Твои мечты не глупые
Глава 1. Колокольчик
1.0
Если вы читаете это письмо, значит, я уже мертва. Вы скажете: потому что чокнутая. А я скажу: потому что так распорядилась судьба. Смерть – никогда не будет моим личным выбором.
Но, Соф, если это все-таки ты, просто послушай себя внимательно.
Наверное, надо было поздороваться, да? Ведь столько лет прошло. Не люблю здороваться. Когда кто-то пишет «привет, как дела», вероятно, ему от тебя что-то нужно. И, скорее всего, тебе это «что-то» не понравится. Поэтому давай сразу к делу.
Я – это ты. Только 10 лет назад. В Березовом острове сейчас март, а значит, меньше, чем через три месяца все закончится. Все экзамены и школьные конкурсы останутся позади. Я вырвусь из оков маленького города. И либо осуществлю свою мечту, либо… даже думать об этом не хочу.
Но пока мы пишем дурацкие письма себе в будущее под пристальным взглядом Душной. В будущее, которое для меня, как думают некоторые, не настанет. Классная хочет собрать нас через 10 лет после выпуска и вручить эти послания. Как будто кто-то по доброй воле захочет вернуться еще раз в среднюю школу, в наш хелл-хаус. Пусть и на один вечер.
Душная просит описать в письме свои мысли. О чем мы думаем прямо сейчас. Так вот, в свои 17 лет я задаюсь только одним вопросом: зачем нам все это? Зачем мы рождаемся? Зачем просыпаемся каждое утро? Зачем ходим в школу или на работу? Зачем создаем семьи? Зачем мы живем? Ведь рано или поздно это все равно закончится. И что тогда?
Что останется, когда нас уже не будет? Дети? А когда не станет и детей? У меня плохие новости: твоя жизнь по большому счету не такая уж и ценность. Людям есть дело до других людей только до их рождения. Они будут умолять твоих родителей не делать аборт, а может, даже и угрожать. Но где эти люди, когда ты уже не зародыш, а человек, который нуждается в принятии, поддержке и внимании? Вот и я об этом же.
Пройдут года, сгорят архивы, могилы сравняют с землей и на их месте построят новые дома. И никто никогда не узнает, что ты вообще когда-то жил. Так зачем нам все это?
Я нахожу только один ответ: чтобы создать нечто великое. Нечто, что останется в вечности и будет жить, когда наше тело сгниет в двух метрах под землей. И когда время сотрет буквы с надгробного камня, оно все равно будет жить. На книжных страницах или чьей-то стене, на поцарапанном аудиодиске или в памяти компьютера, на подкорке мозга или в левом желудочке сердца. Но оно будет жить после тебя. Вместе с тобой. Мы пришли в мир через творение, и наша обязанность – продолжать творить.
А как тебе такая закономерность: пик продаж альбомов известных музыкантов приходится на следующие несколько дней после их смерти. Преждевременной смерти. Кто-то погиб в аварии, кто-то – от передозировки, кто-то – от болезни. Поэтому я ненавижу смерть – она крадет то, что по праву причитается живым.
Но мне вот что интересно: если завтра вдруг остановится мое сердце, что напишут в соцсетях? Будет ли кто-то скорбеть и оплакивать утрату? Повесят ли мои картины в школьных коридорах? Будет ли кто-то пророчить мне великое будущее, если бы не эта трагедия? Признают ли во мне гениального художника? Или никто не заметит, что я исчезла?
Все попытки доказать, что мое искусство чего-то стоит, тщетны. Все попытки создать нечто великое тщетны. Сколько бы шагов я ни делала, в какую бы сторону ни шла, дорога из желтого кирпича не появляется. Но и я не сдаюсь. Я знаю, что способна на великое. И знаю, что великое припасено для меня судьбой. И пусть в глазах окружающих я всего лишь чокнутая девочка с потрепанной папкой для акварели под мышкой, которая снова и снова штурмует школьный конкурс. Все случится однажды. Нужно только время.
Неужели мои мечты такие глупые?
Дети мечтают о грандиозном и ничего не боятся. Я мечтаю о грандиозном. Но когда дети превращаются во взрослых, все их грандиозные мечты куда-то исчезают. Если за эти долгие десять лет ты сдалась и потеряла веру в себя, просто хочу напомнить, что когда-то ты была сильной девчонкой, которая знала, что может все! Потому что, даже если что-то пошло не так, мы всегда можем вернуться к нашей мечте.
