Глава первая
Код восемь. Ташкент, ул. Ленина. Генерал-лейтенант Бесчастнов Алексей Дмитриевич
– Хотя… – капитан Петров ещё раз задумчиво оглядел комнату. – С выездом, пожалуй, погодим, не будем горячку пороть. А, как считаешь, Тимур?
– Считаю, нам всем… – коротко и ёмко выразился старший лейтенант Боширов. – Но бежать из республики и впрямь не выход. Во-первых, нас по любому перехватят. Во-вторых… – он покачал головой. – Не выход, короче.
– Согласен, – сказал Петров. – Тогда остаётся один вариант.
– Застрелиться из табельного оружия? – догадался старший лейтенант.
– За что я тебя люблю, так это за здоровое чувство юмора и неизменный оптимизм.
– Ага, – сказал Боширов. – Я такой. Так что за вариант?
– Пекарь, – сказал Петров. – Звоним прямо ему по защищённой линии. Код восемь. Примет, я уверен. Он в городе сейчас и на рабочем месте.
– Допустим. И что мы ему скажем?
– Всё, – уверенно произнёс Петров. – Всё скажем, расскажем и предъявим. Начиная от мальчика Серёжи, – он бросил на меня взгляд, словно желая убедиться, не исчез ли я, – и заканчивая антигравом и записями всего, что здесь, случилось. А девушка Наташа украсит нашу повесть, – он подмигнул Наташе.
Та спокойно улыбнулась в ответ – украшу, мол, не сомневайтесь. Я в очередной раз подумал, что с Наташей мне повезло. Ещё, вроде, и не было ничего серьёзного между нами, а она уже демонстрировала лучшие человеческие качества в самых непростых ситуациях. Собранная, спокойная, готовая ко всему. Чем не жена для межзвёздного бродяги, потерявшего родину? Ещё и красивая, и сексуальная… Так, отставить про жену, не до этого сейчас.
– Хм… Рискованно. А вдруг Пекарь в курсе всех этих дел?
– Уверен, не в курсе. Что до риска… Из республики когти рвать ещё рискованнее. Перехватят – всем точно хана. А так шанс есть. И шанс хороший. Пекарь – справедливый мужик. Суровый, но справедливый. Если узнает, что под него копали… Короче, есть маза не только вывернуться, но ещё и по новой красивой звезде на погоны словить. Как вам такая перспектива, товарищ капитан?
– Неплохая, товарищ майор. А что, может, ты и прав. Стоит рискнуть.
– Кто такой Пекарь? – спросил я.
– Бесчастнов Алексей Дмитриевич, – сказал Петров. – Генерал-лейтенант и начальник Комитета государственной безопасности Узбекской ССР.
– Хороший человек?
Петров и Боширов рассмеялись.
– Кому как, – сказал товарищ капитан. – Надеемся, для нас будет хорошим. Наше дело же правое?
– Правее только Гарринча[1], – сказал я. – Да и то вряд ли.
Перед тем, как покинуть партийную резиденцию узбекских товарищей, я привёл в чувство охрану, а затем, приказав всё забыть, усыпил.
Это оказалось совсем просто, – Шавкат и Рустам обладали всего лишь неплохими рефлексами и навыками, но в плане психической и психологической защиты были абсолютно беспомощны. Что и понятно. С одной стороны, никто их этому не учил, в отличие от тех же товарищей офицеров Петрова и Боширова, а с другой были они весьма неразвиты интеллектуально и натасканы на беспрекословное подчинение. Чем слабее личность, тем легче ею управлять.
То же самое проделали и с охранником на въезде, забрав также плёнку с камер наблюдения.
Наш шофёр, которого, как выяснилось, звали Игнат и который отличался эталонной невозмутимостью, домчал нас до центра Ташкента за каких-то полчаса.
Пока ехали, товарищ капитан снял трубку телефона в машине, набрал несколько цифр и поставил телефон на громкую связь.
– Бесчастнов слушает, – раздался глуховатый мужской голос.
– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант. Капитан Петров, Пятый отдел. У нас код восемь.
– У нас?
– Со мной старший лейтенант Боширов, шофёр Игнат Авдеенко и двое гражданских. Сергей Ермолов, тринадцать лет и Наталья Черняева, восемнадцать лет.
– Код восемь. Ты уверен, капитан?
