Крысы плывут по кругу

– Нейросеть обучается.

– Но не познает.

– Я тоже научного открытия не сделаю.

– Почему это?

– Потому.

Наташа налила чай, принялась молча размешивать сахар. Спиральные галактики закручивались у нее в чашке. Плыли друг за другом чаинки, солнца далеких миров.

– А как же эстетическое чувство? – вдруг нашлась она. – Нейросеть не разумеет, что она рисует, не понимает, красиво это или уродливо. Она не знает, ради чего рисует, что хочет донести. Картина – это высказывание. Рисование ради рисования тоже никому не нужно. Нейросеть не вкладывает в картины никакого смысла, значит, она не художник.

Егор не стал возражать.

– Допустим. Но я все равно не понимаю, зачем тебе это? Творчество – такой болезненный путь. Очень сложно добиться того, чтобы твои произведения были интересны еще кому-то, кроме тебя. Тут нужен талант.

– Он у меня есть.

(По правде говоря, Наташа не была в этом уверена, она очень сильно сомневалась, но нужно же было как-то аргументировать свою точку зрения, и она, трепеща от собственной смелости, впервые произнесла это вслух.)

– Я талантлива!

«Не выдумывай. Ты обыкновенная», – ехидно прошептал в голове голос матери.

– Хорошо, если так, – снисходительно согласился Егор. – Но это вряд ли, – добавил он через секунду.

Наташа поджала губы, но говорить ничего не стала. В конце концов, нет у нее никаких убедительных доказательств собственной талантливости. И неубедительных – тоже нет. Никаких нет.

– В науке, между прочим, без таланта тоже нельзя.

– В науке много рутинной работы. Не гениям же, генерирующим по идее в день, ею заниматься, – Егор произнес фразу с таким удовольствием, что очевидно стало: он имеет в виду себя, – всегда нужны трудолюбивые сотрудники со средними способностями. Пусть спокойненько себе работают и получают оклад.

– А этим, как ты говоришь, со средними способностями, нужно сидеть в институте на копеечном окладе? Может, в чем-то другом способности у них совсем не средние?

– Кому-то надо быть средним. Закон распределения не нарушается никогда. Он универсален.

– Получается, кто-то обречен зарыть свой талант в землю?

– Отчего же? Человек свободен. Он всегда может уйти. Другой придет на его место.

– Если я скажу, что хочу уйти, ты же первый начнешь мне доказывать, как я неправа.

– Ты другое. Ты женщина. Во-первых, для женщины главное в жизни не карьера и не талант, а ее мужчина. Во-вторых, женщины по сути своей менее талантливы. Мужчины созданы раздвигать границы Вселенной, а женщины – вдохновлять их на это.

Наташа много раз слышала подобное. Ей казалось, мысль о превосходстве мужчин над женщинами уже накатала в ее сознании жирную колею, в которую проваливались остатки самооценки.

– У тебя своя миссия, которой ты должна гордиться, – продолжал Егор, вдохновенно дирижируя себе булкой с кругляшом колбасы, – ты будущая мать нашего сына, ты хозяйка дома, хранительница очага, как говорится, твоя задача – обеспечить мне надежный тыл, чтобы моя мысль пронзала неизведанное и не распылялась на пустяки…

– Зачем мне тогда писать кандидатскую, если моя миссия – очаг, борщи и вот это все? Может, пошлó оно? И я буду домохозяйкой?

– Для того чтобы лучше понимать, каким прекрасным и важным делом занят я. Муж и жена должны смотреть в одну сторону. Это залог счастливого союза.

– Мы говорили про фестиваль… – робко напомнила Наташа. Она давно не спорила с мужем на отвлеченные темы вроде гендерных ролей. Споры с ним не вызывали азарта, не доставляли удовольствия и ничем не заканчивались. Он стоял на своем, не сдвигаясь ни на йоту, игнорируя или высмеивая ее доводы, и она уставала, сдувалась и сворачивала дискуссию. Наташа объясняла себе это тем, что муж старше ее на пятнадцать лет и с возрастом немного закостенел во взглядах. Она оправдывала его перед собой.

