Жара в январе

– Что мне нужно знать? – коротко спросил Самойлов.

– Главное – смотри. Смотри и запоминай. И еще: если вдруг увидишь что-то странное – не геройствуй. Ты понял, майор?

– Так точно товарищ ге… Густав! – на автомате отчеканил Самойлов.

– Вот и хорошо,– тон Густава по-отечески подобрел.– Никакого геройства и никакой самодеятельности! Только смотреть. По этому номеру не звони – никто не ответит. С тобой свяжутся. Уяснил?

– Так точно! Смотреть, запоминать, не звонить.

– Все, отбой!

И на экране смартфона снова выскочила картинка навигатора, где среди тайги «летела» по трассе иконка самолета МИГ—29. Самойлов длинно и нецензурно выругался. И что теперь? Впрочем, выбора особо и не было.

Вместе со стабильной связью стали попадаться населенные пункты. Иногда трасса проходила прямо через них, иногда это было просто зарево в стороне от дороги, но человеческое жилье встречалось все чаще и чаще. Тюмень была уже близко. Майор посмотрел на время и прибавил скорость.

*

Федеральный аэропорт «Рощино» располагался минутах в двадцати езды от Тюмени в западном направлении. Свернув с трассы на Окружную дорогу, Самойлов почувствовал что-то вроде дежавю. Почти сразу за следующей развязкой начиналась насыпь через Липовое озеро, которое вскоре переходило в Липовое болото. Справа от Окружной дороги областного центра потянулся до боли знакомый пейзаж из кочек, кустарников и редких чахлых деревьев. Таких озер и болот по левому берегу Тобола было неисчислимое множество, и все были похожи друг на друга, как оловянные солдатики, воспетые великим сказочником. Потом болото кончилось, сменившись городскими кварталами, которые, в свою очередь сменились новым болотом. Опять застройка, мост через Туру, и снова болото, пока наконец не показалась развязка на Ямскую. Сверкающий посадочными фарами авиалайнер лишний раз доказывал, что майор был уже близко к цели.

Полчаса спустя Самойлов прогуливался перед фронтоном из стекла и стали, над которыми сияли лазурью буквы «РОЩИНО». Борт из Адлера уже приземлился, и сейчас Тамара ожидала свой багаж. Майор неторопливо покуривал, по привычке рассматривая выходящих пассажиров. Были тут и одиночки, и пары с детьми, и совсем пожилые. Но почти все были загорелые, приехавшие с курорта и радостные.

Толпа на выходе была такой, какой она всегда бывает в аэропортах: плащи, пальто, дети-колобки в комбинезонах, мужчины с широкими плечами, женщины с широкими планами на жизнь.

Майор задержал свой взгляд на весьма упитанной блондинке, неторопливой походкой направлявшейся к стоянке такси. Внимание Самойлова привлек ее чемодан: был он немаленьким и явно тяжелым. Сверху чемодана была прочно пришита текстильная роза кремового цвета – отличная примета, чтобы отличить свой багаж среди массы других.

Роза торчала боком и вела себя, как приличный маячок самолюбования: «Я – мой чемодан, мой чемодан – я».

Самойлов коротко усмехнулся. Розочки в наше время – эпидемия. Каждый предмет спешит обзавестись индивидуальностью, чтобы не затеряться в бесконечном потоке таких же. Но разница между индивидуальностью и брендом, как известно, невелика и крутится вокруг цены.

По привычке майор рассмотрел и хозяйку чемодана. Женщина была средних лет, миловидна и весьма крупна телом. Погода сегодня была довольно теплой для октября, поэтому плащ у блондинки был не застегнут. Даже под тонким шерстяным свитером было заметно, что отпуск для нее не прошел даром: над ремешком брюк выпирала небольшая, но заметная складка, а в зоне декольте обозначился тоже весьма заметный валик. Женщина закурила, несколько раз с наслаждением затянулась и, тяжело отдуваясь, покатила свой чемодан к подъехавшей машине. Майор проводил блондинку равнодушным взглядом и снова вернулся к созерцанию пассажиров.