Софа Муравская
Еще раз пробегаюсь по поплывшим строчкам, исправляю с десяток ошибок и только тогда запечатываю письмо в конверт. По плану – на долгие 10 лет. Это же целая вечность! Когда я прочту свое письмо из прошлого, буду совсем дряхлой старухой.
Сейчас я могла бы вскинуть руку и сказать, что все готово, отдать конверт и убежать из класса, пока остальные корпят над своими посланиями. Но мне нельзя привлекать излишнее внимание. Поэтому я сижу молча и еще ниже натягиваю капюшон, когда замечаю, что прядь волос, словно щупальца осминога, выбилась из-под байки.
Взгляд падает на цветок в горшке на самом краю парты со стороны Назара, которого сегодня нет. Он стоит так целый урок, но никто как будто не замечает этой странности. Бутоны еще не распустились. Они вытянуты в длинные трубочки и дразнят меня фиолетовой окраской. Выглядит, как чья-то издевка.
Пересаживаюсь на стул Назара и наклоняюсь, вдыхая еле уловимый аромат. Он тонкий и соблазнительный, как кремовая трубочка с миндалем. И я едва сдерживаюсь, чтобы не облизнуть лепесток. Разворачиваю записку и перечитываю, делая паузу после каждого слова, чтобы понять, что все это значит: «Я говорю, что бесполезно тратить всю свою жизнь на один-единственный путь, особенно если этот путь не имеет сердца. Карлос Кастанеда». Это все. Ни кому, ни от кого – никаких подписей. В голове набрасываю варианты, кому бы мог принадлежать почерк, но из одноклассников на ум никто так и не приходит. Сворачиваю записку и засовываю ее обратно под горшок. Нет, это не мне, просто какая-то ошибка.
Вставляю беспроводные наушники и на самую маленькую громкость включаю песню. Затем открываю почти новенький paperblanks с «Мельницей» Рембрандта на обложке и тремя криво вырванными листами. Пишу: если умереть – единственный путь сказать что-то важное… И тут же зачеркиваю, потому что это не так. Есть другие пути. Я не знаю, какие. Но точно знаю, что они есть. Дневник настроения, который школьный психолог настойчиво порекомендовала вести в рамках нашей терапии, совсем не помогает находить ответы на вопросы.
А затем пишу еще: твои мечты не глупые.
И строчкой ниже три вопросительных знака.
– Готово! – выпаливает Мия и так резко подскакивает с места, что своим стулом толкает мою парту, от чего строчка идет криво.
Фля…
Мия оборачивается, но вместо извинений показывает мне язык. Что вполне ожидаемо. Довольная собой, она идет к доске вместе с конвертом, чтобы первой запустить его во «временную капсулу». И тут первая. Но я не подаю вида, как будто ничего такого не произошло, как будто этот змеиный язык был для кого-то другого.
– Ямшинова, подожди, – говорит Душная, когда Мия пытается всунуть свое письмо в капсулу, а затем обращается к классу: – Ребята, внимание…
Одноклассники отрываются от своих писем и хватаются за мобильные телефоны, чтобы запечатлеть момент, о котором мы все забудем, как только выйдем из кабинета.
– Запускаем первое письмо в нашу «временную капсулу». Через 10 лет, когда мы встретимся на годовщину выпуска, вы сможете прочесть послания себе взрослым. И, возможно…
Школьный звонок прерывает помпезную речь, и все срываются со своих мест. Душная продолжает читать напутствия, повышая голос, только ее уже никто не слушает. А потом эти же люди придут на экзамен и будут просить снисхождения. Фля, но где же ваше уважение?
Мия возвращается за вещами. Когда наши взгляды встречаются, я высовываю язык настолько сильно, что мои зрачки сходятся на переносице. Ее худощавая фигура повисает надо мной, и я хватаюсь за свое письмо – потому что слишком хорошо знаю Мию. Она кладет руку мне на плечо, типа по-дружески. Но ее длинные острые ногти проникают сквозь байку и впиваются прямо в кожу. Мия пытается сделать мне больно, только не догадывается, что именно эта боль и держит меня в сознании.
