Глава 1. Фасад и трещины
Слова отца, Игоря, падали в утреннюю тишину квартиры так же тяжело, как капли расплавленного олова. Гостиная, залитая безразличным светом огромного, от пола до потолка, окна, казалось, впитывала их, не дрогнув. Безупречный минимализм – холодный мрамор пола, стеклянные поверхности, редкие, но баснословно дорогие арт-объекты – всё здесь дышало выверенным успехом и такой же выверенной пустотой.
«…и я не собираюсь это терпеть, Лена. Ее выходки переходят все границы». Игорь стоял спиной к окну, силуэт против безжалостно ясного неба. Он машинально поправил манжет идеально сидящей рубашки – жест, отточенный до автоматизма, как и многие другие в его жизни.
Елена, мать Марии, сидела в глубоком дизайнерском кресле цвета слоновой кости, таком же безупречном, как и все вокруг. Тонкие пальцы сжимали холодный фарфор кофейной чашки.
«Игорь, я не спорю, она бывает… непростой». Голос у нее был тихий, но с нотками металла, которые не мог скрыть даже бархат интонаций. «Но ты забываешь один существенный момент. На носу золотая медаль. Городская олимпиада по литературе – первое место. Ты хоть иногда вспоминаешь об этом, когда называешь ее просто «трудным подростком»?»
Взгляд Елены скользнул по панорамному виду на город – застывшее море стекла и бетона, такое же холодное и отстраненное, как и атмосфера в их доме.
Игорь медленно повернулся. На его лице, обычно непроницаемом, как хорошо выделанная кожа дорогого портфеля, мелькнуло раздражение.
«Медали – это прекрасно, Елена. Это инвестиция. В ее будущее, в нашу репутацию, если хочешь. Но это не индульгенция на скотское поведение». Он подошел к бару, встроенному в стену из темного дерева, плеснул себе воды. Лед в стакане звякнул одиноко и резко. «Характер – вот что определяет человека, а не количество блестяшек на полке».
«Ее характер – это отчасти и твое невнимание», – почти прошептала Елена, но Игорь услышал.
Он усмехнулся – короткий, неприятный звук.
«Мое невнимание? Дорогая, с твоими-то замашками и вечным «я лучше знаю» удивляться ее строптивости как-то… наивно». Он отпил воды, глаза его холодно блеснули. «Или ты забыла, какой «простой» ты сама была в ее возрасте? Или, может, и сейчас не сильно изменилась?»
Елена вздрогнула, словно от удара. Фарфоровая чашка едва заметно дрогнула в ее руке.
«Это низко, Игорь».
«Это правда, Лена. А правда редко бывает высокой и удобной». Он поставил стакан на полированную поверхность. «Маша – наша проблема. Общая. И я устал делать вид, что очередной ее диплом закроет дыру в ее воспитании. Или в наших отношениях, если уж на то пошло».
Солнечный луч, пробившись сквозь идеально чистое стекло, упал на абстрактную скульптуру из гнутого металла. Скульптура отбрасывала сложную, рваную тень на безупречно белый ковер. Тень казалась единственным живым, беспокойным пятном в этой стерильной элегантности.
Елена молчала, глядя на эту тень. Слова мужа, грубые и точные, повисли в воздухе, липкие, как паутина. Она хотела бы возразить, крикнуть, что он ничего не понимает, что Мария – тонкая, ранимая душа, которую он просто не хочет видеть. Но вместо этого она лишь плотнее сжала губы. Втаптывать себя в грязь взаимных обвинений не хотелось. Игра, как всегда, предстояла тоньше.
«В том-то и дело, Лена, – Игорь облокотился бедром о край массивного стола из цельного спила дерева, отполированного до зеркального блеска. Столешница отразила его искаженный, удлиненный силуэт. – Мы слишком часто реагируем. Слишком много внимания этим… спектаклям. Может, пора попробовать другую тактику? Полный игнор. Пусть побесится в вакууме. Посмотрит, как это – когда на тебя действительно ноль внимания».
Елена медленно отставила чашку на стеклянный столик. Фарфор коснулся стекла с тихим, холодным стуком, почти неслышным в просторном помещении.
«Игнорировать собственного ребенка? Это твое предложение?» В ее голосе не было удивления, скорее усталая констатация. Она знала Игоря. Его методы часто напоминали хирургическое вмешательство без анестезии.