– Как бог свят, товарищ генерал-лейтенант. Дело сверхважное. Иначе я не стал бы звонить, вы же понимаете.
– Бога нет, капитан. Ладно. Когда будете на месте?
– Пятнадцать-двадцать минут.
– Хорошо, сразу ко мне. Пропуска на Ермолова и Черняеву будут внизу.
– Есть.
Петров положил трубку и перевёл дух.
– Всё, – сказал он. – Назад дороги нет.
Комитет госбезопасности республики Узбекистан располагался в мощном четырёхэтажном классическом здании в центре Ташкента на улице Ленина. Игнат поставил машину на служебной стоянке, и мы, немедля направились к главному входу, нагруженные антигравом, двигателем с пропеллером и парапланом в сумке и деньгами.
Поднялись по широкой лестнице на крыльцо, окунулись в прохладу здания. У нас с Наташей не было документов, удостоверяющих личность, и нас чуть было не тормознули на турникете.
Но обошлось.
– Сам ждёт, – сказал охране Петров. – Хочешь, чтобы я ему позвонил?
– Под вашу ответственность, – буркнул охранник.
– Ещё бы. Конечно, под мою.
Служебный лифт поднял нас на третий этаж. Мы прошагали до нужного кабинета (начищенный паркет сиял под ногами), вошли. Секретарша – женщина средних лет в строгих очках, с русыми волосами, собранными на затылке в тугой пучок, подняла глаза от пишущей машинки, молча кивнула на дверь.
Петров постучал.
– Входите! – уверенно раздалось из-за двери.
Мы вошли.
Кабинет председателя КГБ Узбекистана генерал-лейтенанта Бесчастного Алексея Дмитриевича был обширен, но не чрезмерно и обставлен, скорее, по-спартански.
Рабочий стол с несколькими телефонами. К нему под прямым углом примыкает стол для заседаний со стульями по обе стороны. На столе – классический графин с водой на подносе и стаканы. Ещё один стол, на котором громоздится магнитофон и колонки. Стандартный застеклённый книжный шкаф с работами классиков марксизма-ленинизма. Шкаф для одежды. Вешалка. Большой несгораемый шкаф-сейф. Ещё одна дверь, ведущая, скорее всего, в личную комнату отдыха. Три портрета на стене над рабочим столом: слева – Генеральный секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Леонид Ильич Брежнев; справа – председатель КГБ СССР Юрий Владимирович Андропов; посередине – председатель Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, народный комиссар внутренних дел Феликс Эдмундович Дзержинский.
Человек за столом, лет шестидесяти, в форме с погонами генерал-лейтенанта и орденскими планками на груди, поднял от бумаг голову.
– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант! – рявкнул Петров. – Разрешите войти!
– Уже разрешил, – едва заметно усмехнулся хозяин кабинета. – Проходите, садитесь. Что это вы притащили?
– Сейчас доложим, товарищ генерал-лейтенант. Это очень важно. Но сначала, если позволите, всё-таки код восемь.
– Да, разумеется. Кто?
– Полковник Усманов Ибрагим Хикматович.
– Начальник Пятого отдела?
– Так точно. Наш с товарищем старшим лейтенантом Бошировым непосредственный начальник.
– Доказательства есть, капитан? Железобетонные доказательства?
– Так точно. Наши показания и магнитофонная запись.
– Рассказывай. Только без лирики, по делу.
– Слушаюсь.
Докладывать Петров умел. Коротко и ясно он рассказал обо мне, антиграве, и как некоторые высокопоставленные представители компартии Узбекистана вкупе с начальником Пятого отдела КГБ Узбекистана полковником Усмановым намеревались использовать это поистине революционное изобретение в своих корыстных целях.
Генерал-лейтенант слушал, бросая на меня время от времени короткие внимательные взгляды.
– Ставь запись, – потребовал он, когда капитан закончил.
Петров достал катушку, поставил, включил магнитофон.
Лёгкий шорох. Тишина.
«Здравствуйте», – услышал я свой голос и следом Наташин: «Здрассьте». «Здравствуйте, здравствуйте, молодые люди, – это уже товарищ Шаниязов. – Проходите, присаживайтесь… Меня зовут Акил Ровшанович…»
Запись вышла на удивление чёткой. Умеет работать Комитет госбезопасности, умеет.
