Жара в январе

– Давайте уж ваш ром без чая, – криво усмехнулся егерь. – Говорят, от радиации помогает…

– Момент вполне подходящий, скажу я вам!

Минут через двадцать профессор спал сном праведника, подложив под голову дозиметр, а Михалыч всё крутил в голове варианты дальнейших событий и думал, как угомонить фанатика-учёного, не сдавая его с потрохами федералам и не прибегая к явному членовредительству. Никакого «дня-другого» у них не было: если взрыв заметили, то очень скоро придет «тревожка» из МЧС с запросами вроде «Зафиксирован хлопок по указанным координатам. Требуется рапорт.» Может прилететь дрон, а то и вовсе вертолет – тут уже надо хорошо подумать, что, кому и как подавать!

Да еще этот чертов «ихнийтрон» профессора! Сам факт вскрытой в лесу колбы с активной ртутью – это «опасность первого класса», экологический инцидент Профильной прокуратуре не составит труда «припаять» ему 254-ю статью за «нарушение обращения с опасными отходами». И это если не брать в расчет термоядерную детонацию! Там статьи и сроки другие совсем…

Набросав в уме несколько вариантов, егерь начал действовать. Профессора накрыл покрывалом-«Самоспасом» в расчете снизить видимость в тепловизор. Генератор остановил и забросал мокрым мхом, тоже самое сделал и с измерительным комплексом, предварительно обернув его полиэтиленом и положив набок. На краю сознания мелькнула мысль: «а не военная ли разработка?» Уж больно прочным выглядел корпус этого «НАК-700», а еще объективы утоплены, все формы зализаны… Как вообще провезли всю эту кучу железа через полстраны «под честное слово»? Не верилось Михалычу: «гайцы» любят габаритные грузы, да еще без накладных… Может у Краузе был какой-то документ-”вездеход»? Тогда ситуация в краткосрочной перспективе выглядела хоть сколько-то обнадеживающей. А вот дальше – только гадать…

Разбираться было некогда. Себе он оборудовал позицию на краю островка, приготовил второй «самоспас», закиданный сверху торфом и мхом, и занялся обработкой культи, чтобы не уснуть.

Тем временем воронка постепенно наполнялась водой, которая слегка дымилась и на удивление быстро покрывалась ледяной коркой. Звезды, отражающиеся в ней, почему-то вращались быстрее, чем на небе и… в другую сторону. Казалось, будто не яму затягивает водой, а небо втягивает трясиной, но этого уже никто не видел.

*

«Суперкам» появился часа через два после хлопка, когда егерь уже начал подремывать. Дрон летел по прямой, но значительно севернее. Михалыч внимательно следил за ним в тепловизор, решив стрелять с глушителем, если уродливое «крыло» приблизится метров на триста.

В голове его щелкали цифры. Удар в 30 кг эквивалента на болоте должен дать примерно 2 балла локальной сейсмостанции РАН. Если брать не по нормативам МЧС, а по максимуму, то звонок от ЦО УГМС – это минут двадцать, «тревожка» – ещё минут двадцать пять. Таким образом первое окно – сорок пять минут с учетом всех «человеческих» реалий, и дрон должен был появиться самое позднее через час. Значит или техник нажрался, или, что вероятнее, машину запустили из соседнего района, ибо в Кромске с оснащением МЧС все было печально.

Дрон тем временем начал барражировать, постепенно забирая все севернее и севернее, пока не выработал аккумуляторы и не вернулся на базу.

Егерь облегченно выдохнул, но позицию не покинул и оказался прав: разведчик прилетал еще дважды, но второй и третий разы прошел еще дальше – в ту сторону, где Михалыч вчера делал обход.

Егерь злорадно усмехнулся, представив как оператор нарезает круги вокруг неостывшей печки в лабазе и… продолжил лежать до самого рассвета, периодически поливая торф поверх самоспаса холодной водой. Но больше их никто не побеспокоил: то ли кто-то помог, то ли станции триангулировали хлопок с большой погрешностью – уж больно велико было Ядрово болото.

