- -
- 100%
- +
К обеду приехало такси – старая «Лада Гранта» с шашечками. Водитель, парень лет тридцати с наколкой на шее, помог втащить в дом два картонных ящика.
– Чего везем-то, батя? – спросил он, отдуваясь.
– Инструменты для работы, – уклончиво ответил профессор.
– На станок не похоже, – крякнул водитель, осторожно опуская ящик.
– Для головы станок, – проворчал в ответ Лахенштейн.
На одном ящике красовался логотип NVIDIA, на втором – просто иероглифы. Четыре мощных видеокарты и материнская плата для майнинг-фермы. Почти миллион, а с учетом остального обвеса – даже чуть больше. Жена бы убила, если б узнала. Хорошо, что со второй он развелся шесть лет назад – она осталась в Москве с квартирой и иллюзиями, а он получил свободу и одиночество. Вторую квартиру втихаря от бывшей он продал, благо она не проходила, как «совместно нажитое», так что деньги еще были.
Михалыч из окна наблюдал, как профессор с водителем возятся с ящиками. Чудит городской, думал он. То болото взрывает, то компьютеры таскает. А может, и не чудит вовсе. Может, знает что-то такое, чего простым смертным знать не положено.
Егерь выждал час. Потом еще полчаса – для приличия. Потом плюнул и пошел выяснять, что там соседский умник опять затеял.
Профессор встретил его в прихожей. На полу валялись куски пенопласта, полиэтиленовые пакеты и инструкции на английском. Лахенштейн выглядел моложе своих лет – в глазах горел азарт исследователя и священный огонь познания. Михалыч такие глаза видел у молодых ученых в институте. У себя в зеркале – давно уже нет.
– Заходите, Иван Михалыч, – сказал Лахенштейн, не поднимая головы от распаковки. – Чай будете?
– Буду, – Михалыч прошел на кухню, уселся на табурет.
Кухня была обставлена по-спартански: стол, две табуретки, минимум посуды. На подоконнике – стопка книг. Михалыч прищурился: Хокинг, Пенроуз, Дойч. И совсем неожиданное – «Солярис» Лема, зачитанный до дыр.
– Компьютер, значит, купили?
– Рабочая станция, – поправил профессор, доставая из ящика что-то массивное в антистатическом пакете. – Четыре NVIDIA A5000 в связке. Для параллельных вычислений.
«Знает ли он сам, что вычисляет?» – подумал Михалыч. Или как тот программист из анекдота – написал программу, работает, а что делает – непонятно?
Михалыч хмыкнул и полез в интернет. Прикинул в уме стоимость. Присвистнул мысленно. На эти деньги можно было купить дом в деревне – не самый лучший, но жилой. Или жить год, не работая. Или лечиться в Германии, как покойная Светка мечтала…
– Александр Соломонович, – начал он, когда профессор поставил чайник. – Давайте начистоту. Вы человек ученый, я человек простой. Но дураком меня считать не надо.
– Не считаю.
Профессор сел напротив, достал сигареты. Руки чуть дрожали – не от страха, от напряжения. Он что-то нашел, понял Михалыч. Нашел и теперь проверяет. И боится ошибиться.
– Вот и славно. Тогда объясните мне, зачем вам на болоте надо было фейерверк устраивать? С последствиями для здоровья, между прочим. Это вам статья 238 УК – производство работ, не отвечающих требованиям безопасности. До семи лет.
Михалыч сделал паузу, наблюдая за реакцией. Профессор напрягся, но взгляд остался прямым.
– А еще 223-я – незаконное изготовление взрывных устройств. До восьми лет. И 261-я, если хотите – уничтожение лесных насаждений. Там вообще до десятки.
Лахенштейн встал и прошелся по комнате. Считает варианты, понял егерь. Соврать? Сказать правду? Отшутиться?
– Откуда такие познания?
– Интернет, – пожал плечами Михалыч. – У меня, может, образования высшего нет, но читать умею. И считать тоже. Вы там гектара два болота опалили. И это еще не все! Нам легко могут припаять факт несанкционированного «испытания» в охраняемой территории. Статьи 254-я – за загрязнение ртутью от вашего «ихнийтрона», 220-я – ядерная опасность. А если решат нас всерьез прижучить – есть статья 205.
– И что это, позвольте узнать?
– Теракт. До двадцати лет!
Профессор остановился у окна. За стеклом – лес и болото, уходящее к горизонту. Он видит не лес, понял Михалыч. Он видит формулы, графики, модели. Все остальное – лишь декорация.
