ВИТЯ

И дальше в группе, продвинутых девчонок нет! Мечтательно-важный Рома Протченков со стихами в голове и пышной шевелюрой. Два «лопуха», – один с Волги, другой из Соль-Мончегорска, уже соединившиеся в дефективную пару. Лысый Сергей Пирогов, вроде ничего, приколистый парень. «Товарищ, а вы из армии?» «Нет, я из других мест», – и не выдержал интонации, рассмеялся отличными зубами. И рыжий тут.

Семинар по английскому недели через две после начала занятий оставил первый рельефный отпечаток в памяти… Преподаватель, маленькая вежливая женщина, делает третье замечание студентам за последним столом. «Ребята, вы, правда, мне мешаете!» Я оборачиваюсь вместе со всеми. Откинувшись в тень, развернув щетинистый череп, честно, прямо, серьёзно смотрит Пирог. Лучи солнца ярко высвечивает сидящего рядом: спрятав лицо в руках, накрывшись шапкой сверкающих огненных волос, он давится смехом. Сергей доверительным басом сообщает, что у них, собственно, ничего не происходит, и, скривив рот, отпускает последнюю кульминационную фразу из недосказанного анекдота в сторону изнемогающего соседа. Тот сползает под стол, всхлипывает, стонет, храпит!

– What!…What has happened? Are you ill? – Участливо восклицает преподаватель под дружный смех группы.

– No, sorry. I am just fine. – Выпрямляется красный, помятый Витя.

Или вот, сюда же, немногим более поздняя картинка… Мы в подвале, в буфете, дожидаемся пищи от «мамы Рины». Она и повар, и продавец и человек! Работает давно, всех знает. Готовит вкусно, но немного. За час– полтора основной массив снеди исчезает, остается еще кофе с выпечкой, но тоже не на долго, – кто не успел, тот опоздал. Впрочем, имеются vip– клиенты, – профессура, женщины из деканата, завхоз, какие-то загадочные студенты, которые обслуживаются во внеурочное время, либо вне очереди забирают вожделенные порции. Итак, мы уже протиснулись в крохотную комнатку. Рената Марковна добавляет в подливу болгарский перец и специи. Кофе варит сама большой жбан, разливает в стаканы в железнодорожных подстаканниках, бросает сверху лимон. Все свежее, пахнет умопомрачительно и сокогонно. Сама нетороплива, объемна, величава. Строга. В коридоре за нами шумный хвост очереди. Здесь размеренная тишина и сосредоточенные глотательные движения.

– Джон,– шепотом говорит мне Витя – что у тебя за рана на носу?

– Порезался сегодня, представляешь?!– Шепчу я ему в ухо. – Один волос вылез, вот здесь. Скоблил-скоблил, изворачивался перед зеркалом, неожиданно по ноздре – чик! – Я подскочил на месте, изображая свою реакцию.– Болит, зараза.

Витя немедленно послушно согнулся в поясе и завыл. Глядя на него, засмеялись другие студенты.

– Молодые люди, я не буду отпускать, – остановила свой плавный ход буфетчица. – Хотите веселиться, идите на улицу.

Испуганные, мы послушно утихаем. Один Витя, невидимый, продолжает беззвучно содрогаться в ногах.

– Джон, ты его вовремя сразил, – улыбнулся Сергей, когда «владычица» отвернулась. – Могли бы остаться без кофе.

Рома Протченков на поминках произнес хорошую фразу: «Был он рыжий, с улыбкой на устах». Если коротко, лучше, наверное, не скажешь. Смеялся Витя, правда, легко, хохотал, широко открыв рот, толкал кулаком плечо виновника смеха, согнувшись, приседал, «придерживая животики»… Волосы у него были не красные, но скорее желтые с блеском, – была их копна и под нею румяная, добрейшая физиономия. Впрочем, уже на втором курсе он похудел, коротко подстригся под Иакова, обнажив высокий лоб, который сразу вытянул и нагрузил интеллектом его лицо. Румянец, игравший сначала на пушистых круглых щеках, обратился со временем в мимолетную нервную тень на проступивших скулах. Глаза имел небольшие, серые, способные мягким стесненным прикосновением встретить ваш взгляд. Нос тонкий, прямой и тяжеловатый подбородок с неожиданно толстыми губами, – «губищами», как он их сам обзывал, выпячивая, придерживая кусочки крошащегося песочного печенья, что мы проглатывали за кофе в буфете. Ел, всегда со смаком, хищнически покраснев. Ступал широко, размахивал руками, наклоняя вперед лобастую голову. Вообще фигурой статной не располагал: узкоплечий, широкобедрый, но крепкий, среднего роста – домашний и лишенный какой-либо позы. Постепенно, со временем, взгляд его потемнел, отяжелел, провалился…. Рот сложился в неприметную ироническую гримаску, способную, впрочем, стремительно разлететься над рядом крупных зубов. Смех его до конца сохранял прежнюю энергию, но звучал реже, трудно вырывался, словно из-под спуда, потрясая и сокрушая всё тело, оставляя мученический, медленно расправляемый слезный оскал…