К утру начало саднить запястье на левой руке. Осмотрев его при рассеянном свете кемпинговой лампы, Михалыч увидел, что кожа потемнела, как от йода, пошли пузырьки. Мысленно обругав который раз профессора, егерь бросился к заветной канистре, где еще оставался примитивный дезактивационный раствор – обычная сода, четыре чайных ложки на литр…

– Два-ноль, два-четыре, – бормотал он отчаянно намывая открытые места кожи и ежась от холода. – Старый дятел… Не предполагал он ничего такого… А дезактивацию нахрена заготовил? А второй комплект химзащиты… Может сынок его где-то поблизости? Ох, будет о чем поговорить!

Припомнив что-то из курса РХБЗ, который давали на учениях, егерь с облегчением отметил, что ни головокружения с тошнотой, ни кашля с металлическим привкусом у него нет. Смазывая пантенолом ожог, он решил будить ученого: следовало как можно быстрее сворачивать лагерь, пока на Беленький не нагрянуло МЧС.

Идя к месту лежки профессора, Михалыч криво усмехнулся своим мыслям: список нарушенных статей разных кодексов продолжал неумолимо множиться.

Ко всем неприятностям в придачу заныла культя. Обычно такое бывало перед снегопадом или долгой непогодой – всегда ныла, словно помнила оставленную в мариупольских развалинах голень.

Для себя после дембеля он уже давно решил, что живет «в кредит». Вспомнился Мариуполь. Многоэтажки, из которых враг не выпускал мирных, чтобы защититься от артобстрелов. Люди голодали, болели и умирали. Погибших гражданских хоронили в траншеях, вырытых на детских площадках – чтобы избежать эпидемии. Он тогда был в отряде «тяжелых» снайперов, носил позывной «Щелкун» и прореживал младший «еуропейский» комсостав с методичностью метронома. В тот день, не в силах подавить снайпера стрелковкой, по дому, где он сидел, выпустили противотанковую ракету. Позицию давно следовало сменить, но был приказ: прикрывать конвой с «мирняком”! Он отправил помощника, ефрейтора Пампашкина, «с донесением», и сам успел отойти… почти успел.

Лежа, с раздробленной голенью намертво придавленной обрушившимся лестничным пролетом он хотел лишь выжить: на зло врагам, на радость сыну с дочкой и просто из принципа. Потом, перетянувшись двумя жгутами и обколовшись тримеперидином (в народе – промедол), он резал кровавые лохмотья погнутым ножом со звериной надеждой: «а вдруг сохранят колено»? После были израсходованный запас хитозана, кривая повязка на культе и попытка выползти из развалин, таща за собой покореженную «Астарту». Да-да, тот самый снайперский комплекс МЦ-572, который официально будет представлен общественности лишь год спустя. Никак нельзя было его оставлять! Он тогда не дополз – потерял сознание. Вытащил его Живчик, человек с феноменальной выносливостью, бывший профессиональный боец ММА. А вот прихватить оружие Живчик уже не смог – сразу не нашел и сделал выбор в пользу спасения товарища. Когда вернулись за «Астартой» – дом уже обрушился совсем, и винтовку завалило щебнем – не нашли. В итоге на Живчика повесили гигантский штраф, и он, нажравшись в хлам, в пьяном угаре орал, что «набьет Щелкуну морду, и херли теперь кого из раненых будет спасать». Набить не получилось, спасать тоже – Живчик погиб неделю спустя при забросе тяжелой мины в очередное укрытие врага: оступился при отходе и сломал ногу. Взрывом накрыло и его.

Когда Михалычу рассказали о гибели Живчика, он и дал себе зарок: никогда больше не оставаться крайним. Любой ценой.