Бесчастнов слушал внимательно, с непроницаемым лицом, чуть склонив голову набок. Только в одном месте, когда Шаниязов упомянул полковника Усманова, на мгновение сузил глаза.
Пока генерал-лейтенант слушал, я вошёл в орно, чтобы оценить его ауру.
Быстрый и глубокий ум. Мгновенно оценивает ситуацию, просчитывает на несколько ходов вперед. При этом осторожен и в меру честолюбив. Не предаст. И другим предательства не простит.
Здоровье… Давление повышено, лишний вес, возраст. Сосуды, сердце. Не критично пока, но… Курит, понятно. Что ж за беда у них у всех на Земле с этим курением, просто повальная какая-то беда. Курят все, как подорванные, начиная от детей моего возраста и даже младше и заканчивая стариками, которым скоро в могилу. Потому и скоро, что курят.
Запись кончилась.
Я прямо видел, как поднимается давление у генерал-лейтенанта. Э, а вот этого не надо, сигарета вообще ни к чему сейчас.
Вышел из орно.
Бесчастнов уже сунул в рот сигарету и собирался прикурить от зажигалки.
– Не нужно, товарищ генерал-лейтенант, – сказал я.
– Что?
– Не нужно сейчас курить. Минут через пять-десять можно, не сейчас. У вас давление скакнуло от неприятных известий. Сигарета только хуже сделает.
– Ты-то откуда знаешь? – серо-голубые глаза Бесчастного, казалось, готовы были пробурить меня насквозь.
– Разрешите доложить, – сказал Петров. – По неподтверждённым данным этот юноша не только антиграв изобрёл и построил. Он умеет лечить руками и каким-то образом видит, чем болен человек.
– Как это – видит?
– Глазами, Алексей Дмитриевич, – сказал я. – Позвольте? Не нравится мне ваше давление.
Встал со стула, подошёл к генералу:
– Повернитесь ко мне лицом, пожалуйста.
Он развернул кресло.
– Я коснусь ваших висков пальцами, это не больно и не долго. Закройте глаза и попробуйте расслабиться. Представьте, что вы сидите на берегу лесной речки. Вода журчит. Солнышко. Облака. Птицы в лесу перекликаются…
– Ширенка, – улыбка тронула полные губы генерала. – Речка моего детства. Подойдёт?
– Лучше не бывает, – заверил я.
Понятия не имею об этой речке, но уверен, что для моего пациента сейчас и впрямь лучше не бывает.
Мне хватило трёх с половиной минут, чтобы снизить хозяину кабинета давление до нормального.
Ещё две – закрепить успех, чуток поработав с сосудами и сердцем (никакого серьёзного вмешательства – так, лёгкая настройка энергетических полей, которые имеются не только у всякого живого существа, но и у всякого живого органа).
Убрал руки, вышел из орно.
– Можете открыть глаза.
Генерал-лейтенант открыл глаза, поморгал, прислушиваясь к себе.
– А ведь хорошо! – воскликнул радостно-удивлённо. – Прямо сил прибавилось, – он повёл широкими крестьянскими плечами. – И курить не хочется. Чудеса. Как ты это делаешь?
– Могу объяснить. Но, первое, – это долго. И второе – получается не со всеми, не всегда и не со всякой болезнью. Это к тому, что не стоит на меня в этом плане серьёзно рассчитывать. Чуть помочь – да. Но не более того.
Мы встретились с генералом глазами. По-моему, он всё понял быстро и правильно.
– Хорошо, – сказал Бесчастнов. – С этим потом. Сначала – Усманов.
Вызванный немедленно полковник Усманов Ибрагим Хикматович поначалу талантливо сделал вид, что он совершенно не понимает, о чём речь. Однако под давлением неопровержимых доказательств, в конце концов, признался во всём. Мне даже не пришлось помогать. Ну, разве что самую малость и совершенно незаметно.
– Погоны, конечно, придётся снять, – сказал ему Бесчастнов.
– Если я сниму погоны, долго не проживу, – криво усмехнулся Усманов.
– Ничего. Я позабочусь, чтобы прожил. Семью тоже не тронут. Но при одном условии. Мне нужны все. Абсолютно все.
– Хорошо, записывайте…
Когда через час Усманова увели, я понял, что голоден. О чём и сообщил присутствующим.