– Мы обе знаем, что ты никогда не прочтешь свое письмо, – говорит Мия.
Ее ногти впиваются еще сильнее, что приносит невероятное облегчение. Мне не больно. Не физически.
– Никогда! – говорит Мия, повышая голос.
– Замолчи, – шепчу я.
Только бы никто нас не услышал. Только бы никто не понял, что происходит. Когда кажется, что в твоей жизни уже и так адский ад, забываешь, что всегда может стать хуже.
– А ты не затыкай меня! – кричит Мия и толкает в плечо. Но так, чтобы Душная не увидела.
Сейчас она что-нибудь скажет про волосы. Она должна хоть что-то сказать про волосы.
– Где моя домашка по литературе?
– Она еще не готова, – шепчу я все тише. – Осталось дописать пару абзацев.
– Принеси сочинение к последнему уроку. И тогда твоя тайна, возможно, умрет со мной. Ой, смотри, какая игра слов получилась: ты умрешь и твоя тайна умрет.
Я молчу. Не хочу ввязываться в словесную перепалку. Это не поможет, только разозлит Мию. А она слишком много знает.
– Черт, – говорит Мия, – из-за тебя ноготь сломала.
Она берет свой рюкзак, затем внимательно меня осматривает и, наконец, выдает шутку века:
– Ну, теперь я знаю, как выглядит фиолетовая корова.
Колокольчик! Это цвет колокольчик. Ты же художница, фля.
Мия снова склоняется надо мной и тычет указательным пальцем прямо в лицо:
– И не смей умирать до конца учебного года. Поняла? Потом делай со своей жалкой жизнью что угодно.
Иногда мне кажется, что я уже умерла и попала в Ад – класс ИЗО средней школы искусств. Неужели есть местечко хуже этого?
– У тебя вот здесь, – говорю я и показываю на уголок рта.
– Что здесь? – спрашивает Мия и трет кожу, только с другой стороны.
– Кажется, – наклоняюсь вперед и рассматриваю белое пятно, – это заварной крем от эклера.
– С ума сошла! Я не ем пирожные.
Мия вылетает из кабинета, и я обретаю покой на 20 минут большой перемены. Хватаю рюкзак, папку для акварели и спешу к выходу, попутно опуская письмо во «временную капсулу». Мне нужно срочно увидеть Крис.
– Муравская, – окликает меня Душная, когда я уже почти скрываюсь за дверью.
Фля… И какого флюгера ей от меня надо? Поправляю капюшон и подхожу к учительскому столу.
– Сними капюшон, – говорит Душная, – ты находишься в помещении.
– Нет, – отвечаю я.
– Софа, сними капюшон.
– Нет.
– Хочешь к директору?
– Не очень.
– Сними капюшон. В школе нельзя ходить в головных уборах.
– Правда? А если у меня рак, и мне пришлось побриться налысо? Тоже нельзя?
– Софа, я не собираюсь больше повторять.
Я снимаю капюшон, и яркие кудри рассыпаются по плечам.
– Почему? Твои? Волосы? Фиолетовые?
– Колокольчик.
– Что колокольчик?
– Этот цвет называется колокольчик, а не фиолетовый. Вы сами говорили, что мы, как художники, должны видеть оттенки.
– Мне все равно, как называется этот цвет. Ты выглядишь неподобающе для ученицы.
– А мне кажется, что это как раз в духе ученицы школы искусств. Называется самовыражение.
– Прекрати дерзить. Твоя мама видела, в каком виде ты ходишь?
Если скажу, что это мама меня красила, и именно она посоветовала подержать оттеночный бальзам подольше, Душная все равно не поверит. Поэтому я просто мычу, тем самым сообщая: да, видела.
– И что она сказала?
– Отрастут.
– Пожалуй, с этого я и начну родительское собрание, – говорит Душная и оставляет пометки в своем ежедневнике.
– Ой, да делайте что хотите, – отвечаю я и разворачиваюсь к выходу.
Чувствую, как телефон вибрирует в кармане байки. Могу поспорить, что это звонит Крис.
– Постой, – Душная снова меня окликает, и я замираю. – Почему тебя вчера не было на сеансе у психолога?
– Ну, я заканчивала работу для Весеннего фестиваля, – отвечаю, не поворачиваясь.
– Что на этот раз рисовала?