И война так никуда и не делась! Нельзя стать «бывшим парнем из преисподней». Максимум – оставить в аду часть себя. Ту, что считала рутиной насильственную, а то и мучительную, смерть. А как оставишь, если по факту вот оно – новое противостояние. Оба сейчас ходим по грани оказаться вне закона. Перейдешь – и все: либо ты крайний и в тюрьме, либо труп, если решишь силой доказать свою правоту. В голове егеря, впервые с ухода Тары, возник образ портала с чарующе прекрасным летним пейзажем на фоне окружающей октябрьской болотной грязи.

Михалыч не удержался – достал из-за пазухи тетрадь и быстро дописал: «Тара! Война – это люди + выжить. Кровь, говно, ин. – подвиг. Лес держится! А я?»

Профессор долго не хотел будиться, даже когда, отчаявшись, Михалыч дал ему легкого пинка под ребра. Он лишь задергался, закашлялся, подскочил с закрытыми глазами, пробормотав:

– Вот же беда кака… чуть не зажарил всех… Дмитрий Иван… ныч… – и плюхнулся обратно, при этом изрядно треснувшись затылком об дозиметр, который еще вчера положил под голову.

Далее последовал совсем «неинтеллигентный» пассаж, после которого Лахенштейн открыл глаза и резко сел.

– Какой фон? Какая обстановка? – вытаращился он на Михалыча.

– Херовая обстановка, и фон не лучше! – сплюнул егерь, но потом вспомнил, что перед ним человек, годящийся в отцы. – Вы в порядке, профессор?

– Да-да… более-менее… голова только…

– Только что?

– Кружится немного…

– Где ваш вездеход? И где грузовой дрон?

– Все здесь… под массс… саск… под сетью, – он махнул рукой в сторону южной оконечности островка, куда егерь ночью не успел заглянуть. – Вы меня на экскурсию сюда приводили что ли? – уставился он на Михалыча стеклянными глазами.

Егерь посветил фонариком Лахенштейну в лицо – зрачки реагировали, но левый был вдвое меньше правого.

– Запомните шесть слов? Пальцем в нос попадете? Посчитайте от десяти до одного, – быстро начал спрашивать Михалыч.

Лахенштейн отвечал с задержкой, но правильно.

– Посмотрите до конца влево… вправо.

В крайних положениях глаза дрожали. Нистагмы. Контузия скорее всего.

– Профессор, идти можете? Сможете сесть за руль?

Тот утвердительно кивнул, встал и… тут же сел, только не за руль, а просто плюхнулся обратно в мох.

Следующий час прошел для Михалыча словно в аду. Профессор смог управлять гусеничным грузовым дроном с пульта, и оборудование удалось худо-бедно собрать в одном месте. Потом егерь попытался смотать непонятный тонкий кабель, уходящий к месту ЧП, но тот не поддавался. Пришлось одевать химзащиту и тащиться вместе с катушкой несколько сотен метров, наворачивая на нее непокорную серую жилу. Под конец кабель пошел легче, но, смотав его полностью, егерь только выругался: на конце кабеля оказался сломанный разъем, который явно был куда-то вставлен. И это «куда-то» еще валялось «где-то» во мху. После десяти минут поисков он натолкнулся на кабель посерьезнее, который с одной стороны оказался обожжен и расплавлен, а другой был вставлен в непонятную конструкцию, сильно пострадавшую от взрыва. Конструкция оказалась тяжелой, и пришлось просить профессора по рации гнать сюда гусеничный дрон. Зато обратно с комфортом доехал.

В довершение всего Лахенштейн все же уселся за руль мощной болотной «хонды», но слишком резко дал газ. Вездеход, утробно ухнув, рванул с места в карьер и врезался в чахлую елочку, вывернув ее с корнем. Профессор перелетел через руль и пьяной жабой плюхнулся на сфагновый ковер. Михалыч опрометью бросился к нему, однако оказалось, что товарищ по несчастью свой лимит невезения пока исчерпал – новых травм не было, но, при попытке встать, профессора вырвало – мучительно и страшно.