– Вы шутите?
– Если бы, профессор! – егерь встал. – Там очень хитрая формула. Достаточно сделать что-то, что создает угрозу тяжких последствий или ущерба в целях дестабилизации работы государственной машины. Чуете всю глубину иронии? Если этого мало – есть еще статья 210. Организация преступного сообщества. Тоже до двадцати лет.
– Бред какой-то, вы уж простите…
– А ваш «аномальный водород» – тоже бред? – не выдержал егерь. – Расскажешь – не поверят же. Только бабахнуло знатно!
Чайник засвистел. Лахенштейн встал, заварил чай – в старомфарфоровом чайнике с треснувшим носиком. Наследство прежних хозяев, как и весь дом. Михалыч знал историю – старики умерли, дети в город подались, дом продали первому встречному. И «первым встречным» оказался профессор Лахенштейн. Смешно…
– Иван Михалыч, – сказал он, разливая чай. – Больше никаких взрывов не будет. Обещаю.
Обещает, подумал егерь. А что, если его расчеты потребуют нового эксперимента? Откажется? Сомневаюсь. Да какое там «если»? Точно потребуют…
– А компьютер зачем?
– Математическое моделирование. Мне нужно просчитать модели взаимодействия полей. Для статьи.
Для статьи, усмехнулся про себя Михалыч. Которую никто не опубликует. Которую прочтут три с половиной человека. Ради которой он готов миллионы тратить. Или… кто-то еще в игре?
Егерь отхлебнул чай. Крепкий, как он любил. С подозрением посмотрел на профессора.
– Иван Михалыч, – Лахенштейн покачал головой. – Ну я же не идиот – дважды наступать на те же грабли!
Не идиот, согласился мысленно егерь. Фанатик, и это хуже. Идиот хоть остановится, когда больно станет, а фанатик будет идти, пока жив.
– Ладно. Допустим, поверил. Только вот что… Генератор-то у меня не резиновый. Эта ваша машинка сколько жрать будет?
– При полной загрузке – около четырех киловатт. Один этот кластер, – профессор кивнул на ящик с видеокартами, – берет около двух, но обещали подогнать еще один.
Егерь поперхнулся чаем.
– Вы в своем уме? У меня весь дом столько не тянет, если станки не включать!
– Я готов оплачивать солярку, – быстро сказал профессор.
– Да не в солярке дело! Генератор у меня – старый «Кипор», десять киловатт максимум. Да и тот барахлит. А мне еще дома освещать, воду качать…
Повисло молчание. Профессор отрешенно глядел в окно. Михалыч допивал чай.
– Я привезу свой генератор, – наконец сказал Лахенштейн.
– И где возьмете?
– Куплю. Или арендую. Это мои проблемы.
Деньги у него еще есть, прикинул Михалыч. Или достанет. Ради своей идеи он готов на все. Знакомо.
На следующий день профессор осторожно поинтересовался, нельзя ли подержать генератор включенным подольше – «буквально пару часов сверх графика». Михалыч сидел в своей мастерской, точил цепи для бензопилы и обдумывал ответ. С одной стороны, сосед. С другой – принципы. Генератор работает по расписанию, и точка. Иначе хаос начнется.
– Солярка не из воздуха берется, – рявкнул он наконец. – Из моего кармана. График есть график: с семи до десяти утром и с шести до десяти вечером!
Лахенштейн молча ушел к себе. Михалыч видел в окно его сутулую спину. Обиделся, подумал. Ну и ладно. Я тут не электростанция.
Через три дня приехал грузовик. Привезли дизельный генератор «Вепрь» на шесть киловатт, почти новый, и бочку солярки. Водитель с помощником выгрузили все это добро, поставили под навес у профессорского дома.
– Арендовал? – спросил Михалыч.
– Купил, – буркнул профессор.
Упрямец, подумал Михалыч с невольным уважением. Как и я когда-то.
Больше они не разговаривали. Каждый вечер Михалыч слышал, как за забором заводится «Вепрь». Ровный гул продолжался до глубокой ночи. Иногда до утра. В окнах профессора горел неяркий синеватый свет – монитор.
Михалыч занимался своими делами: обходил территорию, чинил снегоход к зиме, варил самогон из остатков летнего урожая. По вечерам читал. Перечитывал в который раз «Территорию» – про геологов, про тайгу, про выбор между долгом и мечтой. Потом взялся за лекции Фейнмана по физике – купил недавно. Пытался хоть как-то понять, что там сосед вычисляет. Квантовая механика, теория поля, странные аттракторы… Слова вроде есть, а смысл ускользает.
