Древняя книга. Преображение уже началось

«Или глаз твой завистлив оттого, что я добр»

Реудат был на два года младше Копланта, поэтому они и сдружились. Когда Коплант изредка приезжал от своего благодетеля, больше всех других радовался Реудат, но со временем он стал размышлять и понимать больше. Он начинал завидовать своему брату. Сначала из-за того, что родители к Копланту были более снисходительны, а это и понятно, ведь они видели его раз в месяц, а то и в два месяца. Потом из-за денег, которые водились у Копланта. Реудат больше мельчайшей монетки – стерлетки, находимой на рынке, в руках не держал. С возрастом Реудат стал замечать, что девушки больше обращают внимание на брата Копланта. Но это происходило только потому, что с бедным Реудатом они не видели перспектив, богатый Коплант являлся выгодной партией. А о том, что они братья, девушки те не знали.

Конечно, нельзя отрицать, что Реудат любил своего брата, но зародившаяся зависть иногда выдавала такие штуки. В детстве частенько случалось такое. Братья, когда приезжал Коплант, вдвоём ходили на рынок за детскими покупками: какими-то игрушками, интересными штуковинами и различными фруктами. Коплант, естественно, покупал всё только себе. Тогда Реудат подходил к понравившейся вещи, брал её и говорил, что заплатит его братец Коплант. Это бесило Копланта, но казаться мелочным в глазах толпы он не хотел, поэтому раскошеливался. Вскоре бережливость подтолкнула Копланта к мысли – не брать с собой денег при поездках в Пустору. Но наказал он только себя, ведь Реудат мог спокойно обходиться без всех этих побрякушек с рынка.

Реудатова зависть к брату постепенно перерастала во всеобщую зависть при малейшем неравноправии: зависть к старшим братьям за их жён и детей, зависть к соседям за то, что они живут ближе к реке, зависть к жителям Валерана и Шилдана. В голодный год ему мерещились за углом жующие люди, он считал, что жрачку скрывают только от одного него. В Сэндории ему показалось слишком вольготным место Гердаша Ёсфота, и Реудат, будучи хлебодаром, помышлял обманом снять Ёсфота и занять его место, даже, может быть, если придётся пойти на убийство. Он слышал сказания и завидовал древним и вымышленным героям за их подвиги, завидовал Бажиде, что Ёсфот взял его во дворец к Баши. Он завидовал гонцам, приносящим вести со всех концов света. Зато он больше не завидовал Копланту, который, как и он, стал простым работником – виночерпием при дворе фараона. Наверное, он чувствовал в себе какое-то великое предназначение и унывал от своего малозначимого положения в жизни. Все ощущают свою уникальность, не только он, но честолюбие, передавшееся от отца, не позволяло мириться с ненужностью. Он сильно завидовал птицам, умеющим летать; при палящем солнце он завидовал жителям холодных северных широт, о которых доходили только слухи; в ненастный день, когда дождь и лютый ветер играли шутливые мелодии на рёбрах, он завидовал себе, обливающемуся потом. И эти его размышления всегда останавливались на одном: у него нет потомства. Из всей его родни только Бажида был ещё молод, и Гердаш умер давно уже, не оставив потомков, как считалось. Остальные обзавелись наследниками. Но всё это оборвалось в один единственный день. И это не была его смерть.

Это был переломный день и для Сэндории, когда со смертью всех прямых наследников престола к власти пришёл тиран и деспот – Кэгорт. Реудат уже не был хлебодаром. Он давно работал на винодельне брата и был довольно состоятельным. Узнав о гибели Гердаша и восхождении Кэгорта, его зависть только сказала: «Гердаш был никем, не лучше меня, вот, и судьба закономерно изменила ему». А ведь он уже знал, что Гердаш Ёсфот – это тот самый пропавший его рыжеглазый брат. Реудат продолжал мыслить: «А этот приблудный Кэгорт такой же смертный, как все, но он стал фараоном, а я остался никем». По Реудату можно было понять, что он способен только трепать задним местом об лавку, а для достижения замыслов он даже палец о палец не почешет. Судьбе надоело ждать его действий. Вдруг к нему подошла красивая девушка и спросила:

– Господин, вы очень бледный, может, вам что-нибудь нужно, вот, возьмите сочный манго.

– Спасибо, прекрасная незнакомка, – ответил Реудат, – я в порядке.