Вот наконец в толпе мелькнуло такая знакомая фигура. Тамара Петровна Вихрач, главврач Кромской городской больницы собственной персоной. Демисезонное пальто, каштановые локоны, уверенная походка и взгляд хирурга, которым можно наверное накладывать швы без ниток. Тамара была не одна. Рядом с ней семенила крупная блондинка примерно тех же лет, что и Тамара.

Самойлов вновь поймал себя на дежавю: блондинка неуловимо напоминала ту, что только что прошла на стоянку такси. И чемодан был такой же – с нашитой сверху розой, только под другим углом. Были и отличия. Всякий человек не идеален: где-то морщинки, где-то усталый вид, где-то обрюзглость или иной изъян – что-нибудь да найдется. А спутница Тамары была идеальна в своей пышности. Вся словно состоящая из округлых форм, с весьма объемным животом, бюстом и кормой, но притом все было на вид упругим, подобраным и рельефным. Безупречно подогнана одежда: светлый брючный костюм сидел настолько плотно и выразительно, что образ был на грани фетиша размера «плюс». Так наверное выглядят ретушированные модели с обложки после профессионального стилиста-визажиста, но никак не простые смертные.

Блондинка и Тамара о чем-то оживленно беседовали по дороге, иногда смеялись. Майору пришлось почти заступить им дорогу, чтобы его заметили.

– Максим Ильич, здравствуйте, – как ни в чем не бывало сказала Тамара, и голос её был уставшим от тесноты самолёта и соседних кресел. – Это Неля. Она тоже врач. Диетолог. Живёт тут, в Тюмени. У неё тётка под Кромском, недалеко. Не возьмём ли попутчицу? Не бросать же родного человека на произвол маршруток.

– Возьмем, – сказал майор.

Густав говорил про спутников – спутники уже были. До этого розу тоже видел. Прямо как в шутке: целый день ни одного автобуса, а потом сразу два.

Они вышли на парковку. Майор сел за руль. Чемоданы отправились в багажник. Тамара скользнула на заднее сиденье, прижала к себе сумку – женскую бездну. Рядом, пыхтя как паровоз, пристроилась Неля. Майор смерял ее взглядом и подвинул переднее сиденье до упора вперед.

– Спасибо, Максим Ильич, – облегченно выдохнула спутница Тамары, довольно улыбаясь. – А то мне наверно одной только в автобусе не будет тесно…

Майору хотелось ответить, что мол «жрать меньше надо», но сдержался и выдал лишь дежурную улыбку.

Улицы около «Рощино» носили имена знаменитых авиаконструкторов: Ильюшина, Антонова, Туполева. По ним выехали на круговой перекресток, возле которого притулилась заправка. Путь был неблизкий, и майор залил не только полный бак, но и обе запасные канистры. Еще прикупил моторного масла – на всякий «пожарный».

Когда проехали развязку Окружной, и Тюмень осталась позади, Самойлов наконец разогнался. Он вёл машину и слушал, как мотор гудит ровно, словно хороший спирометр: вдох, выдох, вдох. Тамара что-то рассказывала. Неля вежливо молчала, иногда отвечала коротко – где какие цены на яйца, где тётка, где соседка в поликлинике, про общего знакомого ("ну такой алкаш"), про фестиваль «Гуси-лебеди» или как его там переименовали. Тамара на заднем сиденье сначала говорила много, потом речь ее стала вялой, а после вдруг замолчала и стала смотреть в окно на проплывающую тайгу. Был уже шестой час, но из-за низкой облачности светало медленно, словно солнцу приходилось прокладывать себе дорогу через бескрайнее болото из туч.

И потянулась дорога. Тобольск проехали около десяти часов утра. Неля дремала, уронив голову на подголовник. Ее мирное похрапывание стойко ассоциировалось у майора с пушистой и раздобревшей домашней кошкой.