Старый стал, думал Михалыч. Мозги не те. Раньше бы разобрался.
Профессор видимо занимался чем-то важным. По ночам Михалыч иногда выходил подышать воздухом – бессонница мучила последние годы – и видел в соседнем окне согбенную тень над клавиатурой. Иногда Лахенштейн вставал, ходил по комнате, потом снова садился. Иногда выходил на крыльцо покурить, и тогда они молча кивали друг другу через забор.
Что он ищет? – думал Михалыч. Истину? Славу? Или просто боится умереть никем?
Однажды ночью, часа в три, генератор за забором вдруг чихнул и заглох. Михалыч вышел на крыльцо. Профессор уже возился с агрегатом, светя фонариком.
– Помочь? – крикнул Михалыч.
– Сам справлюсь! – огрызнулся тот.
Гордый, подумал егерь. Как и я. Как все мы, кто остался на кромке привычного мира.
Лишь когда Лахенштейн возобновил поездки на болота, прихватывая с собой грузовую тележку, егерь вновь забеспокоился и снова пошел было к нему на разговор. Но в беседе выяснилось, что ничего опасного дрон не возил. Только стандартный набор: НАК-700, маленький генератор и несколько булылок с водой и топливом. Были еще конечно дроны маленькие, летающие. Но с ними профессор не расставался и раньше.
В пятницу вечером генератор не загудел. Михалыч вышел подышать воздухом: с куревом завязал, а привычка осталась. В окнах профессора мигали огоньки. Потом в дальней части избы холодным огнем вспыхнули отблески сварки. Прислушался – едва слышное гудение шло от столба. «Подключился напрямую, хитрец,» – подумал егерь. «Интересно, что он там такое вычисляет, что даже шести киловатт мало?»
Решил отложить расспросы до утра, но утром профессор лишь извинился, предложил компенсацию и снова засел у себя.
Так они и жили – два человека на краю леса, каждый в своем мире. Под рык техники и шум хозяйственных дел. Дни тянулись похожие друг на друга, разве что снег начал сильнее припорашивать землю, готовя белое покрывало для черной земли. До настоящей зимы оставалось совсем немного.
И все бы ничего, если б не один персонаж…
Глава 7.
Майор Самойлов, ноябрь-декабрь 2026
Поездку к егерю майор откладывал. Завтра превратилось в послезавтра, а потом еще в послезавтра, ибо служба требовала времени. В четверг утром позвонил Густав – недалеко от Тобольска обнаружили труп с выжженными глазницами. Пришлось ехать, принимать участие в осмотре, думать, что писать в отчетах, потому как труп оказался местным дилером и был, судя по всему, звеном печально известной фентаниловой цепочки. А вот способ убийства… Самойлов видел такое только однажды, и то в непростой папке.
К Михалычу он выбрался только через неделю. Все это время рыжая кошка снилась ему каждую ночь. Не эротические сны – хуже. Она просто сидела у окна, расчесывала волосы и что-то напевала на чужом языке. Просыпался он разбитым, с ощущением, что упустил что-то важное.
На третий день начал делать зарядку – по сотне отжиманий, приседаний, пресс до жжения. Тело болело, но это хотя бы заглушало другую боль. На пятый день сорвался – достал из сейфа личное дело Михалыча. СВО, Широкинская наступательная операция, орден Мужества, Георгиевский крест, медаль Суворова. Инвалид второй группы. Живет на хуторе уже четыре года. Чист как стеклышко.
Слишком чист.
*
Самойлов приехал под вечер, без предупреждения. УАЗик оставил у леса, дальше пошел пешком – полтора километра по заснеженной дороге. Хотел застать врасплох, но Михалыч встретил его на крыльце. Стоял, опершись на косяк, спокойный как Будда.
– Майор Самойлов, – представился, хотя оба знали, что это лишнее. – Можно поговорить?
– Проходите.
В доме пахло хлебом и еще чем-то – травами, что ли. На столе самовар, сушки, банка варенья. Идиллия, если не знать, что хозяин когда-то мог голыми руками удавить человека. И наверняка душил – на войне всякое бывает.
– Чаю? – Михалыч двигался неспешно, протез поскрипывал при ходьбе.
– Давайте сразу к делу, – Самойлов сел напротив, положил на стол папку. – У вас тут интересно. Профессор по соседству мутит что-то научное, в лесу взрывы непонятной природы, а вы сидите тихо как мышь. Странно для бывшего развед… извините, снайпера.