Она прошла мимо. Через минуту Реудата что-то дёрнуло. Он вскочил, побежал за ней по следу, но она исчезла. Он думал теперь только о ней. Мысли о зависти развеялись в прах, как и родились из ничего. Он начинал осознавать, что это не жизненная несправедливость, а логика жизни. Судьба не может быть у всех одинаковой. И, вот, за секунду он упустил свой шанс. Другие же цепляются за такие мгновения, осуществляя мечты. Бедняга Реудат метался по всей Сэндории целую неделю, пока, наконец, не узнал, где живёт его прекрасная незнакомка. Он узнал, что она дочка старика Брожара, который раньше держал кузницу, а теперь состарился, и эта кузница приходила в запустение. Он не стал стучать к ней в дом, а просто засыпал диковинными цветами всё крыльцо, конечно, там не было роз, чтобы девушка его мечты не поранила ног об их шипы. Розы он аккуратно расставил в корзинах по сторонам. Это всё он сделал ночью и теперь дожидался её. Когда утром дочь Брожара вышла на крыльцо, она обомлела. Чей-то голос окликнул её:

– Не хотите ли манго, прекрасная незнакомка.

Она обернулась и постепенно вспомнила этого человека, протягивающего ей сочный фрукт. Девушка засмеялась и хотела убежать, но Реудат окликнул её снова:

– Назовите хотя бы имя своё, прекрасная незнакомка.

– Иссевашана, – произнесла она.

Её имя означало на старом всеобщем языке – «Хрустальная Божья коровка». Не дожидаясь её новой попытки исчезнуть, Реудат продолжил:

– Какое чудесное. Это, верно, ваша матушка дала его вам? Редко здесь услышишь имя на старом валеранском наречии.

– А вы знаете, как оно переводится?

– Конечно, я всё детство провёл в Пусторе, валеранской провинции, и язык своих предков немного знаю, моя прекрасная хрустальная Божья коровка.

– Интересно, а как ваше имя.

– Я – Реудат, отец был не очень изощрён в выборе имён и назвал меня «Своенравной собакой», но собака – она же преданная.

– Да, преданность и верность, честность и справедливость – характерные качества собачек, а ещё они добрые.

– Извините за мою поспешность и некоторую назойливость, – перевёл разговор Реудат, – вы не желаете прогуляться, Иссевашана?

– С вами с удовольствием, но мне нужно по делам. Папа попросил сходить в Валию за некоторыми травами.

– Вы знаете, в Валию и мне неожиданно понадобилось за… травами, да, представляете.

– Ну, что ж – это великолепно.

– По-моему, тоже удивительно, что батюшка вас попросил сходить именно в Валию за травами, а не в Гремудон или Шилокию, – Реудат перечислил несколько сэндорийских пригородов, разросшихся с приходом сюда валеранцев и палестинцев.

По дороге они переговорили обо всём, и, честно говоря, их разговор был действительно интересным, ибо сошлись два человека с необычайно богатым внутренним миром. В Валии Иссевашана купила отцу для лекарства черничные листья и морковный сок. А Реудат за компанию корень чебурея, название которого он слышал впервые и вряд ли он его ещё когда-нибудь слышал бы впоследствии, если б не купил.

– А зачем этот корень? – спросила Иссевашана у сопровождающего её сына Дувмата.

– А? – задумался тот, – друг попросил, нужно этот корень заварить, и благотворно сказывается на зрении, – придумал Реудат на ходу.

– Знаете, Реудат, а я даже не знала. У меня отец плохо видит, и эти листочки с соком я взяла именно для него. Можно я ваш корень куплю у вас.

Реудат не ожидал такого поворота. «Надо же буркнул про зрение, сказал бы уши лечит», – думал он, но ответил:

– Вы шутите, возьмите его, конечно, никаких денег мне от вас не нужно.

– А как же ваш друг?

– А он и так хорошо видит, хотел корень использовать для профилактики.

– Вот, мы и пришли, – немножко огорчённо произнесла Иссевашана.

На землю спускались ночные сумерки.

– Ну, всего доброго. Сегодня, к сожалению, не удалось, а завтра мы обязательно погуляем, – пошутил Реудат.

Иссевашана засмеялась и зашла в дом. Засыхающие цветы Реудат собрал с крыльца, а утром ждал её с цветком в руках. Каждый последующий день их знакомства он дарил ей цветы.

Она очень обрадовалась, увидев его. Ведь она и не надеялась, что он зайдёт. Его последние слова про «погуляем завтра», наводили на странные размышления: «С одной стороны – шутка, а если подумать, то мы вроде бы гуляли, а Реудат говорит, что погуляем завтра, наверное, ему не понравился наш поход в Валию, и он больше не придёт», – думала всю ночь Иссевашана. Но утро было благосклонно, и Реудат ждал её с цветами.