Пришлось бросить «костотряс» и пересесть на «хонду», привязав совсем поплывшего профессора к себе веревкой. Дрон, следуя программе, поплелся вслед за ними на хутор. Дома профессору стало чуть лучше, но дело однозначно пахло больницей. Однако на болоте, совсем рядом с местом ЧП, стоял егерский вездеход. Михалыч думал было использовать дрон, но индикатор аккумуляторов опасно помигивал красным. Оставалось гнать на «хонде» и тащить «костотряс» на буксире.

Вернувшись на хутор, егерь обнаружил профессора без сознания, лежащим прямо на улице поперек колеи в полуметре от огромной лужи. Бросив оба вездехода, он схватил злополучного Лахенштейна под микитки, затащил в «Ниву», и, что есть духу погнал в «КГБ», как местные величали Кромскую городскую больницу. Легенда трещала по швам, но тут помощь пришла буквально с неба. Сначала показались редкие белые «мухи», и очень скоро повалил самый настоящий первый снег. Он укутывал белым пуховым ковром термоядерную воронку, кочки на болоте, колею на дороге, крыши хуторских изб и даже сиротливо стоящий во дворе неразгруженный дрон, глупо мигающий красным огоньком индикатора. Природа, словно рефери в боксе, разводила поединщиков по углам, давая шанс подумать над происходящим.

Оставалось довезти живым профессора.

*

На Богородской развилке удача опять отвернулась от егеря: ему разом попались на дороге казачий разъезд и «уазик» МЧС. Все направлялись в сторону Беленького.

«Уазик» коротко посигналил, призывая остановиться, а казаки поскакали дальше, лишь есаул приветственно помахал егерю.

Михалыч остановился, опустил стекло и встретился взглядом со старлеем спасателей.

– Добрый день, старший лейтенант Потапенко. Судя по номерам – вы местный егерь?

– Он самый, – сухо ответил Михалыч. – Старлей, ты извини – сосед с вездехода улетел. Без сознания. Спешу очень.

– Не вопрос. Хлопок слышал?

– Да. Был на обходе. Впотьмах не нашел. Ща вернусь и присоединюсь к вам.

– На что похоже хоть?

– Походу метеорит. Хлопнуло не так уж сильно.

– Добро. Ждем!

Каждый поехал в свою сторону. Налегая на руль безо всякого гидроусилителя, Михалыч бешено крутил в голове ситуацию. Сейчас найдут воронку, сделают замеры. Если будет фон, то беда: сюда пол-области съедется. Даже если не удастся сразу связать напрямую хлопок и двух бедолаг с Беленького – вопросов будет немало. А «НАК-700»? А генератор? Дрон, в конце концов… Ничего этого по документам на хуторе быть не должно, но главное – чтобы профессор не ляпнул лишнего! Довезти бы его сперва…

Профессора он довез. Когда Лахенштейна увезли на каталке, Михалыч присел на скамеечке около пандуса и набрал номер своего закадычного друга.

Трубку взяли после четвертого гудка.

– Чего тебе, старый хрыч? – голос Михаила Иваныча звучал устало, но доброжелательно.

– Ты в больнице? Выйдешь покурить?

– Я бросил.

– Я тоже. Выходи, подлый трус!

Доктор появился минут через пять.

– Пересменка скоро, говори по делу,– устало выпалил он.

– Иваныч, у меня тут профессор один… Лахенштейн. Сейчас к вам привезли. С вездехода грохнулся.

– Ага, слышал. Сотрясение средней тяжести, возможно контузия. А что?

Михалыч помолчал, подбирая слова.

– Слушай, передай ему, когда очухается… Пусть помнит только, как за руль сел и шмякнулся. Больше ничего. Понял?

