Разреши себе деньги. Терапевтическое путешествие

Когда я осторожно спросила, как она себя чувствует, Ольга выдохнула и впервые перевела взгляд на меня:

– Как будто меня всё время нет. Я только фон для чужих жизней.

В этих словах была такая тишина, что она казалась оглушительной. Не обида, не жалоба – просто констатация. Привычная. Как если бы человек десятилетиями жил в чьей-то тени и уже не верил, что можно быть видимым. Я почувствовала в животе стягивание – как будто её тело, замкнутое на служение другим, отказалось от самой идеи получать.

Я не стала сразу говорить о деньгах. Это было бы слишком прямолинейно – и, честно говоря, бесполезно. Деньги в таких историях – только симптом. Если человек не может брать вообще – не важно, в какой форме к нему приходит поток: всё равно не задержится.

Ольга сидела, скрестив руки на груди. Сначала её голос был твёрдым, почти раздражённым:

– Я щедрый человек, это нормально. Ну да, я часто помогаю. Ну и что? Мне приятно.

Я не спорила, только уточняла. Но каждое моё замечание вызывало у неё вспышку:

– Вы думаете, я это делаю, чтобы меня любили? Нет. Я так воспитана. Я сильная. Я всегда справлялась сама.

Сопротивление было густым, ощутимым в воздухе. Она то откидывалась на спинку кресла, то резко меняла тему: рассказывала про детей, про работу, про то, что у соседки рак, и она помогает с лечением. В каждом рассказе был подвиг, но за подвигом – усталость, которую она не признавалась себе.

Я спросила её:

– А если представить, что вы никому не помогаете? Просто живёте для себя. Что вы чувствуете?

Она рассмеялась резко, почти зло:

– Глупости. Так не бывает. Это эгоизм. Никто так не живёт.

И тут же добавила, с вызовом:

– Да и вы тоже наверняка кому-то помогаете.

Это была проекция – она отталкивала собственное напряжение, перекладывая на меня. Я не возражала. Мы сидели в молчании, и в этом молчании её тело вдруг сжалось: пальцы сжали подлокотники, плечи поднялись, дыхание стало поверхностным.

– Мне плохо, – сказала она тихо. – Как будто меня нет. Если я не нужна – меня нет.

Я осторожно спросила:

– Откуда это «меня нет»?

Она замялась. Долго. Смотрела в пол, теребила пальцы.

– У бабушки… – выдохнула она наконец. – Она всегда работала. С утра до ночи. Ухаживала за всеми. Никогда себе ничего. Я помню её руки – всегда мокрые, красные от стирки. А когда дед умер, она сказала: «Теперь я должна всем». Я тогда ещё ребёнком подумала: а если я тоже должна?