«Не ребенка, а ее поведение, – поправил он, проводя пальцем по безупречной поверхности стола, словно стирая невидимую пылинку. – Ее манипуляции. Ты же сама видишь, она играет нами. Каждая ее выходка – это запрос на реакцию. Любую. Скандал, крик, твои слезы – все идет в копилку. А если не будет реакции? Если стена?»
«Стена может и раздавить», – тихо заметила Елена, глядя не на мужа, а на безупречно белую орхидею в высоком напольном горшке. Цветок, такой же холодный и совершенный, как все в этой квартире.
«Или научит стучать в дверь, а не ломиться, выбивая косяки», – отрезал Игорь. «Я считаю, что это единственный способ донести до нее, что мир не вращается вокруг ее «хочу» и «не хочу». Мы слишком много ей позволяли, оправдывая это ее «тонкой душевной организацией» и медальками». Он скривил губы при последнем слове.
Именно в этот момент, когда напряжение между ними стало почти осязаемым, как натянутая струна, готовая лопнуть, на пороге гостиной, в проеме широкой арки, ведущей в коридор, возникла Мария.
Она появилась бесшумно, словно тень, отделившаяся от темной панели из мореного дуба, которой была отделана одна из стен коридора. На ней были мешковатые джинсы, вытянутая черная футболка с каким-то неразборчивым принтом и старые кеды. Волосы, темные и длинные, падали на плечи без всякого порядка. В руках она держала небольшой рюкзак, который, казалось, весил больше, чем она сама.
Лицо ее было непроницаемо. Ни удивления, ни интереса к родительскому спору – только глубокая, почти старческая усталость во взгляде больших, темных глаз. Она не остановилась, не замедлила шаг. Просто прошла мимо них, как мимо предметов мебели, не удостоив ни взглядом, ни словом.
Игорь и Елена на мгновение замолчали, их спор оборвался на полуслове. Игорь чуть нахмурился, Елена поджала губы, на ее лице промелькнуло что-то вроде досады, смешанной с привычной обреченностью. Но ни один из них не окликнул ее, не задал вопроса. Словно негласное соглашение об «игноре» уже вступило в силу.
Мария пересекла гостиную, ее кеды тихо шаркали по холодному мрамору. Она не смотрела ни на роскошные вазы, ни на картины современных художников на стенах, ни на панорамный вид города, который так любили ее родители. Ее путь лежал прямо к входной двери, скрытой в нише за массивной колонной.
Она не обернулась. Не хлопнула дверью, демонстрируя протест. Просто потянула тяжелую, звуконепроницаемую дверь на себя, шагнула за порог, и дверь с тихим, сытым щелчком дорогого замка закрылась за ней.
Звук этот повис в воздухе на мгновение, а потом растворился в тишине такой же идеальной, как и интерьер.
Игорь первым нарушил молчание. Он кивнул в сторону закрывшейся двери.
«Вот. Ты видишь? Абсолютное пренебрежение. Ей плевать на нас, на наши слова. Так почему мы должны из-за нее ломать копья?»
Елена медленно поднялась с кресла. Ее лицо было похоже на изысканную, но холодную маску.
«Возможно, ты прав, – сказала она, глядя на дверь, за которой исчезла дочь. – Возможно, игнор – это действительно то, что ей нужно. Или нам».
Но в глубине ее глаз, за тщательно выстроенной ледяной стеной, мелькнуло что-то еще. Что-то, похожее на едва заметную трещину на безупречном фасаде.
Едва тяжелая дверь квартиры захлопнулась за спиной, отрезая ее от холодного блеска родительского мира, Мария выдохнула. Воздух в просторном, отделанном мрамором и деревом подъезде показался ей почти свежим, хотя и был пропитан едва уловимым запахом дорогих парфюмов и чистящих средств. Она не стала дожидаться лифта, обшитого панелями из карельской березы, а быстро, почти бегом, спустилась по широкой лестнице, каждый шаг по которой отдавался гулким эхом в этой искусственной тишине.
Оказавшись на улице, среди утренней суеты престижного района – шелеста шин дорогих автомобилей, приглушенных голосов спешащих на работу людей, – Мария тут же достала из кармана джинсов телефон. Пальцы привычно забегали по экрану, находя нужный контакт.
«Мика».
Гудки пошли почти сразу.