– Вам удобно? – не оборачиваясь, спросил наконец майор.

– Да, – сказала Тамара рассеянно. – Только… знаешь, у меня какое-то странное ощущение. Будто я… в Кромске. Не сегодня, а раньше. И ещё – будто я что-то делала. Три дня… – она прикусила губу. – Я же… уехала на курорт. И… задержалась.

– Бывает, – сказал майор. – Курорты – опасные места. Там всегда забываешь о графиках. Воздух такой.

– Я не про это, – голос её стал осторожным, как шаги босиком по стерне. – Словно там, в Кромске, эти три дня – будто не я, а всё равно я. Я помню звонки начальству, обходы, сестёр, температуру больных – даже спор с сестрой в приемном покое помню. А потом… – она запнулась. – Потом – гул. Тяжёлый, будто в самолете. Свет синеватый, всё сильно пахнет озоном и железом. Как палуба космического корабля… И стоит эта… – Тамара нащупала слово, как доктор щупает незнакомый орган. – Женщина-кошка. Рыжая. Огромная. В глазах – холод и мрак. И позади нее двое громил в доспехах и с оружием, ну прямо как из комиксов космических. Клыки у них – не то гориллы, не то медведи… И толпа… Военнопленные… То ли люди, то ли жабы прямоходящие… Один барагозить полез, и она… – Тамара сглотнула. – Стирает. Не убивает, а стирает. Он забывает все, становится как ребёнок. Такой же чистый и беспомощный. Его теперь заново учить даже ложку держать. Она говорит, что чем больше бунтарей, тем больше будет «нянек» среди оставшихся… Как это возможно?

Майор чуть плотнее взял руль. Это были отголоски не курорта, а того, кто любит работать над чужими биографиями. Он невольно вспомнил Василину, которую видел в Кромске, и которая потом оказалась не Василиной, а черт знает кем. У нее тоже были тяжёлые тени в глазах. Они всегда есть у тех, кто вынужден выбирать между «плохо» и «совсем плохо».

До Самойлова стало понемногу доходить, что хотел от него Густав. Все было просто: настоящая Тамара не могла знать про действия мимика, что несколько дней хозяйничал в больнице вместо нее. Значит, для снижения напряженности, кто-то должен был появиться, чтобы «выровнять» ее воспоминания. И похоже, что это уже сделали. «Прошляпил» – с досадой подумал Самойлов, философски посмотрев в зеркало на блондинку. Та безмятежно спала. Пышные длинные соломенные локоны волнистыми струями покрывали подголовник, верх сиденья и значительную часть внушительной груди.

– Сны, – неожиданно сказала Неля сочувственно и в то же время отвлечённо.

Она даже не открыла глаз, словно на мгновение вынырнула из объятий Морфея и страстно желала нырнуть поскорее обратно. В её голосе был очень аккуратный штамп сочувствия – как штемпель «годен» на приёмке.

– Перелёты, смена часовых, усталость. Мозг часто так делает: берёт чужое, добавляет своё. Иногда «раз» – и шедевр Ван—Гога. Но чаще – просто сны. Вот я однажды смотрю – а у себя дома как будто дверь на кухню открыта, хотя точно помню, что закрывала. И ведь знаю, что некому открыть было, а всё равно цепляет.

Майор прислушался к её голосу и отметил, что он идеален. Будто подобран по совокупности, как латте из хорошей кофейни, сваренный идеально настроенным роботом-баристой: полутона вежливости, нотка сочувствия, немного топинга сверху – для увода размышлений в сторону. Само напрашивалось слово «чужое». Выверенная точность хороша для хирурга или часовщика; попутчику, севшему в твою машину случайным капризом судьбы, точность не к лицу.

– А в Тюмени-то у вас как? – спросил майор, вежливо, но с намеком. – Где работаете, Неля?