– А что про фестиваль? Вроде уже поговорили. – Егор откусил наконец от своего бутерброда. – Поживем – увидим, может, ты еще по конкурсу не пройдешь.

Оттого, что он произнес последние слова с набитым ртом, звуки «с» в слове «конкурс» и «шь» в слове «пройдешь» прозвучали как «ф». Наташа сумела не выдать, как сильно ее кольнуло замечание, произнесенное походя, за едой.

«Он не верит в мой талант художника. Он даже не видит, как это для меня важно…»

– Не говори с набитым ртом. Это раздражает, – только и сказала мужу Наташа.

Про деньги спросить не осмелилась. Да и зачем бежать впереди паровоза? Надо для начала заявку отправить и «по конкурфу» пройти…

Наташа завернула в пищевую пленку многослойный бутерброд, похожий на стопку книг, сунула в пакет к контейнеру с супом.

Путь до института занимал минут двадцать, и в случае удачной погоды они бывали приятны: малоэтажные дворики с сиренью, снежноягодником и клумбами, школа, спортивная площадка, участок проспекта, обсаженный кленами, что летом давали уютную тень, а по осени радовали красками.

Для Егора возможность ходить на работу пешком перевешивала существенные недостатки выбранной квартиры: тесный санузел, который раздражал Наташу, вид на стену соседнего дома, маленький, шумный и тряский лифт. Спускаясь в нем, она чувствовала себя внутри спичечного коробка, смытого в канализацию.

Ей понравилась другая квартира, дальше от института и чуть дороже, светлая, с большими трехстворчатыми окнами на проспект и балконом во вьюнке после прежней хозяйки, но она привыкла к главенству Егора во всех важных вопросах и, как всегда, пожертвовала своим выбором в пользу мужниного.

Радостно щурясь на осмелевшее полуденное солнце, Наташа догуляла до института. Прежде чем отдать мужу обед, решила заглянуть на минутку на третий этаж, к своим.

Дойдя до закутка, где ребята обычно купали крыс, Наташа издали почувствовала знакомый тяжкий дух находящегося рядом вивария. Запахи прелых опилок, вареной рыбы и испражнений сливались в совершенно невыносимый коктейль, к которому примешивалось еще что-то, чего Наташа не могла назвать, – запах обреченности, наверное, – нематериальный тошнотворный признак существ, рожденных только для того, чтобы умереть.

Она заглянула к коллегам.

В маленькой комнатке с кафельными стенами стояло четыре пластмассовых бака с водой. Рядом с каждым на табуретке сидел человек в клеенчатом переднике, зачарованно глядящий на секундомер. В баках плавали крысы. Они барахтались, часто-часто перебирая лапками, пофыркивая, стряхивая капли с острых усатых мордочек. Они плавали по кругу, безуспешно пытаясь уцепиться за скользкие стенки. Они плавали, покуда хватало сил. В этом заключалась суть эксперимента. Крысам давали специальные добавки и смотрели, как улучшаются их «спортивные успехи».

Демьян, Любовь Ивановна, Аля и Ульяна, студентка, каждые три минуты вынимали крыс, давали отдохнуть ровно шестьдесят секунд, согревали в тряпках и пускали на новые круги до тех пор, пока утомленные животные не начинали тонуть. Тогда пытка заканчивалась, крыс вытирали и сажали обратно в клетки.

За каждые три минуты на воде крыса получала палочку в учетную тетрадь. Плавали они по-разному. У каждой был свой характер, стиль. Какая-то начинала резво, быстро уставала и шла ко дну на третьей или четвертой трехминутке. Какие-то плавали неторопливо, не растрачивая сил на скорость, и хватало их на восемь-девять сетов.