«Ну, наконец-то! – раздался в трубке высокий, немного капризный голос Микаэлы, или просто Мики, как все ее звали. – Я уж думала, ты решила сегодня сеанс коллективного игнора с предками продлить до вечера! Я тут уже минут пятнадцать как на стреме у твоего скворечника, если что! Ноги отмерзли!»
Мария чуть поморщилась. "Скворечник" – так Мика называла их роскошную квартиру в элитном доме, и это прозвище, как и многие другие микины словечки, вызывало у Марии сложное чувство: смесь раздражения и какой-то извращенной привязанности. С Микой она общалась… терпимо. Во всяком случае, гораздо лучше, чем с родителями. Мика, по крайней мере, ее видела. Пусть и по-своему, через призму собственной восторженности и желания быть причастной к чему-то «особенному», чем в ее глазах, несомненно, являлась Мария. Для Марии же это общение было фоном, привычной тенью, которая не требовала особых эмоциональных затрат. Она считала, что общается с Микой даже хорошо, по меркам своего внутреннего мира, где планка «хорошего общения» была установлена на уровне ледяного равнодушия.
«Я уже вышла, – ровным голосом ответила Мария, оглядываясь по сторонам. Улица была залита утренним солнцем, но воздух оставался прохладным. – Пятнадцать минут? Врать нехорошо, Мик. Ты же знаешь, я терпеть не могу, когда врут».
Легкая угроза в ее голосе была почти незаметной, но Мика, как хорошо выдрессированный зверек, тут же ее уловила.
«Да ладно тебе, Маш, ну что ты сразу! – затараторила она, и в ее голосе послышались заискивающие нотки. – Ну, может, десять. Или пять. Какая разница? Главное, что я уже тут! Вот, честно-честно, уже за угол твоего дома заворачиваю! Вижу твою пафосную арку! Бегу-бегу!»
Мария ничего не ответила, просто смотрела в ту сторону, откуда должна была появиться Мика. Мика была предсказуема. Ее жизнь, казалось, вращалась вокруг Марии, ее планов, ее настроения. Хвостик – точное определение. Полезный хвостик.
И действительно, не прошло и минуты, как из-за угла, действительно почти бегом, вылетела Мика. Невысокая, худенькая, с копной неестественно рыжих волос, собранных в небрежный хвост. На ней были яркие леггинсы, короткая джинсовая куртка и массивные кроссовки. Она размахивала руками, и ее рюкзак с многочисленными значками и брелоками подпрыгивал в такт ее движениям.
Подбежав, она остановилась перед Марией, тяжело дыша, и с обожанием посмотрела на нее снизу вверх.
«Фух… Привет! Ну что, готова к великим свершениям?» – выпалила она, и ее лицо расплылось в широкой, заискивающей улыбке.
Мария окинула ее коротким, оценивающим взглядом.
«Пошли», – коротко бросила она и, не дожидаясь ответа, двинулась вдоль улицы.
Мика тут же пристроилась рядом, чуть позади, стараясь не отставать и одновременно не слишком навязываться. Она привыкла к такой манере общения Марии. Главное – быть рядом. Главное – быть нужной. Пусть даже для роли послушного исполнителя.
Они шли по тротуару, выложенному аккуратной плиткой, мимо дорогих бутиков с безупречно чистыми витринами и уютных кофеен, откуда доносился аромат свежей выпечки. Утренняя суета понемногу спадала, город входил в свой обычный деловой ритм. Одиннадцатый класс – это уже почти финишная прямая перед взрослой жизнью, но для Марии и Мики этот конкретный день был скорее стартом чего-то иного.
«…и прикинь, он мне вчера пишет, типа, «а ты чего такая грустная на фотке в сторис?», – щебетала Мика, активно жестикулируя. Ее рыжий хвост подпрыгивал в такт словам. – Я ему такая: «Это мое загадочное осеннее настроение, не для всех понятное». А он…»
Мария слушала вполуха, ее взгляд скользил по фасадам зданий, по лицам прохожих. Она кивала в нужных местах, иногда вставляя короткое «угу» или «понятно», но мысли ее были далеко. Мика, казалось, не замечала этой отстраненности, или, скорее, привыкла к ней. Ей достаточно было самого факта, что Мария рядом и, вроде как, слушает.