– Прекрасный день, – сказал он, – и вы его сделали таким, Иссевашана.

Она улыбнулась:

– А знаете, что чудный корень чебурея действительно помог моему отцу. Зрение его улучшилось.

– Неужели? – удивился Реудат, – это же великолепно.

Реудат понял, что их прогулка до Валии не была случайностью, а его нелепая шутка про корень оказалась правдоподобной, кроме того, он осознал, что Иссевашана очень доверчива, и обещал пред Небесами никогда не обманывать эту девушку. Он рассказал, что придумал историю с корнем, чтобы проводить в Валию. Они посмеялись и пошли в парк.

Их дни сливались в бесконечное счастье. Он любил её, она любила его. Её отец благословил их, ведь Дувмат уже давно покинул Сэндорию и пропал. Реудат помогал Брожару отстраивать кузницу, чтобы вместе с ним снова заняться ковкой. И вскоре Реудат и Иссевашана сыграли свадьбу, а ночью они зачали сына, которого после рождения Иссевашана назовёт Жегеодатом, в переводе – «Лучшая собака земли», в честь его отца. Ведь спустя три дня после свадьбы Реудата и Иссевашаны произошёл тот самый случай, когда тайная стража во главе с Блекеем, перепутав его с Коплантом, лишила Реудата жизни. Так оборвалась нить гармонии и счастья Иссевашаны, Реудата и зародившегося Жегеодата. Иссевашана сохранила скорбь вдовы, больше в её жизни не было мужчины. Она воспитала хорошего сына, который продолжил дело своего деда Брожара – стал кузнецом. И первым, что он выковал, был щит, самый крепкий на земле с изображением в центре собаки, который он назвал Плечом Реудата.

«Слышал я это, что сила у Бога»

Эта история будет о Стенате, самом добром, честном и сильном сыне Дувмата, о его любви и горестях, о его славе и пороках, о его жизни, о смерти и бессмертии. Уже не раз говорилось об этом великолепном человеке, и не хотелось бы повторяться.

Он был очень сильным парнем, и с физической силой его могла сравниться лишь сила его доброты. В Пусторе он был знаменит своими подвигами. То он спасёт кого-то из реки, то добудет ценное лекарство для умирающей старушки, то убедит прокажённого раскаяться. В Сэндории он столкнулся с другой проблемой. Его сделали начальником городской стражи, а, значит, и его вольные порывы урезались рамками порядка и сэндорийцам только ведомой правильности. Например, оскорбившему фараона положена была немедленная смерть.

Стенат внешне был красив, поэтому многие женщины Сэндории положили на него глаз. Одной из них была очень симпатичная Крузельда – лучшая подруга Малекки (жены фараона). Она, увидев Стената, пришедшего на поклон к фараону, упросила, чтобы его устроили в городскую стражу. Пришло время платить. Малекка вызвала к себе начальника городской стражи – Стената – и сообщила ему о предрасположенности Крузельды к нему. Но он ответил, что любит свою милую жёнушку Кассиопею, что у них растёт хороший мальчуган Тир. И также, что он ничем не может помочь ни госпоже, ни её хорошенькой подруге. Эти речи показались хамскими жене фараона, и, вообще, Стенат показался ей чересчур самонадеянным. Она всплеснула руками, приказала убраться и долго сидела, замышляя козни против Стената, не подстать Крузельде, которая уже на следующий день увлеклась новым мужчиной. Это был зрелый мужчина Бех-Юлай, тот самый, владелец каравана, привёзшего сюда Гердаша. Его жизнь была связана с разъездами, возможно, поэтому у него всё ещё в сорок лет не было жены. А двадцатипятилетняя Крузельда очень жаждала выйти замуж. Она написала письмо Бех-Юлаю, и стал вопрос, кто же его отнесёт. Малекка нашла посыльного из стражи городских ворот. Им стал Стенат. Человек, готовый ради Добра горы свернуть, стал почтальоном. Бех-Юлай, услышав полночный стук, настороженно открыл дверь и отпрянул, увидев громадного Стената.

– Это вам, – сказал тот, протягивая письмо.

– От кого?!

– Думаю в письме ответы на все вопросы, извините за столь поздний визит.

И Стенат ушёл. На следующий день Малекка попросила Стената выкрасть у Бех-Юлая его чалму, которая очень приглянулась Крузельде.

– Я не пойду на преступление, – воспротивился Стенат.