Морозное солнце за окном. Тяжелый воздух больницы. Мы втроем уединяемся в перерыве скучного семинара. Джон, Пирог, Витя. Сергей прохаживается в тупике коридора, насвистывает что-то. Витя прислонился спиной к подоконнику, зацепив большими пальцами карманы халата, где покоятся его кулаки, расставив ноги, мрачно смотрит перед собой. Это его любимое положение. Я на пробу начинаю рассказывать свежий общежитский анекдот.

«Вчера вечером ввалился Марат Карданов, приятель Султана из «Плешки» с какой-то подругой. Пока мы входили-выходили, он ее разговаривал, гладил и уговорил остаться ночевать на одной с ним кровати, разумеется.… Ну, а мне пришлось терпеть интимное общество Султана. Я спать хотел, думал поскорее уснуть, – куда там! Только потушили свет, Кардан её стремительно атаковал. Минут десять шла откровенная борьба, – мы поневоле затаили дыхание, – потом начались уговоры, периодическая возня.…Потом слышу, уже жалуется, что, мол, дело слишком далеко зашло, для здоровья нехорошо так оставлять… Султан скоро захрапел, а я только начну засыпать, вдруг, вздрыгивания, скрип, шепот: «А ну, убери руки, урод! Пусти, кому сказала!…» И такой монотонный, гнусный голос: «Ну, давай… ну чего ты…» Часа полтора я так промаялся, надоело. Встал. Пошел в ванную покурить. Через несколько минут выползает Кардан, – в семейных трусах, с пистолетом (я приложил локоть к поясу), опухший, взъерошенный, недоумевающий. Напился воды из-под крана, взял у меня сигарету.

– Что, трудно, – посочувствовал я.

– Джон, – вскинулся он так обиженно, – ну скажи ты ей, в самом деле!

При этих словах Витя стукнул меня в плечо, присел, сведя руки, словно придерживая мочевой пузырь, и зашелся в хохоте. Это был какой-то жестокий спазм. Мы с Сергеем уже отсмеялись и отулыбались, а он всё квакал и приседал со сведенным лицом, смахивая выступившие слезы.

Сергей, как-то по другому случаю, заметил: «Витя, мне твой смех напоминает брачный крик самца кукушки…» На химии было, на практикуме, он тряс колбу в раковине под струей воды и глазами косил на ноги лаборантки в коротком халатике, потянувшейся на цыпочках к высоким полкам. «Лопух!» – крикнул Витя, – «щас колбу разобьешь», – и захохотал. Пирог с недовольным видом выждал паузу и выдал… Витя послушно согнул спину.