«…так вот, я ему говорю, что если хочет понять, пусть сначала…» Мика осеклась на полуслове, когда они поравнялись со зданием их гимназии – старинным, с высокими окнами и лепниной, одним из тех учебных заведений, куда стремились попасть дети обеспеченных и амбициозных родителей. «О, почти пришли. Сегодня же контрольная по химии, ты помнишь? Я всю ночь эти формулы зубрила, башка квадратная».
Она уже было направилась к массивным дубовым дверям гимназии, но Мария, не останавливаясь, продолжила идти прямо, мимо школьного двора.
Мика замерла на мгновение, потом растерянно посмотрела на удаляющуюся Марию и торопливо догнала ее.
«Маш? Ты куда? Школа же здесь».
Мария бросила на нее короткий взгляд, чуть приподняв одну бровь. Этого едва заметного движения было достаточно, чтобы Мика поняла – вопрос был лишним.
«Мы сегодня обедаем не в столовке», – ровным тоном произнесла Мария, как будто это было само собой разумеющимся.
«А… а где?» – Мика старалась, чтобы ее голос звучал непринужденно, но в нем все равно проскользнуло удивление. Школьная столовая, несмотря на все ее недостатки, была привычным местом для обеда. Да и контрольная…
«В «Ателье». Там новый бизнес-ланч, говорят, неплохой», – Мария указала подбородком на небольшое, стильное кафе с панорамными окнами и вывеской из кованого металла через дорогу от школы. Место было известное, модное и, разумеется, не из дешевых.
Мика чуть сглотнула. «Ателье» было явно не по ее карманным деньгам, да и пропускать контрольную…
«Но… Маш, а как же химия? Людмила Анатольевна же нас потом…» – начала было она, но осеклась под холодным, спокойным взглядом Марии.
«Людмила Анатольевна подождет», – Мария произнесла это так, будто речь шла о какой-то незначительной мелочи. «Или ты предпочитаешь давиться вчерашними котлетами под ее кислым взглядом?»
В ее голосе не было прямой угрозы, но была та самая едва уловимая интонация, которая заставляла Мику чувствовать себя неловко и глупо, если бы она посмела возразить. Это было не принуждение, а скорее констатация факта: мы идем в «Ателье», и твое мнение по этому поводу несущественно.
Мика быстро замотала головой, натягивая на лицо восторженную улыбку.
«Нет-нет, что ты! «Ателье» – это супер! Я давно хотела туда сходить! Котлеты – это фу, ты права. И Людмила Анатольевна… ну, действительно, подождет. Один раз – не страшно».
Мария ничего не ответила, лишь едва заметно кивнула и продолжила путь к кафе. Мика поспешила за ней, стараясь подавить легкую тревогу, смешанную с привычным уже трепетом перед решительностью Марии. Обедать в «Ателье» вместо школы – это было в стиле Марии. Непредсказуемо, дерзко и немного опасно. И Мика, как всегда, была рядом, чтобы разделить этот момент. Или, по крайней мере, быть его свидетельницей.
В «Ателье» было стильно и немноголюдно в этот час. Приглушенная музыка, мягкий свет, официанты в белоснежных рубашках. Мария заказала себе салат с лососем и стакан свежевыжатого грейпфрутового сока, почти не глядя в меню. Мика же долго мялась, изучая цены, которые кусались ощутимее, чем ожидалось. В итоге она выбрала самый дешевый суп дня и воду без газа, стараясь выглядеть так, будто это был ее осознанный выбор в пользу здорового питания, а не отчаянная попытка сэкономить.
Мария ела медленно, с какой-то отстраненной грацией, словно выполняла скучный, но необходимый ритуал. Мика же, наоборот, торопливо хлебала суп, стараясь не отставать, и одновременно пыталась поддерживать разговор, хотя Мария отвечала односложно, явно погруженная в свои мысли. Счет, который принес официант, Мика оплатила с трудом скрываемым вздохом, мысленно прощаясь с планами на новые кроссовки. Мария же расплатилась своей картой, не моргнув и глазом, оставив щедрые чаевые.
Когда они вышли из «Ателье», солнце уже поднялось выше, и до звонка на следующий урок оставалось не так много времени. На химию они опоздали ровно на пятнадцать минут.
Людмила Анатольевна, пожилая, строгая женщина с туго стянутыми в пучок седыми волосами и пронзительным взглядом из-под очков в толстой оправе, уже раздала листочки с заданиями и теперь стояла у доски, что-то объясняя оставшимся ученикам.