– В поликлинике, на Червишке, – ответила она, не моргнув. – Рядом сквер и торговый центр «Континент». Там половина города ходит – вы у любого спросите, скажут.

– Червишевский тракт… а это где? – продолжал майор. – Это между Войновкой и Центром? Или я путаю?

– Вы путаете, – сказала она почти ласково. – это ближе к восточному краю Калининского округа. На месте ТЦ раньше хлебокомбинат был. Потом его новосибирская группа выкупила и снесла.

Речь ее была была слишком мягкой и правильной, как по атласу.

Майор вздохнул. Он сильно не любил совпадения. Ведь излишняя правильность тоже выделялась, даже если изначально хотелось иного – как роза на чемодане. Но путь впереди был долгий, и время подумать имелось.

Уже недалеко от Кромска сделали очередную санитарную остановку. Возле трассы обреталась полоса хворых берёз да жестяной ларек у заправки, где продавали воду, энергетики и мягкие игрушки. Тамара, с выражением «ничего такого», вышла по нужде и исчезла за близкими кустами. В машине сразу стало тише.

– Не хотите размяться? – повернулся к пассажирке майор.

– Охотно, – потянулась своими формами Неля. – А то мне тесновато тут.

Она откинула волосы назад и выбралась из машины ― мышцы под брючным костюмом играли неожиданно упруго, будто под тканью скрывался вовсе не мягкий жирок, а стальной корсет.

Самойлов щёлкнул зажигалкой, затянулся и начал картинно лениво разминать плечи. На деле он уже качал дыхание по методике Кадочникова ― «втягивай живот, слушай пульс, считай удары»: способ быстро резко придать организму прицельную взрывную точность.

– Неля, – обронил он, будто просто поддерживал разговор, – с какого вы года в той поликлинике?

– Ой, это давняя история, – улыбнулась она, причем улыбка сидела на её круглом лице, как бантик на подарке – чуть криво, зато старательно. – С четвертого курса. Только начинала в другой больнице. У нас так: сначала туда, потом обратно, а в итоге весь год – как один день.

Ответ одновременно был и правильным, и безжизненным: словно аудиокнига, где фразу вырезали ножницами и вставили не туда. Майор даже не моргнул. Пальцы левой руки скользнули внутрь куртки ― к тонкой жёсткой рукояти «Осы» М-09. Четыре резиновых 18-мм шарика с латунной пулькой-сердечником: не убьёт, но остановит.

– Понятно, – кивнул Самойлов и вдруг, всё таким же спокойным тоном, спросил:

– А когда в крайний раз видели на Ставропольской двести тридцать второй автобус?

– Двести тридцать второй?.. – она чуть запнулась.

Левый глаз моргнул, правый догнал. И только очень внимательный наблюдатель заметил, как вдоль шеи поднялась волна – будто под кожей прошёл импульс насоса.

Майор отшвырнул окурок, шагнул ближе и вынул «Осу» не движением, а мышечной волной: так, что металлический щелчок почти слился со звуком гравия под сапогом.

– Руки перед собой, ладонями ко мне. Медленно.

Неля послушалась – удивлённо, с лёгкой усмешкой, будто соглашалась сыграть в давно забытый детский спектакль. Ладони развёрнуты, пальцы чуть расставлены. Блестящий маникюр – слишком хороший и утонченный.

– Хватит цирка, ― процедил майор. ― Кто ты?

– Я… ― начала она, но вторая половина фразы захлебнулась потрескиванием: кожа на запястьях вспыхнула бледно-синим фосфором.

