Настоящее

Платон Лукич Нарбутов сидел за своим дубовым столом. Его вдумчиво-тревожный взгляд мог бы принадлежать дерзкому капитану, стоящему на мостике идущего ко дну корабля. Однако моряком Платон никогда не был. Да и личного корабля он тоже отродясь не имел. Его судном, пожалуй, мог бы считаться лишь этот злополучный письменный стол, к «борту» которого стоило прибить гордое название «Вдохновение». Впрочем, уплыть на нем хоть куда-нибудь было невозможно, поскольку оно прочно застряло на мели посреди тихого, болотного оцепенения питерского вечера.

Перед ним лежал лист бумаги. Его белизна не отличилась творческой привлекательностью. Она слепила усталого автора, словно снежная пустыня, в которой уже заблудились несколько одиноких, красивых строчек. Потерянные и окоченевшие, они кучковались в самом верху страницы, боясь отправиться в долгое литературное путешествие. Слова комом вертелись в голове Платона и вот, в очередной раз нащупав что-то гениальное, он схватился за ручку и принялся выводить первое предложение:

«Двор тонул в предвечернем сумраке, и фонарь…»

Фонарь что? Мигал, как совесть пьяницы? Лился на брусчатку жидким оловом отчаяния? Все эти сравнения уже были кем-то когда-то украдены, пережеваны и выплюнуты обратно в мировую литературу. Они недостойны писательского пера. И Платон, лишь на минуту впустив их в свой разум, переставал быть Автором. Прокручивая подобную посредственность, он, скорее, становился следователем, пытающимся раскрыть дело о бесстыдном воровстве, совершенном кем-то другим.

Его кабинет мог бы стать иллюстрацией фразы «проигранная война». На полках вытянулись шеренги корешков – пантеон его повелителей и мучителей. Достоевский смотрел на Платона сумасшедшим прищуренным взглядом, а портрет Набокова излучал холодную презрительность. «Мы уже все сказали», – коварно шептали они с обложек коллекционных томиков, – «Что ты можешь добавить, Нарбутов?».

Он отложил ручку – дорогую, само собой, и подаренную не кем-либо, а самим Игорем Васильевичем – редактором лучшего в стране литературного журнала «Зрелость». Эта ручка была свидетельницей его скромных творческих побед и, быть может, она верила в гениальность своего владельца даже больше, чем он сам.

Платон потянулся к пачке сигарет. Ритуал был отточен: ловкое «выуживание» табачного сверстка, щелчок зажигалки, глубокий вдох. Пепел он стряхивал в массивную бронзовую чернильницу – еще один подарок. Только от поклонницы времен его недолгой и почти мифической славы. Теперь это была, пусть и приметная, но пепельница. Символ того, как высокое искусство приносится в жертву низменным привычкам.

Провожаемый едва заметной струйкой дыма, он подошел к окну. За ним был тот самый двор, который он пытался описать. Тот самый фонарь. Реальность была до обидного простой и глупой. Фонарь просто горел. Тускло. Никакого олова, никакой совести, никакого алкоголика под ним. Просто старый фонарь. Но отчего-то Платон видел в этом фонаре все: и олово, и совесть, и метафору всей русской истории.

Однако найти подходящих слов, способных вместить в себя весь этот творческий разгул, он не мог. Писатель был болен «экзистенциальным слогом». Этот недуг Платон придумал самостоятельно. Заключался он в невозможности выражаться просто и ясно, ибо простота кажется предательством по отношению к сложности бытия. Выражаться сложно тоже нельзя, поскольку все сложности уже были присвоены гениями литературы.

Он потянулся было к томику Достоевского. Надежда найти там спасительную интонацию подло, подобно маяку, помигивала в его сердце… Пролистнув несколько страниц, Платон все же решился закрыть книгу. Воровать нельзя. Нельзя! Автор снова сел за стол. Взгляд упал на единственный яркий, будто бы инородный предмет – тонкий, глянцевый ноутбук.

Вообще, он не любил творить за компьютером. Клавиатура не заменит ручки, ведь только чернила способны передать истинную суть писательской деятельности! Но голубоватый индикатор питания ноутбука соблазнительно мерцал, источая пронзительный свет. Машина молчала. Она не предлагала себя. Она просто была. Заманчивая, безмолвная… Всемогущая.

В дверь постучали. Негромко, но настойчиво.

–Алина, заходи! – Выдавил из себя Платон Лукич, не оборачиваясь.

Вместе с его супругой в кабинет ворвался и запах дорогих духов. Не цветочных, а холодных и древесных, как интерьер их гостиной. Она стояла в проеме, будто случайный турист в музее неудач. Ее взгляд скользнул по заваленному столу, по его помятому халату и остановился на чернильнице, пытающуюся с пепельными слезами убедить себя в том, что окурки мало чем отличаются от благородной и творческой жидкости.

–Опять куришь?

–Милая моя, курят подростки за гаражами. А я… Ищу вдохновение в никотиновой тягучести…

Алина демонстративно закатила глаза.