– Это не преступление – это игра. Крузельда отдаст чалму Бех-Юлаю, не волнуйся.

– Ну, если вы госпожа просите, то я сделаю это.

Украсть чалму у Бех-Юлая смог бы и ребёнок, она лежала подле открытого окна. Поэтому Стенат озирнулся, смахнул чалму и ушёл. На следующий день Крузельда сильно удивила Бех-Юлая, подарив ему его же чалму. Но на этом поручения Малекки не кончаются. И это осознавал Стенат. Теперь она сказала ему следующее:

– Стенат, это последнее задание, я верю, что ты беспрекословно выполнишь его. Завтра вечером ты должен напасть на Крузельду и приставать к ней, а Бех-Юлай, услыхав её мольбы о помощи, спасёт её. Посмотрим, какой он мужественный.

– Я эту глупость выполнить не готов.

– Тогда все узнают о твоём воровстве.

– Я не стану сейчас говорить много о подлости, но я готов ответить за воровство, это моё преступление.

– Итак, моё последнее слово – ты обязан.

Что ж, делать было нечего. Со своим уставом в монастырь не ходят, приходилось подчиняться прихоти жены фараона. Его мучила только одна проблема, как ему, чуть ли не самому сильному мужчине в Сэндории, поддаваться немолодому Бех-Юлаю, который в своей жизни бил ладонью только по своему лицу, и то, смахивая мух.

На следующий вечер Стенат пришёл в назначенное место, подошёл к Крузельде, и, когда появился из-за угла Бех-Юлай, она закричала, отбиваясь от Стената. Стенат слегка подыграл ей, делая вид, что пытается поцеловать её. Бех-Юлай, не колеблясь, подоспел, отшвырнул несопротивляющегося Стената. Бех-Юлай и сам не ожидал, что это будет так просто. В эту самую минуту Стенат испытал самый большой стыд в своей жизни, больший, чем ему предстояло испытать вскоре.

– Крузельда, всё в порядке? – спросил Бех-Юлай, понятно у кого.

– Да, ты спас меня. Какой-то бродяга домогался меня, – ответила Крузельда.

– Тогда он будет осуждён, – ответил Бех-Юлай.

Услышав это, в душе у Стената всё опустилось. Ведь он никогда не убегает, а сейчас это был бы лучший выход, но Стенат остался. Бех-Юлай собрал народ, и на следующий день был суд. Малекка тормошила Крузельду:

– Ты что не отговорила Бех-Юлая? Стенат всё расскажет, да распишет, я чувствую, в своих тонах – на нас же падёт тень.

– Я не могла. Уже поздно об этом говорить, ничего не воротишь, – ответила Крузельда.

Когда жена Кассиопея и все, знавшие Стената, услышали о суде, они не поверили ушам. Но это было. Судом управлял сам фараон Баши.

– По-моему, всё просто. Обвиняемый, он же начальник стражи, воспользовавшись своей силой по отношению к хрупкой девушке, домогался её. Повинен в смерти. Что ответишь?

Стенат говорил:

– Отвечу, что не повинен в смерти.

Баши оживился, вступив в диалог.

– Это почему же?

– Я не собирался причинять госпоже Крузельде ничего плохого, и она это знает.

– Откуда я это знаю? – выскочила Крузельда, покрывая себя.

– Неужели вы думаете, – отвечал витиевато Стенат, – что Бех-Юлай, действительно, без труда бы справился со мной.

Бех-Юлай задумался над словами Стената, да и в лице Стената Бех-Юлай видел что-то знакомое.

Вдруг выкрикнул Кулей-Сар – конюх фараона:

– Я видел две ночи назад, как Стенат украл что-то из окна дома Бех-Юлая, он ещё и вор.

Услыхав эти слова, Бех-Юлай, наконец-то, сложил воедино все догадки, теперь он вспомнил, где видел Стената. Этот бедняга приносил ему письмо от Крузельды. Бех-Юлай был очень уважаем в Сэндории, он встал, подошёл к Баши и сказал:

– Я ошибся. Чалма моя на мне, как вы видите, а этот человек не виновен. Я увидел, что большой мужчина разговаривает с маленькой девушкой, и мне показалось, что он к ней пристаёт. Она что-то говорила на эмоциях, и я принял её слова за крики о помощи. А это не так.

– Вот, тебе на! – отрезал Баши, – Крузельда, что ответишь?

– Я не причём, Малекка подослала его.

Малекка молчала.

– А ты стражник обвинённый, про это смолчал, что скажешь теперь? – это Баши обратился к Стенату.

– Говорить больше нечего.