Неля успела посмотреть на него насмешливо, без злости, как человек, которого поймали за мелкой проделкой. Потом сработали оба. Майор шёл классикой – «ближняя рука контролирует ствол, дальняя прикрывает». Первым выстрелом «Оса» выплюнула резиновый шарик прямо в солнечное сплетение. С расстояния в метр это как удар бейсбольной битой. Атака должна была сложить любого, но «Нелю» только качнуло. За долю секунды до выстрела она неуловимым движением выписала «восьмерку» грудной клеткой – и вот уже пуля летит по касательной. Но все равно получить шарик из «Осы» было неприятно. У самого тела Нели вдруг обозначилась тонкая пленка, похожая на оболочку мыльного пузыря и повторявшая контуры тела. Ударившись об эту «пленку» шарик рассыпался в прах, который улетел рикошетом в сторону, не причинив «докторше» никакого вреда.

«Силовое поле!» – с тоской успел подумать майор.

В тот же миг последовал неуклюжий, но быстрый, «лягушачий», прышок вперед, и ладонь Нели, неестественно изогнувшись, хлопнула майора по предплечью ― не сильнее дружеского шлепка, однако рука у нее оказалась неестественно мокрой. И тут же майора прошил разряд в полтысячи вольт. У Самойлова свело пальцы, руку скрючило. Второго выстрела не произошло, электронный блок «Осы» перешёл в защитный режим.

Майор, даже теряя хватку, действовал автоматически: сместил вес, подсёк её левую стопу и, ухватив за ворот, потянул вниз – классический «подбив» из милицейского рукопашного. Против нормального человека трюк, близкий к гарантии падения. Но «Неля» лишь слегка присела, пружиня коленями. Тело её оказалось плотным, как мешок мокрого песка.

Самойлов бросил бесполезный пистолет, попробовал вывернуть ей кисть на «залом» – и вот тут под пальцами случилась прямо-таки сказочная мерзость: кожа стала скользкой, влажной, будто он схватил живого угря. Запястье выгнулось ещё, ещё – суставу давно пора было хрустнуть, но он лишь пружинил.

В ответ «Неля» ткнула двумя пальцами ему под ключицу. Необъяснимо точно – в нервный пучок между плечевым сплетением и сонной артерией.

Разряд был короткий, как вспышка фотоаппарата, но очень убедительный, как сказанное слово, от которого ломит зубы. Потом серия разрядов послабее, коротких и частых. Майору показалось, что к нему подскочил мастер спорта по самбо и дзюдо одновременно, и начал швырять и волтузить его бренную тушку по асфальту. Рот его сам собой распахнулся, воздух застрял в горле, а мир дернулся на петле и закрутился. Позвоночник запел свою рапсодию отдельно, пальцы согнулись, как старые гвозди. Отпустить Нелю от не мог уже при всем желании. Потом мир на секунду окрасился бело-синим, сердце пропустило удар, потом дернулось пойманной птицей, а легкие отказались слушаться.

– Эпилепсия, – совершенно спокойно сказала Неля, когда из кустов бегом вернулась Тамара. – Нужно успеть. У него типичный припадок. Вы врач, вы знаете, что нужно. Быстро, головной конец вниз, фиксируйте шею. В больницу!

И уже для майора, обмякшего, она чуть-чуть наклонилась и прошептала – совсем другим голосом, шершавым и лениво-хищным:

– Хорошая подготовка, офицер. Жаль, старой школы.

Майор слышал и не слышал. Он пытался сказать: «Не трогай, это она», – и снова получил короткий, строгий, как замечание в журнале, удар током – искусно, скрытно, пальцами в бок. Мир послушно вспыхнул искрами и погас – Лу Квазь всадил в него разряд киловаттной мощности – на какой был только способен. Самойлов успел подумать, что у «Нели» в ладонях, наверное, электроциты – как у скатов или угрей. Почему бы им не быть и у амфибий с дальними родственниками на чужих планетах. Густав говорил про мелочи – а мелочи, действительно, решают всё.

Последнее, что почувствовал майор, – как ловко и практично кто-то поднимает упавшую «Осу», защёлкивая предохранитель.

