром: тот сваливался, приходилось придерживать рукой. Один раз плюнул, пошёл без него, однако хозяева дали понять, что так неприлично, без чехла нельзя. Чехольчик называют котека, его носят в направленном вверх положении, подвешенным за верёвочку, но у некоторых он уверенно держится и без верёвочки – это зависит от строения организма. Изготавливают такой фаллокрипт из кабачка лагенарии, он же тыква горлянка, он же огурец индийский, он же калебаса, он же Lagenaria siceraria (Molina) Standl. Однако такие ботанические данные в этой главе избыточны.