– Я тоже хочу есть, – сказала Наташа. – И ещё очень беспокоюсь, как там наши родители и твои дедушка с бабушкой. Сейчас уже шесть вечера. Мы должны были давным-давно быть дома, они, наверное, с ума сходят.
Бесчастнов ткнул клавишу селекторной связи:
– Татьяна Владимировна, бутерброды с хорошей колбасой и чай на всех. И хлеб, пожалуйста, режьте потолще, как я люблю, а не как вам мой врач шепчет.
– Перекусим, – сообщил он. – Нормально потом поедим, сейчас времени нет. Телефон у вас дома есть, Наташа? Должен быть, если папа такую должность занимает.
– Да, есть.
– Диктуйте номер, – генерал-лейтенант снял трубку.
– Алло, – произнёс он через минуту. – Добрый вечер. Это квартира Черняевых? Илья Захарович? Вас беспокоит генерал-лейтенант Бесчастнов Алексей Дмитриевич. Председатель Комитета госбезопасности Узбекистана. Нет, не шутка. Слушайте меня внимательно…
– Ну вот, – сказал он через пять минут, кладя трубку на рычаги. – Через два – два с половиной часа твои, Наташа, родители и твои, Серёжа, дедушка с бабушкой и прабабушка будут здесь. Поживут в Ташкенте день-два, пока мы разные дела не уладим. На всякий случай.
– Где поживут? – спросил я.
– Имеется у нас для подобных случаев специальное жильё, – сообщил Бесчастнов. – Не волнуйся. За ними присмотрят.
– Есть ещё одна семья, которую нужно привезти в Ташкент, – сказал я.
– Кто?
– Кофманы. Муж и жена. Иосиф Давидович и Эсфирь Соломоновна. Там же, на Металлургов живут, в Алмалыке. Адрес я скажу. Телефона нет.
– Евреи, – утвердительно произнёс генерал-лейтенант. – Куда ж без них… Это с помощью Кофмана золото достали, я правильно понимаю?
– Так точно, – сказал Петров.
– Без Кофманов вообще бы ничего не вышло, – сказал я. – Вопрос был не только в золоте, а в его техническом использовании. Иосиф Давидович проделал сложнейшую ювелирную работу. Не знаю, кто бы сумел сделать так же.
– Ага, так он ювелир?
– И ветеран войны. Танкист. На окраине Будапешта его танк подбили, а мой дед его спас. Дядю Юзика, не танк. Танк сгорел. Экипаж погиб, один дядя Юзик выжил.
– Я понял, – кивнул Бесчастнов. – В Будапеште, значит. Надо же, как мир тесно устроен. Сколько живу, столько удивляюсь. У нас с Юрием Владимировичем, – он покосился на портрет Андропова, – тоже в Будапеште было дело в пятьдесят шестом… – по его лицу пробежала и пропала короткая тень воспоминания, – Ладно, и Кофманов привезём. Что-нибудь ещё?
Прошло время, и я узнал, что Ювелиром звали иногда председателя КГБ СССР Юрия Владимировича Андропова коллеги, поскольку его дед по матери был евреем, родом из Финляндии, и до революции владел на Москве магазином, торговавшем ювелирными изделиями. Совсем недалеко от нынешнего здания Комитета госбезопасности на Лубянке, к слову.
Но это было позже. А пока я просто догадался, что товарищ генерал-лейтенант Бесчастнов Алексей Дмитриевич не только умён, но и вполне доверяет совей интуиции и «знакам свыше», если можно так назвать мелкие случайности и совпадения, которые большинству кажутся таковыми, но на самом деле ими не являются. Или не всегда являются.
– Это всё, – сказал я. – Пока.
– Отрадно слышать. Ответь мне на один вопрос, Серёжа.
– Только на один?
– Пока на один.
– Давайте, – сказал я. – Хотя лучше бы после бутербродов. Жрать охота – сил нет.
Генерал-лейтенант весело рассмеялся.
– Знакомо! Сам по молодости вечно голодный был. Тебе тринадцать?
– Ага. С половиной.