Когда сознание вернулось, вернулось оно не совсем туда. Машина ехала. За рулём сидела внезапно «похудевшая» Неля, лицо её было собранным, будто наконец-то ей разрешили заняться делом. Тамара сидела рядом с ним, прижимая к себе майорскую руку и внимательно смотря вперёд – глаза её были расширены и, вероятно, созерцали неведомые корабли, где гуляли двухметровые кошки и медведи в доспехах. Сам Самойлов полулежал на заднем сиденье, пристёгнутый ремнём, как негабаритный чемодан.

– Дышите, – профессионально сказала Неля, не оглядываясь. – Глубже. Смиритесь. Всё будет хорошо. Мы сейчас… – она уверенно вырулила вправо, минуя ямку, – в кромскую больницу. Там вас примут и окажут помощь.

«У них везде свои люди», подумал майор, но подумал вяло. В голове ещё развевались бахромой отсветы электричества. Впереди по дороге плясали перед глазами маленькие молнии, сливающиеся вдалеке в белую горизонталь. Вдоль обочины тянулись строем берёзы – и по ним тоже скакали огоньки. Майор вздохнул и отключился.

– Неля, – тихо сказала Тамара. – Он… разве эпилептик? Я не видела. И раньше не было.

– Эпилепсия любит сюрпризы, – мягко сказала Неля. – Вы же врач. Вы лучше меня знаете. А он – не из болтливых. Мог и не говорить.

Тамара кивнула и снова замолчала. Она вцепилась в свои новые воспоминания, как пациент в одеяло, и не могла понять – своё ли это, а если своё, то почему такое чужое. Где-то в глубине у неё продолжал идти процесс: кто-то у кого-то стирал память, и стирание было аккуратным и бесшумным, как хорошая швейная машинка. Кошка поднимала руку, и человек переставал быть человеком. Хотя тут был не человек, а лягушка прямоходящая, но ведь тоже разумная! А превращалась в малыша, которому теперь заново – «ложка, вилочка» – и снова двор-озерцо за домом, и снова первый букварь, даром что на другой планете. Тамара, врач, буквально волосками на коже ощущала, как это страшно и как это… рационально. Можно не убивать; можно сделать невинным. Это хуже.

Майор шевельнулся.

– Та-мара… – хрипел он. – Не верь…

– Тихо, – приказала Неля, не оборачиваясь.

Ее рука изогнулась неестественно для человека и, для верности, коснулась шеи. Майор понял, что электричество, как и все удовольствия, можно дозировать. Он сделал выбор в пользу пассивности.

Город встретил их знакомыми, несмотря ни на что, знаками: автосервис «У Мишки», базар с дешёвым мёдом и слишком дешёвыми помидорами, пруд со слабым льдом, по которому смело бегал мальчишка с палкой и собачкой. Печатные буквы «КРОМСК» у въезда, пожелтелые от времени, но всё ещё державшие градус самоуважения.

Приёмный покой Кромской больницы встретил их запахом спирта и картофельного пюре из дежурной столовой по соседству. Неля припарковалась уверенно, и ловко помогла вынести майора. Дальше уже командовала Тамара, отдавая привычные поручения – короткие и четкие. Санитары – две безликих фигуры в одинаковых халатах – возникли, как и положено, без промедления. Никто не задавал лишних вопросов. Всё делалось правильно, точно, будто проигрывалась хорошо отрепетированная сцена. В этом и был весь ужас.

– Дальше я сама, – сказала Неля, и в этом «сама» было то самое спокойствие, от которого хочется сесть. И она села – за руль снова, потому что надо было отогнать машину, и все вокруг как-то буднично поняли, что и правда «надо».

Тамара обернулась – хотелось что-то сказать, о чем-то спросить, дотронуться. Получить эмоциональный якорь. Но Неля уже закрывала дверь. На долю секунды их глаза встретились – и Тамара увидела, как в зрачках Нели, как в двух маленьких чёрных лужах, отражается больничный коридор, отражаются она, санитары, майор – и ещё кто-то, высокий, словно изломанная тень – фигура, которой здесь быть не должно. И снова расхождение – левый зрачок, правый. Глаза живут каждый своей жизнью.