Появление Марии и Мики было встречено гробовым молчанием класса и ледяным взглядом учительницы.
«Ну, наконец-то, наши принцессы соизволили явиться», – процедила Людмила Анатольевна, не повышая голоса, но каждое ее слово было наполнено сарказмом. «Надеюсь, причина вашего опоздания была достаточно веской, чтобы пропустить начало контрольной работы?»
Мария молча прошла к своей парте у окна, не удостоив учительницу ответом. Мика же, наоборот, застыла у порога, виновато опустив голову и бормоча что-то невнятное про «непредвиденные обстоятельства».
«Садитесь, Микаэла, – вздохнула Людмила Анатольевна, явно не ожидая от нее вразумительных объяснений. – И постарайтесь хотя бы что-то успеть. Время идет».
Мария уже сидела за партой, невозмутимо изучая листок с заданиями. Она взяла ручку и начала писать – быстро, уверенно, без единой помарки. Ее рука двигалась по бумаге с какой-то механической точностью, словно она не решала задачи, а просто переписывала уже готовый текст из своей головы.
Мика, сев за соседнюю парту, судорожно вцепилась в ручку. Задачи казались ей еще сложнее, чем те, что она зубрила ночью. Она то и дело бросала испуганные взгляды на Марию, которая, казалось, совершенно не замечала ни напряжения в классе, ни тиканья настенных часов, отмеряющих утекающее время.
Прошло двадцать пять минут. Мария положила ручку на стол. Перечитала написанное, чуть заметно кивнула сама себе, словно одобряя проделанную работу. Затем она откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди и, повернув голову к окну, прикрыла глаза. Через пару минут ее дыхание стало ровным и глубоким. Она спала. Легкая, едва заметная улыбка застыла на ее губах, словно ей снилось что-то приятное и совершенно не связанное с химическими формулами и уравнениями.
Класс продолжал скрипеть ручками, шуршать листками, кто-то тяжело вздыхал, кто-то нервно грыз колпачок ручки. Людмила Анатольевна медленно прохаживалась между рядами, ее взгляд был строгим и внимательным. Она несколько раз останавливалась возле парты Марии, смотрела на ее спящее лицо с выражением, в котором смешались недоумение, раздражение и, возможно, капля какого-то непонятного ей самой уважения к такой демонстративной невозмутимости.
Мика же писала до самого звонка. Ее лоб был мокрым от пота, рука дрожала от напряжения. Она успела решить лишь чуть больше половины заданий, и то не была уверена в их правильности. Когда прозвенел звонок, она с облегчением отложила ручку, чувствуя себя совершенно опустошенной.
Мария проснулась от резкого звука звонка, словно он был для нее будильником. Она потянулась, зевнула, не прикрывая рта, и спокойно положила свой листок с контрольной на стол учительницы, пока остальные ученики еще только собирали свои работы. Затем, не говоря ни слова, взяла свой рюкзак и вышла из класса, оставив Мику одну разбираться с последствиями их совместного опоздания и собственной неудовлетворительной работой.
Солнце клонилось к закату, окрашивая небо в приглушенные оранжево-лиловые тона, когда Мария и Мика вышли из массивных дверей гимназии. Уроки закончились, и школьный двор наполнился обычным послеурочным гулом – смехом, громкими разговорами, звуками ударов мяча на спортивной площадке.
Они прошли мимо центрального входа, направляясь к боковому выходу, который вел к небольшой, скрытой за густыми кустами сирени «курилке» – месту, где собирались не самые прилежные ученики школы. Мария не курила, но это место часто служило ей своеобразной точкой наблюдения или местом для коротких, неформальных «встреч».
Именно там, за кустами, они и увидели его. Владислав.
Влад, или как его чаще называли за глаза – «Затравленный», «Вечно Битый» – был местной школьной знаменитостью наоборот. Худой, сутулый, с вечно испуганным взглядом светлых, водянистых глаз и спутанными русыми волосами, он был объектом насмешек и издевательств для всех, кому не лень. Девятиклассники отрабатывали на нем приемы борьбы, старшеклассники отбирали мелочь или заставляли выполнять унизительные поручения. Он был классическим школьным «отбросом», тем, на ком самоутверждались другие.