Эксперимент с плавающими крысами представлялся Наташе мощной метафорой для описания жизни в целом: что бы ты ни делал, как бы ты ни боролся и каким бы ни был терпеливым и сильным, в итоге тебя неизбежно пустят под гильотину. А Георгий Алексеевич, поставленный над миром крыс демиургом, вполне возможно, набирал карму: если верить буддистскому учению, каждый может переродиться в крысу, обреченную плавать кругами до изнеможения, чтобы впоследствии умереть от ножа.

На подоконнике разложен был медицинский чемоданчик. Славик делал свою часть работы: брал у плавающих крыс кровь на анализ. Садовыми ножницами он аккуратно подрезал кончик хвоста и стряхивал созревшую в ранке глянцевую каплю на предметное стекло.

Наблюдая за кружащими в баках животными, присутствующие расслабленно болтали, иногда наклоняясь, чтобы выловить из воды ситом с длинной ручкой крысиные экскременты, похожие на черный рис.

Ульяна вытирала крысу, белого здорового самца линии Wistar, с нежностью вглядываясь в любопытную мордочку с шевелящимися усами и гранатовыми зернышками глаз.

– Замерз? И чего ты такой шебутной, сиди, я тебя укрою.

Эту девочку-третьекурсницу единственную Георгий Алексеевич освободил от участия в забоях – пожалел. Ее чуткое отношение к животным видели все. Как-то она даже унесла домой из вивария двух крыс, избавив их тем самым от смерти. Кто-то просчитался, планируя эксперимент, заказал больше, чем нужно; крысята выросли, их никто не забрал, и работники вивария собирались забить их просто так, потому что они «лишние».

– Я только до обеда, – взглянув на часы, напомнил Демьян.

– Куда это ты торопишься? – поинтересовался Славик.

– У меня собеседование.

– Уходишь от нас? – ревниво предположила Аля.

– Не, буду совмещать. Мы с подругой ипотеку взяли. – Демьян повесил клеенчатый передник с аляповатыми розами на крючок, отряхнул модные джинсы, выверенным движением поправил косую челку. – Только Георгию Алексеевичу не говорите.

Наташа посторонилась, выпуская коллегу.

– Вот молодежь, – вздохнула вслед Любовь Ивановна. – Прыг-скок по собеседованиям, по совместительствам. В наше время аспиранты головы не поднимали от работы, вот и результат был, кандидатские писали – нынешним докторским не чета.

– У тебя же скоро защита, – Славик взглянул на Наташу, – как готовность?

– Нормально. – Она всегда смущалась, если надо было говорить о работе.

– Литобзор написала? – спросила Аля.

– В процессе… – Наташа мысленно вернулась к ноутбуку, в котором опять сегодня пересохранила файл без изменений, потому что рисовала.

– Что собираешься делать после? – не унимался Славик. – В институте останешься?

– Вы вот спрашиваете, – заметила Любовь Ивановна, – а для нас это было естественно, как дышать. Если шли в науку – значит, всё, жизнь определена. А для вас институт – будто какой-то отстойник, где можно покрутиться, пока другая работа не найдется, более денежная.

– Я останусь, – сказала Наташа.

«Егор никуда меня не отпустит…»

– Молодец, – рассмеялся Славик. – Вот видите, Любовь Ивановна, есть и в нашем червивом поколении идейные люди!

– Хорошо, если так, Наталия. Жаль, мама твоя не увидит твоих успехов.

– Ничего себе, – воскликнул Славик, – какой высокий у этой крысы лактат! Долго она плавала? Номер четыре.

– Три круга. Слабенькая совсем.

– Оно и видно. У тех, кто хорошо плавает, лактат низкий. Набирается статистика потихоньку.

– Четвертый из группы, принимающей антиоксиданты, – напомнила Любовь Ивановна.

– Ах ты ж, блин, – радость на лице Славика сменилась досадой, – опять выпадение…

– Докторскую-то твою мы когда-нибудь увидим? – спросила Аля.