– Писала, – поправляю я и вот теперь поворачиваюсь. – Художники пишут, а не рисуют.
– Так что же ты писала?
– Как обычно.
– Надеюсь, как обычно – это не труп невесты с отрубленной головой?
– О! Спасибо за идею, – и я расплываюсь в улыбке.
Нам говорят: будь собой. Не смотри на звезд, не создавай себе кумиров, не копируй других. Просто оставайся собой. Каждый человек прекрасен таким, какой он есть. А потом эти же люди добавляют: только не крась волосы в фиолетовый и чудищ не пиши. Пиши цветочки и радугу. А еще сними черную футболку с черепом и надень вот это коралловое платье. Ты же девочка!
– Может, удача тебе все-таки улыбнется, – говорит Душная, – и ты победишь. Наконец-то. Хоть раз.
Ее пренебрежение бесит, но я обещала держать себя в руках. Обещала себе. Обещала родителям. Обещала школьному психологу. Поэтому я просто сжимаю кулак свободной руки, впиваясь острыми ногтями в ладонь. Вроде отпускает.
– Ага, – только и отвечаю.
Я спешу. Мне нужно срочно увидеть Крис!
– Муравская!
Да что опять?
В коридоре меня догоняет Ника и пытается вручить горшок с цветком.
– Ты забыла свой цветок, – говорит она и еще настойчивее протягивает горшок, который я по-прежнему отказываюсь брать.
– Это не мое.
– Держи.
Она всучивает-таки мне цветочный горшок, как будто участвует в тайном сговоре.
– Ты знаешь, кто его оставил? – спрашиваю я.
– Нет, он стоял на твоей парте. И я подумала, что он твой. Назар же больше недели болеет. И вот еще, – она протягивает мне записку с той мудренной фразой Кастанеды.
– Ага.
Проще выбросить горшок за углом школы, чем доказывать, что он не мой.
– Слышала новую песню Тима? – спрашивает Ника, когда я уже порываюсь уйти.
– Мг.
– Потрясная. Да?
Это с какой стороны посмотреть. В общем, у меня много вопросов.
– Думаешь, она о ком-то из нашей школы? – спрашивает Ника.
Сдерживаюсь, чтобы не ляпнуть: кажется, она обо мне. И вместо этого говорю:
– Не знаю. Возможно.
– Классная прическа, кстати.
– Спасибо.
– Так было задумано?
– Так получилось, – говорю я и вырываюсь из цепких оков Ники.
По дороге вдыхаю сладкий аромат еще нераскрывшихся бутонов и чувствую, как он проникает внутрь, заполняя легкие. Цветок пахнет соблазнительно и опьяняюще. Как будто таким образом о чем-то предупреждает.
1.1
С папкой для акварели в одной руке и с цветочным горшком в другой я выхожу на школьный двор. Свежий воздух, которым так славится наш Березовый остров, больно ударяет по ноздрям. В нем слишком много кислорода.
Все, что нужно знать про Березовый остров, – это крошечный город, в котором никогда не случается ничего интересного. Здесь до сих пор читают бумажные газеты и разносят сплетни со скоростью света, стоит только кому-то оступиться. Островитяне все про всех знают. А если не знают, то обязательно допридумывают. Наши спальные районы больше похожи на кладбища живых людей, выходящих из своих склепов ради одного – добраться до работы и вернуться обратно. Березовый остров – место, где вдовцы не имеют права на счастье и должны хранить верность почившему супругу до конца своих дней. Место, где нужно жить по кем-то придуманному плану. Место, откуда, уехав однажды, больше не возвращаются.
И последнее. Сакральный вопрос, на который местные жители ищут ответ всю свою жизнь: а что скажут люди? Вот он, наш ориентир, оглядываясь на который мы принимаем решения. Или точнее Остров сам принимает решения за нас.
От того еще удивительнее, что в таком месте, как Березовый остров, появилась средняя школа искусств, которая абсолютно не вписывается в пейзаж захудалой провинции. Взрослые, как будто гордясь, называют ее хеллинкой – по имени бессменного директора Михаила Хеллина. А ученики – хелл-хаусом. Потому что мы проходим те же круги школьного ада. Просто с песнями и танцами. Параллельные классы разделены не по буквам, а по направлениям. Танцор, музыкант, художник, писатель, актер – выбирай, кем ты хочешь быть. Или кем тебя видят взрослые.