Я не вспомню сейчас, когда стал примечать в нем нотки ожесточения. Честно говоря, вначале меня озадачивала другая странная черта Вити. Смех в те годы был нашей духовностью, – добродушной универсалией целой жизни. Мы были готовы рассмеяться в любом её качестве, в любом времени и месте, – так выражалась наша юношеская вера. Отсюда же происходила жадная любовь к жанру анекдота. Политические, эротические, абстрактные, матерные, – они моментально останавливали броуновское движение на переменке, формируя малую, внимательную, демократическую группу вокруг рассказчика, благожелательно пускающую дым из веселых губ. Хороший анекдот молниеносно преодолевал необозримое студенческое пространство, обрастал деталями, совершенствовал сюжетную линию, обращался в штамп, смысловой образ, в архетип, – мелькал в лекционном материале и мог спасти ответ на экзамене. Некоторый запас комического, и доля актерского мастерства принадлежали к несомненным добродетелям учащегося народа. Удачная премьера анекдота просто могла составить человеку имя.… И вот на этом эпохальном сатирическом фоне Витя обнаруживал досадную неловкость и какое-то странное отсутствие чувства меры. Рассказчик он был неважный, – не мог соблюсти ни паузы, ни интонации. Остроты его часто получались тяжеловатыми, грубыми даже на наш неизбалованный вкус. Та же лаборантка на химии, пришла, помню, расфуфыренная в дым, постукивая по стеклу накрашенными ногтищами, принялась оживленно нам помогать. Пирог легко откликнулся, хохмил, всячески развивал непринужденное это сотрудничество. Мы быстро получили необходимые вещества, рассчитали реакции, сдав все преподавателю, спустились в буфет. Обсуждали фигуру и возраст приветливой нашей сотрудницы. «Шлюха», – неожиданно припечатал Витя и неуместно захохотал. Или, сюда же, другое, помню, – после работы на овощной базе, – мы возвращались на электричке в Москву. Добродушный толстый доцент разговорился «за жизнь» со студентами, пошутил в ответ на вопрос «о самом главном». «Знаете, для меня сейчас главное решить, кто собаку будет выгуливать, пока сын в армии, остальное неважно»… Все понимающе улыбнулись, а Витя, покраснев, яростно зашептал рядом со мной: «собаковод-любитель, сволочь!»

Не думаю, что такая его грубая поспешность имела причиной отсутствие чувства юмора, или какой-то дефект эстетического воспитания, или ещё там чего.… Не в этом дело. Витя мог быть тонким и умным ценителем смешного, возможно, нуждался в юморе более других. Здесь уместно вспомнить, как бывают, суровы и требовательны дети и старые девы в вопросах морали и смысла. Обладатели непримиримой идеологии и хрупкой смутной души, чувствительные, ранимые, неприспособленные, – чрезмерно восторженные и сокрушительно огорчённые по пустякам, – что-то такое просматривалось, на мой взгляд, в Вите. Но по началу, смешное, конечно, превозмогало вокруг нас.

На физике Лену Корякину по неосторожности ударило током. «Во-во!» – сардонически заметил работавший с нею в паре Вася Бондарь, – «ты ещё за этот провод возьмись для полного счастья…» «А вот, увидишь, ничего не будет», – ответствовала упрямая девушка и тут же вся передернулась, побелела от нового удара.… Было очень смешно наблюдать, как радостно ржал её напарник…

Комсоргу группы наивной и пышной Свете Новиковой на биологии положили в портфель «букетик» из толстых вспоротых заспиртованных аскарид, весьма неприятного вида и запаха. Она же мучительно покраснела, совсем по школьному, хлопнула Сергея массивным атласом по голове, когда тот заявил страховому агенту-женщине, что у нас в группе желающих нет, кроме «товарища Новиковой», которая очень интересуется, нельзя ли застраховаться от беременности, но не знает как спросить… Удар вышел тяжелый. Пирог тошнил и лез к девушке драться…

На зачете по мочеполовой системе поплыл Рома Протченков. Преподаватель, яркая модная брюнетка, выручая его, спросила: «Ну, назовите, какой эпителий во влагалище?» «Однослойный, цилиндрический», – неуверенно произнес Роман. «Это что же, на один раз только?» – вздохнула Элеонора Михайловна…

В общежитии ходили пожарники, собрали народ в кухню на инструктаж. В конце продолжительной скучной лекции обрюзглый пожилой майор попросил задавать вопросы. «Вы знаете», – мелодично подала голос нахальная Таня Гвоздикова, – «мы с папой прошлым летом были в Канаде, там, в номерах, в гостинице огнетушители с дистанционным управлением, – так они сами летают». «Правда?» – удивился старый алкоголик.