– Я в твои годы в пекарне работал. Отсюда и кличка – Пекарь, они думают, я не знаю, – он кивнул на Петрова и Боширова, которые одновременно состроили искренне непонимающие лица. – Только это и спасало. Бывало, зимой стянешь пару свежих бубликов с лотка… Горячих! Пахучих! На улице мороз, в подсобку нырнёшь, в уголке присядешь, слопаешь этот бублик в четыре укуса, да так, чтобы ни крошки не упало, второй – за пазуху, и снова жить можно… да.
Открылась дверь, и Татьяна Владимировна внесла большой поднос, на котором стояли чашки с чаем блюдо с толстыми бутербродами и сахарница.
Какое-то время все с аппетитом уплетали бутерброды, запивая их вкуснейшим горячим сладким чаем (за один только чай можно полюбить Землю, нет у нас, на Гараде такого напитка даже близко).
– Я умер, товарищ генерал-лейтенант, – сообщил я после второго бутерброда.
– Что? – от неожиданности Бесчастнов чуть не поперхнулся.
– Семнадцатого февраля сего года я умер, – повторил я. – Клиническая смерть. Меня сбила машина. Случилось это в городе Кушка – самой южной точке Советского Союза. Врачи отчаянно боролись за мою молодую жизнь, и всё-таки победили. Хотя я думаю, что здесь не обошлось без какого-то редчайшего стечения обстоятельств, которые иначе можно назвать чудом. Во всяком случае, мои врачи считают, что произошло медицинское чудо. Я умер, но воскрес.
– Какие именно врачи?
– Например, начальник кушкинского госпиталя, подполковник медицинской службы Алиев Ильдар Хамзатович.
Бесчастнов кивнул.
– Дальше.
– Дальше начались и вовсе непонятные вещи. Я быстро встал на ноги, всё зажило быстрее, чем на собаке. Более того, после выздоровления, точнее, ещё в процессе, я почувствовал, что во мне проснулись новые способности. Скажем так… не совсем обычные.
– Например, умение лечить руками?
– Например. Но не только. Я вижу в темноте. Различаю слова, сказанные тихим шёпотом, за тридцать, а то и пятьдесят шагов. Моя реакция быстрее реакции самого тренированного человека, а память практически абсолютна.
– Он семьдесят пять метров под водой проплывает спокойно, – сказала Наташа. – Без маски, трубки и ласт. И я думаю, что это не предел.
– Не предел, – подтвердил я.
– Это ладно, – сказал генерал-лейтенант. – Впечатляюще, но, в принципе, объяснимо. Прямо в этом здании имеются люди, способные за несколько секунд запомнить массу информации и даже проплыть сотню метров под водой. Да и людей с необъяснимыми с точки зрения марксистской науки способностями я встречал. Вот эта штука, – он показал пальцем, – Гравигенератор твой. Антиграв. Экранирует силу тяжести, так?
– Да, нейтрализует воздействие гравитационного поля.
– Как тринадцатилетний мальчишка, пусть и получивший чудесные способности после клинической смерти, смог это придумать?
– Честно? – спросил я.
– Будь любезен.
– Не знаю. То есть, вообще понятия не имею. Сунул руку в ящик и вытянул антиграв. Как отец Кабани.
Глава вторая
Демонстрация. Хороший самолёт Ту–154. Председатель КГБ СССР Юрий Владимирович Андропов
– Кто? – спросил Бесчастнов.
– Литературный персонаж, – сказал Петров. – Из повести братьев Стругацких «Трудно быть богом». Гениальный изобретатель-самоучка. «Ящик… – повторил отец Кабани упавшим голосом. – процитировал он по памяти. – Это мы говорим, будто мы выдумываем. На самом деле все давным-давно выдумано. Кто-то давным-давно всё выдумал, сложил всё в ящик, провертел в крышке дыру и ушел… Ушел спать… Тогда что? Приходит отец Кабани, закрывает глаза, с-сует руку в дыру… Х-хвать! Выдумал! Я, говорит, это вот самое и выдумывал!.. А кто не верит, тот дурак… Сую руку – р-раз! Что? Проволока с колючками. Зачем? Скотный двор от волков… Молодец!»
– Спасибо, капитан, – поблагодарил Бесчастнов. – Слышал, но не читал.
– Прочтите, товарищ генерал-лейтенант, – посоветовал я. – Хорошая книжка.
– Может быть, и прочту, – задумчиво произнёс Бесчастнов. – И вот что, хватит уже генеральничать. Зови меня Алексей Дмитриевич. Я тебе в деды гожусь.