Откуда? Откуда в крошечном городе столько талантов? Может, это все волшебный воздух Березового острова? Секрет прост – на самом деле школа искусств не для детей с выдающимися способностями. Она для родителей, которые хотят запихнуть своих отпрысков хоть куда-нибудь, чтобы те не шатались по улицам, где им могут предложить наркотики. Дополнительные занятия, профильные уроки, кружки, мастер-классы – все это призвано отвлекать нас от познания окружающего мира, а не развивать таланты. Впрочем, владение художественными кисточками или барабанными палочками лишним не будет, – оправдываются взрослые, подавая заявку на поступление ребенка.
До конца перемены остается совсем немного времени, а нам с Крис надо еще многое обсудить. Поэтому я прибавляю шаг. Хотя с моими короткими ножками это непросто. Крис, конечно же, давно в курилке и наверняка злится, что я опаздываю. Но нет. Замечаю еще издалека: она что-то наговаривает на свой телефон и выглядит вполне довольной.
В метре от подруги – Тим. Вот это попадос. Не хочу его сейчас видеть. По крайней мере, пока не поговорю с Крис. Тим томно затягивается сигаретой, а затем выпускает идеальную пару дымовых колец. Девочки пищат от восторга. Фу, как же бесит.
Делаю вид, что совсем не замечаю ни Тима, ни его фанаток, и гордой походкой дефилирую по воображаемому подиуму под звуки «Whole Lotta Love» Led Zeppelin в моей голове. Порыв ветра срывает капюшон, кудри цвета колокольчик рассыпаются по плечам. Кажется, я уже собрала все взгляды в курилке. Только это еще не все. В самый неподходящий момент я вдыхаю аромат цветка, и он щекочет ноздри. Нет-нет, только не сейчас. Но катастрофа неизбежна – и я чихаю. Мой драконовский чих звуковой волной разносится по всему городу, а на глазах наворачиваются слезы.
– Будь здорова, – говорит Тим, поворачиваясь в мою сторону.
– Ага, – отвечаю я, даже не взглянув на него.
Вот это стыдоба. Позорище, позорище, позорище.
Подхожу к Крис и пытаюсь плечом вытереть слезы, не замечая, как размазываю тушь по щекам.
– А это моя лучшая подруга – Софа, – говорит Крис в камеру и обнимает меня так, чтобы я тоже влезла в кадр. – Она художница. Просто запомните это лицо. Очень скоро ее полотна будут висеть в Лувре. – Крис поворачивается ко мне и спрашивает: – Или где вы там все мечтаете висеть?
Молча улыбаюсь в камеру и краснею от смущения. Это прямой эфир, и Крис тут же получает вопросы.
– Как мы подружились, если в разных классах? – Крис зачитывает вопрос и сразу отвечает: – Мы живем в одном подъезде и знаем друг друга с детства.
Я все так же молча киваю в камеру.
– О, спасибо. Это красная тушь Bad Doll, – говорит Крис в камеру, а затем поворачивается ко мне: – В комментариях спрашивают, чем я так круто накрасила глаза. – И снова смотрит в камеру: – Спасибо, спасибо. Вы прям засыпали меня комплиментами. На самом деле такие стрелки делаются очень просто. Хотите сниму видео? Ладно, ребят, мне пора. Нам с подругой еще нужно обсудить, кому же ее парень посвятил свою новую песню.
Крис машет в камеру рукой, а затем останавливает эфир. Я со всей дури шарахаю ее папкой для акварели. Шарахнула бы по башке, но не достаю, поэтому удар приходится на плечо.
– Ты вообще нормальная? – спрашиваю полушепотом.
– Да чего ты? Он все равно ничего не услышал.
– А если посмотрит?
– Не посмотрит.
– А если кто-то из наших это смотрел?
– Не смотрел. Не ссы.
Крис прячет телефон в карман джинсов и достает пачку с сигаретами. Она протягивает ее мне, но мои руки заняты. Крис вытаскивает сигарету, прикуривает и затягивается, а затем длинным ногтем с потрескавшимся лаком сбивает пепел на землю.
– Не смылось? – она трогает мои колокольчиковые кудри.
– Не смылось.