–Ищи его быстрее. И желательно способами, которые не прованивают всю квартиру.

Изящным, но тревожным движением, она опустошила чернильницу.

–Игорь Васильевич звонил.

–И что же нужно Игорю Васильевичу? – Спросил Платон, глядя в окно на тот самый, не поддающийся описанию двор.

–Интересуется, когда ждать рассказ. Говорит, нужно застолбить место в октябрьском выпуске, пока его не заняли каким-нибудь постмодерном.

–Скажи Игорю Васильевичу, что я… В процессе. Текст вызревает.

–Текст вызревает, а журнал – нет, – парировала Алина. Она подошла к полкам, поправила идеально стоящую книгу, будто вытирая пыль с репутации мужа. – Ты же сам говорил, что мы живем во времена «быстроты». Что тот, кто опаздывает, рискует остаться на обочине.

Супруга произнесла это без особого выражения, словно цитируя заученные с детства советские идеологемы (которых, впрочем, она не могла знать в силу юного возраста). Однако ее слова вонзились в Платона Лукича острее любого упрека. «Остаться на обочине». Это ли не главный страх Автора? Страх оказаться тем, в чьем некрологе напишут: «талантливый прозаик, не сумевший найти своего читателя».

–Я знаю, – тихо сказал он. – Я помню.

Алина постояла еще мгновение, словно безмолвный судья, уже вынесший приговор несчастному обвиняемому. Затем, небрежно указав на стол, бросила едкое: «Наведи тут порядок, пожалуйста». Несколько секунд – закрытая дверь, и вот в кабинете никого, кроме Платона. Он здесь один. Вернее, один на один с каракулями на белесом листе.

Тишина в кабинете сгустилась, стала вязкой и тягучей. Но ее слова продолжали висеть в воздухе: «время другое», «быстрота», «обочина». Писатель скользил взглядом по своему скверно начатому рассказу. Ни одна его буква не стоила внимания Игоря Васильевича. Тоска. Нужна еще одна сигарета.

Пуская в никуда кольца дыма, Платон осторожно посматривал в сторону ноутбука. Неделю назад к нему заходил молодой прозаик – Пашка Смута. Он частенько наведывался в квартиру Нарбутова. Заносил свои «творческие изыскания». Парень лет двадцати пяти, с умными, но пустыми глазами щеголевато опирался на подоконник и в течение часа утопал в собственных строках, наслаждаясь ими куда больше, чем мрачный слушатель тратящий на этот концерт целую пачку Marlboro.

Платон считал Пашку посредственным автором. Он отличался поставленным слогом, но его «вещам» вечно чего-то не хватало. Может, глубины жизненного опыта? Или печально родимой русской тоски? Обычно непризнанный мэтр снисходительно хвалил незадачливого писаку. Его отзывы выстраивались по системе «2+1»: Нарбутов цеплял две относительно неплохие метафоры, называл их «признаком дремлющего гения», а затем переходил к одному затяжному критическому пассажу, в котором растворялись все обозначенные ранее интересные находки.

Но в этот раз обращаться к привычной системе отчего-то не хотелось. Напротив, в голове Платона промелькнула мысль, что Пашка принес качественную в целом работу. По-хорошему его требовалось бы похвалить, но многолетний писательский стаж и четыре изданных тома с авторскими рассказами не позволяли ему проронить и одной восторженной фразы.

–Твой стиль как-то изменился… – Нашел компромиссное выражение Платон Лукич.

Пашка лучезарно улыбнулся. Однако радость на его лице резко сменилась глубокой задумчивостью, которая окончилась резвым юношеским порывом: «Ладно, вам, как наставнику, расскажу!».

–Платон Лукич, я тут нашел одну интересную вещь… Искусственный интеллект – абсолютно бесплатный! Только заточен под художественные тексты. «Логос-корректор» называется. Я ему скинул свой сырой текст, попросил отредактировать. Вот он и отредактировал! Готовый шедевр! Буквально месяцы труда сэкономил!

–Искусственный интеллект?

–Он самый! Может, и вам глянуть? Чтобы эту самую… Рутину снять! Там все просто: сайт как сайт. Одно окно для текста и кнопка «пуск». Вы разберетесь…

Платон Лукич тогда презрительно фыркнул и прочитал юноше небольшую лекцию о муках творчества и ценности собственного слова. Тот, однако, слушал ее с вежливой улыбкой, за которой читалось надменное: «Милый дедушка, ты просто не рубишь тему!».

И вот Автор глядел на ноутбук, и вправду ощущая себя «милым дедушкой». Он потянулся к этой новомодной приблуде. Аккуратно откинул ее крышку. И вот холодный свет экрана осветил его лицо, выхватив из полумрака морщины отчаяния и тень горькой уступки.

Платон набрал в поиске: «Логос-Корректор». Перед ним развернулась страница с лаконичным, как и говорил Пашка, дизайном: строгое поле для текста и кнопка «Пуск». Он медленно, с чувством глубочайшего стыда, перепечатал свою жалкую строчку:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.