На секунду повисла тишина. Потом Михаил Иваныч вздохнул:

– Михалыч, ты опять во что-то влез?

– Потом расскажу. Сможешь?

– Смогу. Но ты мне должен.

– Как всегда. Самойлов приезжал уже?

– Нет. Сегодня вроде не его смена. Если приедет, то кто-то другой.

– Уже лучше…

– И Михалыч… Ты бы поаккуратнее там. Мне твоя тушка в морге без радости будет.

Егерь усмехнулся и вздохнул. Иваныч не воевал, но чуял все с полуслова.

Обратная дорога заняла сорок минут. Снег валил уже всерьез, превращая грунтовку в кашу. На подъезде к Селищенской балке Михалыч увидел знакомый «уазик» МЧС и лошадей казаков, привязанных к соснам. Есаул Крымов курил у машины, разговаривая с Потапенко.

– А, егерь! – окликнул старлей. – Как твой сосед?

– Сотряс поймал. Оставил в больнице.

– Ясно. Слушай, тут странности какие-то. Метеорит твой не нашли. И вообще ничего не нашли.

Михалыч изобразил удивление:

– Как так? Хлопок-то был знатный.

– Вот и я о том, – Потапенко почесал затылок. – Пойдем, покажу.

Они двинулись по болоту. Казаки прочесывали местность цепью, втыкая в мох длинные щупы. Снег уже припорошил кочки, делая ландшафт монотонно-белым.

– Вот сюда триангуляция указывает, – старлей махнул рукой на участок болота. – Но ни воронки, ни следов взрыва. Даже мох не примят.

Михалыч внимательно осматривался. Действительно – ничего. Словно и не было ночного кошмара. Он двинулся чуть южнее, туда, где профессор врезался в елку.

Елочка оказалась на месте. Лежала, вывернутая с корнем, припорошенная снегом. Но что-то было не так. Михалыч подошел ближе и присел на корточки.

Макушка дерева торчала прямо из комля, из идеально ровного среза. Никаких следов пилы, никаких опилок. Будто кусок елки вырезали идеально острым скальпелем.

– Эй, Михалыч! – окликнул его Крымов. – Гляди-ка сюда!

Егерь подошел к есаулу. Тот показывал на торф. По мху, еще проглядывавшему из-под снега, тянулась идеально прямая линия – тонкая, как лезвие бритвы. Она уходила вдаль метров на пятьсот и обрывалась.

– Что за чертовщина? – пробормотал Потапенко, присевший рядом.

– Молния шаровая, может? – предположил Михалыч. – Они иногда чудеса творят.

Старлей покачал головой:

– Не похоже. Тут будто… ножом резанули. Только ножом в полкилометра длиной. А гул я один слышу?

– Не один,– мотнул головой егерь.

В ушах и правда стоял глухой размеренный рокот, словно под землей ковал сказочный меч кузнец-исполин.

– Слышь, Анатолий Потапыч,– обратился егерь к Крымову.– А от полиции был кто-то?

Есаул крякнул и погладил усы.

– Да был этот… (неразборчиво-непечатно)…майор Самойлов. Приехал, покрутился и свалил.

Искали до темноты. Ничего не нашли. Фон был в норме, следов опасной «химии» в воздухе не обнаружили, а копать болото под упавшим снежком можно было до «морковкина заговенья». Потапенко матерился, заполнял протоколы, злился на погоду и непонятные показания приборов. Для приличия подобрал несколько ошметков мха, показавшимися ему подозрительными. Казаки тоже ничего не нашли, только промокли и продрогли. Один вообще провалился в трясину и сидел сейчас в машине МЧС, согреваясь изнутри и снаружи.

*

К хутору егерь вернулся уже в сумерках и сразу посмурнел. У его дома стоял знакомый «уазик» с синими номерами. Майор Самойлов неспешно курил, разглядывая груженый дрон. «Недооценил мерзавца”– подумал Михалыч.