– Ну, может, еще смоется? – она проводит пальцем по щеке и стирает размазавшуюся тушь.
– Может.
– А это что? – еще одна затяжка и она наконец-то замечает цветок.
– Стоял на моей парте.
– Ой, у фиолетовой девочки появился тайный поклонник.
– Я тебя сейчас еще раз стукну.
– А может, и не тайный, – она взглядом косится в сторону Тима.
– Колокольчик, – делаю вид, что не понимаю дурацких намеков. – Это не фиолетовый, а колокольчик.
Ставлю горшок на землю и протягиваю Крис записку. Она внимательно ее изучает и возвращает мне.
– Что скажешь?
– Пфф, это точно не он? – Крис снова косится в сторону Тима.
– Нет.
– Уверена?
– Нет!
Выхватываю сигарету из рук Крис, затягиваюсь, и тревога хотя бы на мгновенье меня отпускает.
– Я ни в чем уже не уверена. Но вряд ли это в духе Тима. Он скорее напишет песню, где всему миру расскажет, какая ты… нехорошая девочка.
– Так ты все-таки думаешь, что песня про тебя?
– Если она не про меня, я убью его.
Боковым зрением все это время слежу за Тимом. А он смотрит на нас прямо в упор и даже не скрывает этого.
– Я нашла новое классное место для вечерних посиделок, – говорю я и нарочно повышаю голос, чтобы Тим точно услышал. – Это заброшенная стройка в конце нашей улицы. В прошлом году там начали строить магазин или что-то типа того, но ничего так и не сделали. Место огорожено, но есть лазейка, – я смотрю на Тима уже открыто и добавляю еще громче: – Сегодня вечером пойду туда писать. Отличное тихое местечко. Придешь? – спрашиваю у Крис ради приличия. Не хочу, чтобы она приходила. Хочу, чтобы пришел Тим. Как бы случайно.
Тим тушит окурок сигареты о ржавую рабицу забора, отделяющего школьный двор от внешнего мира, натягивает на плечо чехол с гитарой и подходит к нам, гремя металлическими цепочками на потрепанной косухе. И Крис не успевает ответить на мой вопрос.
– Эй, – говорит он, поправляя курчавую челку, которая постоянно падает на глаза.
Рукав косухи подпрыгивает вверх, и я замечаю у него на запястье резинку-пружинку для волос. Все еще носит.
– Эй, – отвечаю я.
– Есть ответы на тест по алгебре?
– Нет, я свои уже отдала, – говорю я и смотрю на Крис.
– Я тоже, – говорит она.
И это чистейшая правда. У меня нет ответов. А не то, что я обиделась и теперь не хочу помочь. Да, порой я сильно злюсь на Тима. Но хочу, чтобы у него все было хорошо.
Тим отхаркивается, затем плюет в сторону и говорит почти равнодушно:
– Ясно.
Замечаю у него на шее что-то похожее на бинт, заклеенный пленкой.
– Что это? – спрашиваю и тянусь рукой, но Тим уворачивается.
– Эй, про личное пространство слышала?
Натягиваю рукав байки, чтобы скрыть широкий кожаный браслет, который маякнул, пока я пыталась дотронуться до Тима.
– Так что это? – спрашиваю я.
– Подрался с твоим тайным поклонником.
Тайным поклонником? Я бросаю взгляд на цветочный горшок. Неужели он что-то знает?
– Твое наказание закончилось? – спрашивает Тим.
– Откуда ты знаешь про наказание? – я делаю вид, что не знаю, что знаю, что он знает.
– Твоя подруга сказала, – и он кивает в сторону Крис.
– Ааа, – протягиваю я.
Конечно же, я в курсе, что Крис, пусть и случайно, но проболталась про мое наказание Тиму, когда они пересеклись на физре. Она соврала ему, что я сбежала на свидание и вернулась позже установленного времени. Вот только Крис тоже не знает всей правды. Версия для подруги – плохие оценки за контрольные. На самом же деле родителей вызывали в школу, потому что я сказала психологу, что меня бьют дома – вот откуда синяки. И та решила вызвать родителей на серьезный разговор. Дома никто меня не бьет, я соврала. Итог – две недели без телефона, чтобы у меня нашлось время подумать о своем поведении.
– Телефон вернули? – спрашивает Тим.
– Ага.