– Ну, как нечего? Кто виноват? Тоже, небось, скажешь Малекка?

– Нет, – ответил Стенат, – если б это было так, я бы сразу говорил. Малекка ни в чём не виновата. Виноват закон, внушивший власть имущим, что их власть от Бога, и заставляющий народ безоговорочно выполнять их прихоти. Малекка, Крузельда – они жертвы самообмана, к которому привёл их этот несовершенный сэндорийский закон.

– Так, камень в мой огород, – сказал Баши.

Гердаш, наблюдая за всем из-за угла, видел, что Баши начинает нервничать. И вышел со словами:

– Мудрейший Баши, вы, очевидно, помните наш позавчерашний разговор.

Этот разговор был о том, что люди падают на колени при виде фараона в городе, а ему надоело созерцать их спины и затылки, гораздо приятнее видеть лица. И Гердаш тогда предложил фараону что-нибудь поменять в укладе. Баши согласился, что Сэндория требует перемен. Итак, Гердаш обращался к Баши:

– Вы уже давно заметили эти ляпы, выдуманные дедами, – Гердаш знал, что Баши не любил своего деда, – современное общество и вы – современный фараон. Вот, и человек говорит об этом, ненароком соглашаясь с вами.

Стенат посмотрел на Ёсфота, который вышел из-за угла, не прикрывшись парчой. Стенат видел рыжие глаза, в которых он читал своего брата. Брат вышел, чтобы защитить кровь.

– Всё верно, Ёсфот, мы думали об этом, и скоро выйдет продуманный новый закон, – отвечал Баши, – Что же с ним-то делать? – он указал на Стената, – а, ясно, всего лишь маленькая проверка. И мы убедимся, что Бех-Юлай, который не справится даже с собственным верблюдом, не мог одолеть начальника стражи. Стенат, ты успел послужить нам верой и правдой. Помнится, даже ты кого-то там спас, чуть ли не герой. Но герои, как гладиаторы, только что им поклонялись и, вот, уже презирают. И тебя будут презирать, если не сразишься со львом в клетке, как гладиатор.

– Но почему не с верблюдом? – неожиданно вступился Бех-Юлай.

– Не смеши меня, – оборвал фараон.

Уже никто не мог убедить фараона не делать этого, когда его глаза горели. Вечером Стената загнали в клетку со львом. Прыжки зверя не смущали Стената, он ловко уворачивался от когтей, ему и не с таким приходилось встречаться. Через десять минут он уже успокаивал побитого льва. Слава о Стенате – укротителе львов – разнеслась до самой Арабики.

Шли дни, жизнь входила в мирное русло, Бех-Юлай и Крузельда, несмотря на всё, поженились. Однажды Стенат, дежуря на городских воротах, увидел старца, покидающего Сэндорию. Он долго вглядывался ему вслед, пока сердце окончательно не убедило его, что это его уходящий отец. Стенат не раздумывал. Он сообщил страже о своём уходе и побежал за исчезнувшем в горизонте отцом. Догнал ли Стенат отца, о чём они разговаривали, почему Стенат вернулся один – останется тайной тех песков, в которых они остановились.

Недовольство у Баши вызвал самовольный уход Стената с места несения службы. Фараон вызвал его и допросил:

– Ты оставил всю Сэндорию беззащитной.

– Вы преувеличиваете мою значимость.

– Я не о твоей значимости говорю, а о твоей безответственности.

– По шкале моих ценностей последний разговор с отцом стоит гораздо выше бессмысленной службы на башне в пустыне, где за двое суток до нападения можно узнать о приходе врага.

– Со мной так просто мало кто разговаривает, ну, по крайней мере, дурацкая лесть нам не мешает вести умную беседу.

– Я бы не хотел больше быть в городской страже, – откровенничал Стенат.

– Отлично, тебя больше там нет.

– Ну, тогда, до свиданья, фараон.

Баши с огорчением, что Стенат уходит, посмотрел ему вслед. Фараон думал: «Что такого в этом человечище, что он сам (Баши), с лёгкостью отправляющий всех на тот свет, ничего не может поделать с ним». С этой загадкой так и умер Баши. А загадки не было, как ничего загадочного не было в спасении свалхова ковчега, если вы припомните Всемирный Потоп. Ведь не Баши писал судьбу людям. Только Бог. И только Бог решает, кому оставаться в плаваньи по жизни, а кому уже достаточно, чей ковчег уцелеет, а кто погибнет. Не было у Баши силы совладать с одним из избранных. Стенат в собственной ему манере продолжал жить.