Сейчас его окружила небольшая группа парней из параллельного класса – трое крепких, самоуверенных лоботрясов, известных своей любовью к «легкой добыче». Они что-то говорили Владу, толкая его в плечо, и его фигура казалась еще более жалкой и сжавшейся под их напором. Влад что-то лепетал в ответ, пытаясь закрыться руками, но это лишь раззадоривало нападавших.
Мика, увидев эту сцену, инстинктивно поежилась и хотела было потянуть Марию в другую сторону, но та уже направилась прямо к «курилке». Ее походка была спокойной, почти ленивой, но в ней чувствовалась скрытая решимость.
«О, смотрите, кто пожаловал! Наши королевы!» – ухмыльнулся один из парней, заметив их приближение. Двое других обернулись, их лица выражали смесь любопытства и легкой настороженности. Влад, воспользовавшись моментом, когда внимание обидчиков переключилось, попытался отступить, но его тут же схватили за рюкзак.
Мария остановилась в паре шагов от них. Она не повышала голоса, не делала резких движений. Просто смотрела. Ее холодный, внимательный взгляд скользнул по каждому из парней, задерживаясь на мгновение, словно оценивая.
«Отпустите его», – сказала она. Голос ее был ровным, почти безэмоциональным, но в нем звенела сталь.
Парни переглянулись. Тот, что держал Влада, усмехнулся:
«А то что, Маш? Пожалуешься мамочке? Или своему папочке-депутату?» (Отец Марии не был депутатом, но слухи о его влиятельности ходили по школе, и их охотно преувеличивали).
Мария чуть склонила голову набок.
«Зачем так сложно? Я просто запомню ваши лица. И имена. А потом… потом будет видно». Она сделала едва заметную паузу. «Или вы думаете, что ваша смелость распространяется дальше школьного двора?»
В ее словах не было прямой угрозы, но что-то в ее взгляде, в ее абсолютной уверенности заставило парней почувствовать себя неуютно. Они знали Марию. Знали, что она не из тех, кто бросает слова на ветер. И хотя они не могли точно сказать, что она может сделать, сама неопределенность пугала больше, чем открытая агрессия. К тому же, все в школе знали: Влад – это «человек Марии». Трогать его, когда она рядом, или даже когда она просто «держит его на поводке», было чревато. Неизвестно чем, но чревато.
Парень, державший Влада, после недолгой паузы с деланым пренебрежением отпихнул его.
«Да ладно, Маш, мы просто… шутили. Че ты так напрягаешься из-за этого ушлепка?»
«Забирай своего… питомца», – добавил другой, стараясь сохранить лицо.
Мария не удостоила их ответом. Она посмотрела на Влада, который стоял, опустив голову, и все еще дрожал.
«Иди», – коротко сказала она.
Влад поднял на нее быстрый, испуганный и одновременно благодарный взгляд и, не говоря ни слова, прошмыгнул мимо своих мучителей к Марии. Он встал чуть позади нее, как верный пес, нашедший защиту у своей хозяйки.
Парни еще немного постояли, пытаясь сохранить хорошую мину при плохой игре, но потом, поняв, что «представление» окончено и они выглядят скорее глупо, чем круто, развернулись и пошли прочь, что-то бурча себе под нос.
Мария молча смотрела им вслед, пока они не скрылись за углом школы. Потом она повернулась к Владу.
«Нормально?» – спросила она, ее голос был уже не таким ледяным, но все еще отстраненным.
Влад быстро закивал, не решаясь поднять глаза.
«Д-да… спасибо, Маша».
Ей было удобно иметь Влада рядом. Он был ее тенью, ее молчаливым оруженосцем. Ему можно было поручить какую-нибудь мелочь, он мог просто сидеть рядом в столовой, отпугивая своим присутствием (и негласным покровительством Марии) других желающих подсесть. Это создавало вокруг нее определенную ауру неприкосновенности и власти, которая ей нравилась. Все это понимали. И Влад, кажется, тоже понимал свою роль и был ей по-своему благодарен. Ведь пока он был с Машей, он был в относительной безопасности.
«Пошли», – бросила Мария и направилась к выходу со школьной территории. Мика, молча наблюдавшая за всей сценой с выражением смеси страха и восхищения на лице, и Влад, все еще немного дрожащий, но уже не такой испуганный, последовали за ней.