Михалыч усмехнулся, разливая чай.
– А что мне делать? На одной ноге за нарушителями бегать? Я про взрывы в полицию сообщил. Больше не моя забота.
– Зато ваша забота – гости. Особенно рыжие. Женского пола.
Егерь замер с чашкой в руке. Совсем ненадолго – секунду, не больше. Но Самойлов заметил.
– Не знаю, о ком речь.
– Василина. Тара. Или как она там себя называет. Рыженькая, зеленоглазая, гибкая как кошка. Была у вас этим летом. И осенью. И, думаю, будет еще.
– Мало ли кто бывает. Грибники, охотники… Приезжих хватает.
Самойлов открыл папку, достал фотографию. Снимок со спутника – двор Михалыча, у крыльца две фигуры. Качество паршивое, но рыжие волосы различимы.
– Узнаете?
– Плохо видно.
– Иван Михайлович, – Самойлов наклонился вперед. – Давайте без игр. Я не собираюсь ее арестовывать. Мне просто нужно поговорить. Пять минут разговора – и я исчезну из вашей жизни. Даже профессором вашим интересоваться не буду.
– А если я не знаю, где она?
– Знаете. Или знаете, как с ней связаться.
Михалыч отпил чай, неспешно, обстоятельно. Поставил чашку.
– Допустим. Чисто теоретически. Что вы ей скажете?
Самойлов достал из кармана коробочку с кольцом, положил на стол.
– Отдам это. Полтора карата, тридцать тысяч евро. В обмен на разговор.
– Она не продается.
– А я и не покупаю. Это… компенсация за беспокойство.
Михалыч хмыкнул.
– Майор, вы или совсем дурак, или очень хитрый. Что вам на самом деле надо?
Самойлов помолчал. Потом махнул рукой – будь что будет.
– Она залезла мне в голову. Оставила там… воспоминания. Фальшивые. О том, чего не было. Я хочу знать зачем.
– И всё?
– И всё.
– Врёте.
– Не вру. Может, не всю правду говорю, но не вру.
Михалыч встал, прихрамывая подошел к окну. За стеклом сгущались ранние зимние сумерки.
– Знаете, майор, есть вещи, которых лучше не знать. Есть двери, которые лучше не открывать. Вы одну уже приоткрыли – и что? Полегчало?
– Нет.
– Вот именно. А дальше будет хуже. Она не человек, майор. Совсем не человек. И играет она по своим правилам.
– Я понял это, когда проснулся на болоте.
Михалыч резко обернулся.
– Что вы помните?
– Неважно. Важно, что я все равно хочу ее увидеть. Готов на что угодно. Даже… – он замялся, потом выпалил: – Даже готов стать информатором. Вашим личным кротом в полиции.
– С чего вы взяли, что мне это нужно?
– С того, что рано или поздно к вам придут. Не я – другие. ФСБ, военная разведка, еще кто похуже. Профессор ваш уже слишком много шума наделал. А где шум – там и проверки. Лучше иметь своего человека, который предупредит.
Михалыч долго молчал. Потом вернулся к столу, плеснул себе еще чаю.
– Я передам ваше… предложение. Если сочтут нужным, с вами свяжутся.
– Когда?
– Не знаю.
– Мне нужны гарантии.
– Никаких гарантий. Либо ждете, либо уходите сейчас и забываете дорогу сюда.
Самойлов сжал кулаки. В висках стучало.
– Это не ответ.
– Это единственный ответ, который вы получите.
Майор встал. Медленно, чтобы не наделать глупостей. Навязчивое желание увидеть рыжую кошку боролось с остатками здравого смысла.
– Знаешь что, Михалыч? – обратно перешел он на «ты». – Я могу сделать здешнюю жизнь очень сложной. Один рапорт – и тут будет такая проверка, что мало не покажется. Электрики, пожарные, налоговая, полиция каждый день…
– Можете, – спокойно согласился егерь, сохраняя официоз. – Только тогда точно ее не увидите. Никогда.
Это было как ушат холодной воды. Самойлов сдулся.
– Ладно. Передайте, что я буду ждать. Неделю.
– Месяц минимум.
– Две недели. Это мой предел.
– Ваше дело.
Самойлов пошел к двери. На пороге обернулся.
– Она опасна?
– Смертельно. Но не для всех.
– Почему?