– Не знаю, – отозвался он, – с темой никак не могу определиться. Наработок достаточно, но из разных областей. Тут кусок, там кусок… Надо и правда что-нибудь из них сляпать… Да все никак не собраться с мыслями. Деньги сами себя не заработают, на второй работе – вечный аврал. Дача сама себя не построит. Ремонт который год уже закончить не можем. Одно приделали, другое отвалилось. Замкнутый круг. Вечно волосы дыбом, а спина в мыле. Какая тут докторская?

– На второй работе сильно больше платят? – уточнила Аля, воспользовавшись тем, что Любовь Ивановна куда-то вышла.

– Побольше. Но там и пока три шкуры не снимут, не слезут. Коммерция, что говорить. Тут я отдыхаю, братцы. А денежка хоть маленькая, но капает.

– Ага, – усмехнулся Демьян, – заработки наши тут как сбор дождевой воды: с неба, но маловато, если желоба нет приличного… Всю жизнь здесь, никуда не рыпаясь, можно отработать только по призванию.

– Вот и я думаю, – Аля мечтательно подняла глаза к потолку, – может, и мне изменить нашему родному институту с какой-нибудь фирмочкой… А то и путешествие хочется, и маникюр…

Славик рассмеялся.

– Давай, давай! А то ты одна у нас тут без трудового адюльтера.

– Наташка же еще, и Ульяна.

– Что? Вы обо мне? – Студентка сюсюкала с крысой, сидящей у нее на коленях, и разговор не слушала.

– Ты ведь у нас на четверть ставки, Уля?

– Да, а что такое? – удивилась девушка.

– Не обидно тебе молодость тут просиживать?

– Ну… надо же где-то работать, – она качнула длинными ресницами, – я и не думала даже… Мне предложили, я согласилась.

– То есть у тебя нет чувства, что это твое призвание и тут твое место? – волнуясь, спросила Наташа.

– Я хотела стать ветеринаром, – призналась Уля.

– Почему тогда в нашу лабораторию пошла?

– Так получилось. – Девушка вздохнула, опуская крысу в бак. – Давай, плыви, плыви, мой хороший.

Наташа распрощалась с коллегами и пошла на четвертый этаж, к мужу. Разговор несколько утешил ее, но и растревожил. Она не одна, оказывается, такая. Далеко не каждый, кто работает в институте, одержим идеями, как Егор, и видит в науке свое призвание. Получается, люди выбирают себе дело по разным случайным причинам куда чаще, чем по внутреннему зову. Только почему других это как будто не беспокоит? Они работают здесь и не собираются вроде ничего менять… Наташа тоже вроде не собирается… Но у нее все несколько сложнее: для Наташи наука не просто работа, потому что надо же где-то работать, не источник манны небесной, не временная пристань на пути к мечте, а жестокий и странный долг, ведь он не может быть ни выплачен, ни прощен, потому что кредитора уже нет на этой земле…

Наташа остановилась перед дверью в лабораторию мужа.

«Почему меня так волнует, что я не на своем месте? Почему я не могу просто расслабиться и сидеть, как они? Откуда это чувство, будто где-то без меня что-то рассеивается, исчезает, умирает и мне нужно туда успеть?»

Эксперимент с плавающими крысами велся в лаборатории без перебоев уже несколько лет. Каждый приходящий сотрудник обязательно вводился в курс дела и приобщался к круговороту истязания и уничтожения маленьких белых зверьков. Наташа впервые задумалась о цели этого эксперимента: ради чего крысы плавают кругами до изнеможения каждый день в течение пяти недель, а потом погибают на гильотине? Ведь никто при ней ни разу об этом не рассуждал вслух: ни Славик, ни Аля, ни Демьян, ни студенты… Даже Любовь Ивановну, казалось, это не особо интересует.

Они все просто делали то, что велел Георгий Алексеевич, априори считая, что у него есть какая-то цель. Хотя бы у него.