– Слушаюсь, Алексей Дмитриевич, – сказал я. – Мой дед, кстати, девятьсот десятого года рождения.
– Вот видишь, а я тринадцатого. Воевал дед, говоришь?
– Воевал. В разведке.
– Почти коллеги, значит. Ладно, интересно будет познакомиться с твоим дедом… По всему видать, не робкого десятка человек. Так что же, можешь прямо сейчас мне продемонстрировать, как твой антиграв работает?
– Не вижу препятствий, – сказал я. – Медицинские или любые другие весы в этом доме найдутся?
– Пошли.
Бесчастнов открыл вторую дверь в стене. Как я и предполагал, там имелась небольшая комната отдыха. Диван, кресло, телевизор, полка с книгами (я отметил «Три мушкетёра» Дюма, «Остров сокровищ» Стивенсона и «Пётр Первый» Алексея Толстого), журнальный столик с газетами и настольной лампой.
Уже хорошо знакомые мне белые медицинские весы стояли в углу, у окна с задёрнутой шторой.
– Врач говорит, надо за весом следить, – сообщил Бесчастнов. – И физические упражнения. А когда? Времени нет совершенно.
– Врач прав, – сказал я. – На самом деле физические упражнения дадут вам время, которого сейчас не хватает. А вес… Сладкое любите? Пирожные там всякие, конфеты?
– Нет. Но чай с сахаром пью.
– Пейте и дальше. А также ешьте побольше мяса, можно жирного, и поменьше хлеба. Больше белков и животных жиров, меньше углеводов.
– И масло сливочное можно?
– Нужно. Жарить тоже на сливочном масле. И яйца куриные, и сало ешьте много и смело. Лучший завтрак – яичница на сале.
– Правда? – в голосе председателя КГБ Узбекистана послышалась какая-то детская надежда. – Обожаю яичницу по утрам.
– Вот и ешьте на здоровье. Только хлеб пусть вам жена и Татьяна Владимировна всё-таки потоньше режет. Крупы и макароны тоже ограничьте.
– Но врач говорит…
– Врачи тоже люди, а люди ошибаются, – всё это я рассказывал, надевая на себя сбрую с антигравом. – Попробуйте, Алексей Дмитриевич. На месяц хотя бы. Лучше на два. Хуже точно не будет, а вот лучше почти наверняка. Так, я готов. Наташа, взвесишь?
– Конечно.
Тот же самый эксперимент, который я совсем недавно проводил во дворе дедушкиного дома, дал те же результаты.
На глазах присутствующих мой вес плавно изменился с шестидесяти восьми килограмм до шести килограмм и восьмисот грамм при десятикратном напряжении антигравитационного поля.
– Ещё раз, – потребовал Бесчастнов. – Только теперь я буду взвешивать.
– Считаете, подвох, товарищ генерал-лейтенант? – ехидно осведомилась Наташа.
– Считаю, что важные вещи необходимо проверять лично, – ответил Бесчастнов. – А по возможности и делать. Во избежание.
Я повторил.
Шестьдесят восемь (оказывается, почти четыреста грамм я прибавил. Наверное, бутерброды и чай. Ну и расту, конечно). Включил антиграв, повернул верньер реостата, меняя напряжение.
– Тридцать килограмм, – зафиксировал Бесчастнов. – Теперь восемнадцать… Есть. Шесть восемьсот.
– Это максимум, – сообщил я.
– Хорошо, – сказал товарищ генерал-лейтенант. – Теперь снимай, я попробую.
– Во избежание? – спросил я.
– Именно, – буркнул генерал-лейтенант. – А то знаю я вас, архаровцев. Нет уж, принял решение – выполняй до конца. До самого донышка. Тогда и краснеть не придётся. Запомните это, молодой человек.
– Знаю, – сказал я. – Это как в футболе. Если нападающий выскакивает с вратарём один на один, то вратарь в долю секунды должен принять решение: или бросаться нападающему в ноги, или оставаться на месте, надеясь, что защита выручит или он сам промажет. Первое предпочтительней, но дело не в этом. Приняв решение, нужно его выполнять. Задёргался, передумал на середине, сдал назад – гарантированная плюха.
– Интересное сравнение, – сказал Алексей Дмитриевич. – Играешь в футбол?