– Потому что вы ей зачем-то нужны живым. Иначе может быть нашли бы вас с выжженными глазницами. Как того парня под Тобольском.
Майор вздрогнул.
– Это она?
– Нет. Но всяко бывает.
Михалыч твердо решил никому и ни о чем не говорить, но Анима слышала все. До Тары же долетели нотки смутного беспокойства, источником которых виделся майор. И это возымело последствия.
*
Обратная дорога показалась длиннее. Снег начал падать крупными хлопьями, засыпая следы. Самойлов шел к машине и думал, что только что переступил черту. Стал информатором неизвестно кого. Предал присягу, по сути. И самое паршивое – его это почти не волновало.
Две недели. Четырнадцать дней. Триста тридцать шесть часов. Он продержится. А потом… потом будь что будет.
Самойлов вел машину на автопилоте. В голове крутился разговор с Михалычем.
«Она не человек, майор. Совсем не человек.»
Знаю, хотелось крикнуть ему. Знаю! Я это кожей чувствую, каждой клеткой.
Дома он машинально проверил замки, выставил сигнализацию. Параноик, подумал о себе. Но паранойя – это когда за тобой никто не следит. А за ним следили. Он это знал так же точно, как знал, что сегодня она придет.
Лег спать не раздеваясь. Пистолет положил на тумбочку – бесполезный жест, но успокаивающий. Закрыл глаза и стал ждать.
И ждать пришлось недолго.
В три часа Самойлов проснулся от ощущения чужого присутствия. Не резко – мозг еще плавал в тумане сна. Кто-то сидел в кресле напротив кровати. Силуэт в темноте.
– Не включай свет, – женский голос, низкий, с легкой хрипотцой. – И не тянись к тумбочке. Пистолет я убрала.
Майор моргнул, пытаясь сфокусироваться. Рыжие волосы мерцали в полумраке как тлеющие угли.
– Тара…
– Умница. Узнал. Хотя мы ведь формально не знакомы, правда? Ты знаешь только мои… артефакты в твоей голове.
Самойлов попытался сесть, но тело не слушалось. Как в сонном параличе – мышцы ватные, координация нарушена.
– Что ты… со мной сделала?
– Ничего особенного. Просто удерживаю тебя между сном и явью. В этом состоянии люди более… податливы. Расслабься, больно не будет. Я дам тебе пять минут, – Тара закинула ногу на ногу. В темноте блеснули янтарные кошачьи глаза. – Выскажись. Задай вопросы. Излей душу. Что угодно. Это твой шанс.
– Зачем? – голос майора был хриплым со сна.
– Считай это… последней исповедью. Или предсмертным желанием. Выбирай метафору сам.
Майор сглотнул. Горло пересохло.
– Вода… можно?
– Нет. Говори так.
– Ты… вы… пришельцы? Инопланетяне?
– Следующий вопрос.
– Почему именно я? Что я такого особенного сделал?
– Ничего. Ты оказался в нужном месте в неудачное время. Классическая история.
– Эти воспоминания… Тамара, которой не было… Зачем?
Тара помолчала. В темноте что-то мягко зашелестело – может, она поправила волосы.
– Это был эксперимент. Неудачный, как оказалось. Я хотела создать эмоциональный барьер, чтобы ты отстал. Вместо этого создала якорь, который тянет тебя ко мне. Ирония судьбы.
– Сука, – выдохнул майор.
– Просто исследователь.
– А Михалыч? Он тоже подопытный?
– Михалыч – другое дело. Он… Впрочем, тебе это знание уже не понадобится.
Тара встала, подошла ближе. От нее пахло чем-то странным – не духами, чем-то более древним. Лесом после грозы, хищным зверем.
– Сейчас я заберу твою память. Обо мне, о Михалыче, о последних месяцах. Ты проснешься утром с легкой головной болью и туманом в голове. Спишешь на запой. Через неделю даже не вспомнишь, что что-то забыл.
– Нет…
– Это не обсуждается.
Она протянула руку к его лбу. Пальцы были горячими, почти обжигающими. Майор почувствовал, как что-то проникает в его сознание. Не грубо – аккуратно, профессионально. Как хирург, вырезающий опухоль.
– Не сопротивляйся. Больнее сделаешь только себе.
Но майор сопротивлялся. Всеми силами воли, которую выковали служба, Кавказ, развод и годы одиночества. Он визуализировал стену – толстую, бетонную, с арматурой. За ней прятал самое важное – лицо Тары, запах ее волос из фальшивых воспоминаний, разговор с Михалычем.