– Спасибо, – сказала Тамара автоматически.

Машина уехала, тихо исчезая из поля зрения. Она словно растворилась в полосе дождя, которого не было.

Майора уложили на каталку. Он, между тем, очнулся настолько, что смог наконец связать пару слов. Боль отступила – электротравма тоже имела свои пределы. Он поймал Тамарин взгляд и сказал шепотом, медленно, как пишут палочкой по песку:

– Не… она.

– Знаю, – сказала Тамара; она на словно услышала себя со стороны. – Тамара – это я. А она… – и не нашла для «она» подходящего имени.

"Неля» было слишком честное имя для такого момента.

Майора снова скрутила судорога, и он потерял сознание. Тамара уже расстегнула было куртку для проведения реанимации, когда Самойлова вдруг отпустило. Он расслабился и задышал ровнее, но в себя не пришел. Из-за пазухи выпал на асфальт маленький футляр. Тамара подняла его и, не удержавшись, на секунду открыла. Бриллиант на колечке блеснул в тусклом осеннем свете игристой радугой. Главврач быстро закрыла коробочку и запихнула обратно в карман майора.

– ЭКГ, КФК-МВ, янтарь для почек,– коротко бросила она увозившим майора в приемный покой и сразу кивнула на футляр:

– Ценная вещь, оформить по ноль-ноль-три-у!

(КФК—МВ (Креатинфосфокиназа—МВ) – это фермент, который является специфичным индикатором повреждения сердечной мышцы (миокарда) – прим. автора)

В коридоре шумело, как всегда. Приёмная открылась, как рот. Мелькнул сестринский халат, кто-то сказал «барбитураты – вы что?», кто-то поставил катетер, кто-то хмыкнул. В углу приемного покоя какая-то бабушка кому-то рассказывала про свое повышенное давление. Жизнь делала то, что умела лучше всего – продолжалась.

Тамара осталась возле подъезда. Из головы все никак не шел злополучный футляр, который майор вез на встречу с ней. Теперь появилась тема для размышлений – что с этим делать? Решив вернуться к этому позже, она отправилась к себе в кабинет. Прямо «с корабля на бал».

А в это время «Неля», вернув машину на парковку, открыла багажник. Роза на чемодане глядела на неё, как глаз – смешной, обиженный, человеческий. Она сняла розу двумя пальцами, повертела, бросила в мусорник, как бросают увядший букет. Спокойно достала чемодан – тот распахнулся на коленях, как пасть рыбы, выплюнув пару пустых пластиковых бутылок и чёрную неприметную сумку. Сумка была тяжёлая – внутри скользили, как живые, какие—то непонятные приспособления.

Она повесила сумку на плечо. Фигура ее была по-прежнему коренастой, но от полноты не осталось и следа. Загадочным образом подтянулась под новый размер одежда. Лицо слегка изменилось, как меняется вода в лужице, когда ее потревожит ветер. Лоб стал гладким, щёки – тоньше, разрез глаз – глубже. Совсем чуть-чуть – настолько чтобы сторонний глаз не цеплялся. Потом она пошла – не торопясь, не озираясь, ничем не отличаясь – к боковой калитке, к которой вели две брошенные в мерзлую грязь бетонные плиты. По узкой подсобной дорожке, по которой обычно ходил лишь персонал и те, кто точно знает, куда идёт. Мимику срочно нужно было укрыться: электроциты перезаряжались, пожирая немыслимое количество калорий, что приводило к некоторой слабости.

Калитка распахнулась, как будто ждала ее. За ней был маленький дворик, где на верёвках качались халаты, и хозяйственный вход, который «для своих». Она просочилась – бесшумно, как вода, и исчезла в мягком темноватом нутре больницы. Растворилась, как правильно приготовленный краситель в желе. Вот только была жидкость, и вдруг затвердело: все просто и понятно, но дальше не продвинешься…