– Играю. Вообще, дружу со спортом.
– Надо же. Прямо какой-то пионер из светлого коммунистического завтра, – заметил Бесчастнов, даже не подозревая, насколько он близок к истине.
Хорошо, что бабушка соорудила сбрую с большим запасом – таким, что подогнать её можно было практически под любой размер. Во всяком случае, на весьма крупного пожилого мужчину, каковым являлся председатель КГБ Узбекской ССР товарищ Бесчастнов Алексей Дмитриевич, она налезла.
– Ну, попробуем, – бодро сказал генерал и влез на весы. – Наташа, будь добра…
– Ага, значит, опять доверяете, товарищ генерал-лейтенант?
– Язва, – добродушно заметил Бесчастнов. – Взвешивай, давай.
– Сто двадцать четыре килограмма, – сообщила Наташа, передвинув гирьки весов. – Неплохо.
– Да уж… Где тут поворачивать? Здесь? – Алексей Дмитриевич взялся за верньер.
– Здесь, – подтвердил я. – Только плавно.
– А в нашем непростом деле только плавность и нужна. Плавно спустимся с горы… – он медленно повернул верньер сначала на «два», потом, чуть помедлив, на «три».
– Ого, – сообщил. – Легко как стало! Словно килограмм тридцать сбросил!
– Больше, – сказала Наташа. – Ваш вес сейчас – восемьдесят семь килограмм.
Радуясь, как ребёнок, товарищ генерал-лейтенант испытал антиграв полностью, доведя напряжение антигравитационного поля до максимума и чуть ли не прыгая от ощущения лёгкости во всём теле.
Однако прыгать не стал. В особенности, когда я объяснил ему, что масса тела при этом остаётся прежней.
По-моему, он не сильно понял, чем вес отличается от массы, но уяснил, что вести себя следует осторожно.
– Что ж, – сказал Бесчастнов, разоблачаясь. – Думаю, пора звонить в Москву. Звонить и лететь.
– Что, прямо сейчас? – спросила Наташа.
– Нам – да, прямо сейчас. А вот тебе, думаю, лучше пока остаться. Встретишь родителей, дедушку Серёжи с бабушками, Кофманов, введёшь их в курс дела, побудешь с ними, пока мы не вернёмся. Хорошо?
– Как скажете, – сказала Наташа.
– Так и скажу. А вот папу твоего я бы прихватил на всякий случай. Но это мы скоро решим.
Затем последовал звонок в Москву непосредственно Юрию Владимировичу Андропову – прямому начальнику генерал-лейтенанта.
Я не особо разбирался в иерархии властей в Советском Союзе.
Часть моей памяти, принадлежащая мальчику Сергею Ермолову, не имела насей счёт каких-то исключительных сведений. По вполне понятным причинам – тринадцатилетний советский пионер знал обо всём этом ровно столько, сколько ему официально позволялось знать.
Да и не стремился мальчишка к подобным знаниям. Зачем? Партия – наш рулевой! Так сказано в песне и начертано на плакатах. А из песни, как известно, слов не выкинешь. С плаката – тем более.
Ещё – Советы. Рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, как написано в учебниках и энциклопедиях.
Сейчас – просто трудящихся.
Профсоюзы – об этом вообще краем уха. Равно как и о судебной системе, все знание о которой укладывалось в одну реплику из ужасно смешного фильма «Кавказская пленница»: «Да здравствует наш суд, самый гуманный суд в мире!»
Что ещё?
Армия?
Это не власть – это инструмент власти, о чём прекрасно известно сыну советского офицера.
Остаётся только одна организация: Комитет государственной безопасности.
Легендарная в самом прямом смысле слова.
Прямая наследница НКВД и ВЧК.
Всесильная, всезнающая и во многом таинственная.
Что касается знаний взрослого человека, инопланетянина Кемрара Гели, то он родился и вырос в совершенно другом обществе. В обществе, которое нынешнее советское посчитало бы идеалом. Да и то, уверен, не всё, а лишь его наиболее пытливая и развитая часть, не утратившая пассионарности.
В этом обществе не было (или почти не было) соперничества властей, постыдных или страшных тайн и, уж тем более, организации, целью которой являлся поиск и обезвреживание врагов – сиречь инакомыслящих.
Потому что мыслить иначе позволялось всем.