– Добрый вечер, товарищ егерь, – голос майора звучал обманчиво дружелюбно.

– Здравия желаю, товарищ майор.

– Интересная у вас техника. В лесном хозяйстве такие дроны используют?

– Профессора это. Он образцы собирает для исследований.

– Образцы? – Самойлов обошел дрон по кругу. – А это что за прибор?

– Не знаю. Я в его делах не разбираюсь.

Майор достал телефон, сфотографировал оборудование.

– Значит это,– он показал на дрон,– не ваше?

– Не мое.

– Но находится здесь с вашего попущения.

– Ильич, ты че, дело шьешь уже?– усмехнулся егерь, но в глазах его заплясали злые огоньки.– Его изба – частные владения. Моя изба – моя. Лесничеству принадлежат псарня, склады и ангар для техники. Тебе это прекрасно известно. Спроси у профессора.

– Спрошу. Обязательно спрошу, – майор сел в машину. – И знаешь что, Михалыч? Мне кажется, этот ваш хлопок на болоте – совсем не метеорит был. Но ничего, разберемся.

"Уазик» развернулся и укатил в сторону города. Михалыч проводил его взглядом и пошел в дом. Дверь была заперта, как он и оставил. Но что-то было не так. И запах не тот…

На кухонном столе лежала записка. Аккуратный почерк, черная гелевая ручка.

"Уважаемый Иван Михалыч!

За время вашего отсутствия мы взяли на себя смелость решить проблему с зарождающейся аномалией. Пришлось привлечь чистильщиков – ребята издалека, специализируются на топологической хирургии пространства Минковского. Они просто вырезали проблемный участок пространства-времени и утилизировали. След, который вы наверняка заметили – это шов. Через пару дней затянется и исчезнет.

Место для перехода стало неподходящим. Новая точка – устье камовой россыпи у Северной Заимки, которую вы ремонтировали накануне известных событий. Время прежнее. Примите это к сведению.

Письмо уничтожьте.

P.S. Профессор почти перешел грань. Он едва не пробил дыру между мирами кустарным термоядом. В зонах перехода какое-то время ткань пространства тонкая, как марля. Удержите его от совсем уж идиотских поступков, а то в следующий раз чистильщики могут вырезать кусок побольше. Вместе с хутором.

П.»

Михалыч перечитал записку дважды и сжег. Потом полез проверять запись с камеры.

На экране ноутбука ясно было видно, как из кладовки выходит человек в джинсах и черной толстовке с капюшоном. Лица не разглядеть – на нем зеркальная маска, отражающая комнату. На руках – перчатки. До боли знакомая фигура подходит к столу, пишет что-то, оглядывается и возвращается в кладовку.

Егерь встал, взял фонарик и пошел к кладовой. Дернул дверь – заперто. Открыл ключом, посветил внутрь. Грабли, лопаты, старый брезент, канистры. И холод. Морозный воздух, какого в протопленном доме быть не должно. И запах озона.

Михалыч закрыл кладовку и вернулся на кухню. Достал из холодильника водку, налил полстакана и выпил залпом. Потом достал тетрадь, открыл на последней записи.

Дописал:

"Тара, я узнал, что есть Чистильщики. Вырезают куски мира. Путешественник ходит через мою кладовку. Майор Самойлов что-то знает. Профессор – идиот, но живой. Я – все еще в кредите. Но кредит растет.»

Закрыл тетрадь. За окном валил снег, превращая октябрьский вечер в полное подобие зимы. Где-то там, на болоте, затягивался шов между мирами. А здесь, на хуторе, продолжалась странная жизнь на границе реальности.

Михалыч вновь налил полстакана и задумался. В этот раз Путешественник успел привести помощь. Узнал ведь как-то… А сколько еще продержится эта зыбкая грань, прежде чем кто-нибудь – майор, профессор или он сам – не разрушат хрупкое равновесие окончательно?