– Наверное, соскучилась по соцсетям?
– Ага.
– Уже заходила?
– Ага.
– Нашла что-нибудь интересное?
– Да вроде бы ничего не пропустила за эти две недели.
– Ясно.
И Тим уходит, не прощаясь. Даже не улыбнувшись в качестве «пока». Вот же придурок!
«Ведь эта песня про меня?» – хочется крикнуть ему вслед. Но я не кричу. Мне страшно услышать ответ. Я боюсь не того, какой паршивой кажусь со стороны. А того, что это кто-то другой так искромсал его сердце или что там у него в грудной клетке. Кто-то, кто значит в его жизни больше, чем я.
– А что это сейчас было? – спрашиваю я у Крис.
Сама перебираю в голове варианты, у кого же еще могут быть ответы на тест.
– Тим впервые за последний месяц заговорил с тобой. Или уже за два месяца?
– Нет. Я про камеру.
– А, это. Я завела блог.
– Блог?
– Ну да.
– Зачем?
– Чтобы развлекаться.
– Классно! Будешь снимать свои танцы на видео?
– Какие танцы, Соф, успокойся. Это никому не нужно.
– Так как же ты хочешь стать популярной, если не будешь показывать свой танцевальный талант? Сама же говорила, что k-pop популярен. А ты круто танцуешь.
– Есть куча людей, еще круче танцующих. Зачем кому-то смотреть на мои конвульсии?
Крис как всегда. То ли напрашивается на комплименты, то ли и правда недооценивает свои способности.
Я достаю телефон и пишу Диане из параллели: «У тебя есть ответы на тест по алгебре?» – «Да». – «Можешь сфоткать и прислать мне?» Меньше чем через минуту ответы на тест снова у меня, и я отправляю их Тиму. Я делаю это не потому, что люблю его, а потому, что могу сделать. Это важная разница.
– Буду дурачиться на камеру, делать макияж и рассказывать о своей крутой жизни, – говорит Крис. – Вот что интересует публику, а не твои восхитительные таланты. Ты все еще думаешь, что талант может принести славу? Пфф… Люди хотят знать, что ты ешь и с кем спишь. Им нужна только чужая крутая жизнь и лучше в самых грязных подробностях.
– Ты – ученица средней школы искусств, – говорю и передаю Крис сигарету. – У тебя нет крутой жизни.
Хотя понимаю, что должна сказать совсем другое: «Ты – танцовщица! Талантливая танцовщица! И если не это, то что тогда может быть важнее?» Но эту мысль оставляю при себе. Крис все равно меня не послушает. Никто не послушает. Пока я не добилась всемирного успеха, я – лишь пустое место. И изо дня в день должна доказывать этому миру, что имею право быть здесь. Когда мои картины будут висеть в Лувре, только тогда мои слова начнут растаскивать на цитаты под видом дико мудрых мыслей. Даже если я скажу откровенную чушь.
– Ну, об этом мы не будем рассказывать, – отвечает Крис. – Запомни: люди видят тебя такой, какой ты позволяешь себя видеть. Поняла? Говоришь, что успешный художник. И они ведутся на это. Правда никого не волнует. А скажешь, что не выиграла ни один тупорылый школьный конкурс, прослывешь неудачницей.
– Что по сути так и есть.
– Ой все, не хочу больше слышать этого нытья.
Школьный двор наполняется едва слышным звонком на урок, но мы продолжаем стоять в курилке. Крис не спеша тушит окурок все о тот же ржавый забор и выбрасывает его в импровизированную урну из банки кофе с надписью Lavazza, а затем говорит:
– Так с чего ты взяла, что песня про тебя?
– Как минимум, он знал, что сегодня закончится мое наказание и мне отдадут телефон.
– И?
– Я буду в сети и смогу услышать песню.
– И?
– Выкладывать песню раньше не было бы смысла, потому что я бы ее не услышала вместе со всеми.
– Очень слабый аргумент. Я могла бы дать тебе свой телефон, чтобы ты послушала песню.
– Тогда почему он не выложил ее раньше или позже? Почему именно сегодня?
Поднимаю цветочный горшок, и мы с Крис возвращаемся в школу. У самых дверей я торможу и оглядываюсь по сторонам. Школьный двор уже опустел. Но меня не покидает ощущение, что кто-то смотрит.