– Интересно, – Тара отстранилась. – У тебя очень сильная воля. Редкость для человека.
– Иди… на х…
– Груб. Но я понимаю. Защитная реакция. Мне даже жаль тебя. Правда. Ты не самый плохой человек. Просто лишний в этой истории.
Она снова прикоснулась к его виску. На этот раз давление усилилось. Майор почувствовал, как трескается его воображаемая стена. Кусочки памяти начали отваливаться, исчезать, словно рассыпаясь пылью.
Лицо «той» Тамары в бане… исчезло.
Сцена в больнице… стерлась.
Фальшивая Тамара… растворилась.
– Вот так. Хороший мальчик.
Но где-то глубоко, в самом древнем отделе мозга, в той части, что отвечает за инстинкты и сны, осталось зерно. Крошечный осколок воспоминания. Не образ, не слова – просто ощущение. Запах рыжих волос. Жар чужой кожи. Боль от потери того, чего никогда не было.
– Ну вот и все, – Тара отступила. – Ты чист.
Майор смотрел на нее пустыми глазами. Узнавания в них не было.
– Кто… вы? Как вы здесь…
– Тихо. Спи. Утром решишь, что это был сон. Странный, но всего лишь сон. Может быть… хороший сон…
Она пошла к окну. Обернулась в последний раз.
– Знаешь что, майор? В другой жизни, в другом мире… Может быть… Хотя это тоже не важно.
Окно беззвучно открылось. Холодный воздух ворвался в комнату. Когда майор моргнул, ее уже не было.
*
Самойлов проснулся в 6:30 от будильника. В висках пульсировало в такт сердцебиению – тупые удары изнутри, будто кто-то методично бил молотком по наковальне. С каждым ударом перед глазами расплывались цветные круги, а во рту появлялся металлический привкус – медь с железом, как от крови. Окно почему-то было открыто – надуло, наверное.
Он встал, принял душ, сделал кофе. На столе лежал табельный пистолет – странно, обычно он убирал его в сейф. Наверное, забыл вчера.
День начинался как обычно. Звонок из управления, какая-то ерунда с отчетами. Надо съездить проверить егеря – что-то там с браконьерами на болотах. Или он его проверял уже? Стоило подумать про хутор, как в голове возникала немыслимая каша.
Когда майор брился, глядя в зеркало, рука вдруг замерла. В отражении на секунду мелькнуло что-то. Рыжие волосы? Янтарные глаза?
Он тряхнул головой. Показалось. Но зерно в подсознании пустило первый корешок.
Тем же вечером майор сидел на кухне и пил водку. Не запойно – просто чтобы заглушить странную тоску. Будто потерял что-то важное, но не помнит что.
На столе лежала коробочка с кольцом. Полтора карата. Для кого он его купил? Тамара ушла. Новой женщины нет…
Майор покрутил коробочку в руках. В голове всплыло слово. Чужое, незнакомое.
– Кир-шаан, – произнес он вслух.
И не понял, откуда это слово и что оно значит, но сердце почему-то сжалось от боли. Зерно пустило второй корешок.
Через неделю оно проросло навязчивой идеей. Через неполный месяц любой профильный врач уже заметил бы признаки одержимости. А потом он вспомнил всё. Все, кроме ночного визита, который не успел отпечататься в долговременной памяти. Гиппокамп – штука сложная и непредсказуемая, особенно если проталкивать сигнал против естественных путей.
Тара стерла эпизодическую память – факты, лица, разговоры. Но запах рыжих волос записался в обонятельной коре. Ощущение жара – в соматосенсорной. Страх и желание – в амигдале. Если же тереть все – будет необратимое повреждение личности.
Мозг майора, привыкший к дедукции, начал восстанавливать картину по фрагментам, как археолог собирает разбитую вазу по черепкам. Никак не мог вспомнить имени, но остальное…
Была еще одна деталь. Майор не знал, что шоковый удар током, полученный от Лу Квазя, создал в его мозге уникальную аномалию. Теменная кора, отвечающая за интеграцию ощущений и пространственную ориентацию, теперь работала на частоте 4.7 Гц – частоте, на которой кир-шаан транслируют эмоции.
И единственным источником в округе была Тара. Каждый раз, когда «кошка» испытывала сильные чувства в радиусе пятидесяти километров, мозг майора «вскипал». Вместе с сильной головной болью стёртые воспоминания восстанавливались, но не только из остатков памяти – они записывались зановоиз эмоционального фона Тары.