Летом на практикуме по общей биологии я, Сергей и Витя должны были исследовать возможности выработки условных рефлексов у «некоторых беспозвоночных». С этой целью мы втроем поехали в далекий академический институт, привезли оттуда сотню ворошащихся маслянисто-черных тараканов, каждый величиной с полпальца взрослого человека. «Здоровые!» – удовлетворенно отметила молоденькая аспирантка, руководитель темы, открыв коробку, от которой поднялся странный тяжелый дух. По её замыслу мы должны были сажать отдельных жуков в У– образный, склеенный из картона и фольги коридор, в одном из плечей которого помещалась сладкая приманка. Черные чудовища недоверчиво замирали на новом месте, стремительно взбирались по нашим рукам, ловко подскакивая, выпрыгивали на стол, бежали во всех направлениях, явственно стуча «копытцами»… Мы их ловили, опрокидывая мебель, «ставили на старт», пихали карандашами к развилке. Особей, «понюхавших сахару», пометили краской. Плотно закрыли коробку, ушли домой. Наутро коробка была пуста… Аспирантка, переменившись в лице, тревожным взглядом обвела кафедральные стены. «Мне кажется, у тараканов отсутствуют условные рефлексы. Мы могли бы оформить этот вывод в нашей работе», – негромко предложил Пирог. «У тараканов есть условные рефлексы», – ужесточилась наша руководительница, – «и вы должны показать это в нашей работе, если хотите получить зачет по практикуму». Она написала заявку ещё на сотню. Мы привезли. После долгого, изнурительного эксперимента обернули коробку фольгой, заклеили скотчем, проделали иголкой вентиляционные отверстия, усталые и спокойные разошлись поздним вечером. Наутро коробка была пуста. Из вороха фольги выполз единственный монстр с начисто выеденной спиной, где, по-видимому, была краска, остановился, покачиваясь на слабых лапках, и не спеша закусил усик…

Математик наш целый год ходил в одном костюме, перепачканном мелом, изнуренный количеством часов и нежеланием будущих биологов учить матанализ. «Что у вас, Геворкян?» «Так никогда не бывает, Геворкян. Придется прийти еще раз». Он шумно вздыхал, комкая листок с ответом, извлекал из кармана тряпку, затем платок, чтобы опорожнить туда свой вечно забитый нос. Раз в году, в сентябре, сразу после отпуска, он появлялся в светлом костюме, весь освещенный изнутри бодрым здоровьем, вдохновенно читал первые лекции. Увлеченно жестикулировал, выламывал пальцы, неожиданно бросался с тряпкой к доске и к концу пары в несколько чётких приёмов запихивал её таки в карман брюк. Уже через месяц он хрипнул, шаркал разбитыми туфлями, облекался в лоснящееся черное на долгий год.

Мрачный и высокий «Спящий лев» сутулился, олигофренически оттопыривал нижнюю губу «перед броском» всякий раз, когда обнаруживал курильщиков в закутке возле своего кабинета. На первое апреля ему нарисовали следы ботинок через стол, по доске, дальше на потолок. «Лев» зашел, тупо проследил путь «незнакомца». «Надо полагать, юмор?» – спросил он у притихшего курса. Губа его медленно отвалилась, очки, поблескивая, уставились в первый ряд. «В связи с новым решением ректората, экзамен по физической химии в этом году заменяется дифференцированным зачетом. На будущий год мы вынуждены сократить годичный курс до семестра и отменить практикум». «Ур-ра!» – взорвался, заревел, затопал полный зал. Когда буря пошла на убыль, «Лев» поздравил: «С первым апреля». «Потенциал Гиббса-Гельмгольца мы можем представить в следующем виде», – бодро застучал его мел по доске. Народ застонал.

Сугубо мужской коллектив кафедры физики всегда отличался крепкой туристско-байдарочной споенностью. Миша Маслов, желая приобрести доверие старших товарищей, под занавес отдыха в спортивно-трудовом лагере на берегу Волги достал из рюкзака три ослепительно белые с позолотой бутылки «Столичной». Поскольку в кафедральном полиэтиленовом баллоне еще не отощал этанол, выпили изрядно в теплом весеннем лесу. С ассистентом Бурцевым Павлом Вениаминовичем Миша быстро стал на «ты», уже и мочился вместе за разговором под одну смолистую ёлку, затем деятельно участвовал в доставке бесчувственного тела своего нового друга через окно в жилой корпус. На экзамене, соответственно, направился к нему с широкой улыбкой.… Но, «Паша-гад» добра не помнил. Сделал «козью морду», и невозмутимо влепил заслуженные два балла…