И даже высказывать свои мысли публично.
При одном условии, – если эти мысли не были откровенно человеконенавистническими и не трансформировались в призывы к насильственному свержению существующего общественного строя.
Хотя организация, в чьи обязанности вменялась защита общества, существовала.
Но выявляла она не врагов, а угрозы (в том числе, кстати, исходящие из космоса), и продуктивность её работы оценивалась не по количеству выявленных угроз, а по фактическому отсутствию оных.
Так что, в общем и целом, я мало что знал о КГБ. Хотя и был уже награждён медалью Комитета. А уж о взаимоотношении КГБ с партийными и советскими органами – и того меньше.
Одно было понятно после последних событий: были эти отношения отнюдь не простыми и кристально ясными. Особенно в национальных республиках, где сильны были прежние, ещё дореволюционные традиции.
Если совсем честно, разбираться во всех этих властных интригах и хитросплетениях мне не особо хотелось. Но я уже понимал, что без этого не обойтись.
В особенности теперь, когда действующий антиграв – вот он! – был собран. Чтобы без большой оглядки и достаточно свободно действовать дальше, надо было прислониться к сильному, и лучше Комитета и комитетчиков я вряд ли бы кого-то нашёл.
Главное было – выбрать среди них правильных и честных. Уж что-то, а эти качества в людях разглядеть я умел.
Не было бы счастья, да несчастье помогло – эта русская пословица лучше всего описывала текущую ситуацию. Я-то рассчитывал на долгий и трудный путь, преодоление массы препятствий, косности, бюрократизма, зависти и даже прямых угроз, но тут судьба подбросила историю с золотом, и появилась возможность сразу прыгнуть в дамки.
На время телефонного разговора с Андроповым генерал-лейтенант оставил нас в комнате отдыха. Звукоизоляция здесь была на высшем уровне, даже мне не удалось расслышать ни слова.
– Значит так, – сообщил Бесчастнов, заглянув в комнату через пятнадцать минут. – Я был прав. Сейчас у нас ровно девятнадцать часов. Через четыре с половиной часа мы должны быть в Москве. Наташа, ты остаёшься здесь. Все нужные распоряжения я отдам, ни о чём не беспокойся. По коням.
– Папу не ждёте? – спросила Наташа.
– Никого не ждём.
– Один вопрос, Алексей Дмитриевич, – сказал я.
– Зубную щётку и всё, что потребуется, тебе дадут.
– Другой. У меня деньги, что с ними делать? – я показал на невзрачную сумку из синего кожзама с белой надписью «Спорт» на боку.
– Ах да, деньги узбекских товарищей, нажитые нечестным путём. Хотя какие они нам товарищи… Волки тамбовские им теперь товарищи. Сколько там, напомни?
– Тридцать две тысячи.
– Неплохо. Давай-ка возьмём их с собой. На всякий случай.
Через пять минут две белые волги с включёнными спецсигналами (за рулём одной сидел наш шофёр Игнат, которого тоже решено было оставить в Ташкенте), прыгнули с места и, мгновенно набрав скорость, понеслись по ташкентским улицам к аэропорту.
Реактивный самолёт Ту–154 – красивый, стремительных очертаний, ждал нас на лётном поле.
Даже трап уже подогнали, и две приветливые стюардессы в синей униформе и пилотках на тщательно уложенных причёсках, словно сошедшие с рекламного плаката Аэрофлота, встречали нас наверху трапа при входе в нутро летающей машины.
– Добрый вечер! – одинаково белозубо и красиво улыбнулись они.
– Добро пожаловать на борт, – добавила та, что ростом повыше.
– Добрый, – поздоровался Бесчастнов, поднявшийся по трапу первым (я шёл вторым, следом капитан Петров и старший лейтенант Боширов, нагруженные сумками с антигравом и остальным снаряжением). – Девушки, ужином накормите? Не успели на земле.
– Не сомневайтесь, товарищ генерал-лейтенант. Жареная курица, картофельное пюре, салат из огурцов и помидоров устроят? Чай, кофе, сок, вода – на выбор. При желании можем предложить коньяк. Хороший, армянский.
– Коньяк отставить, остальное принимается, – благосклонно кивнул генерал-лейтенант и, пригнув голову, шагнул в салон.
После взлёта и ужина я уснул. День выдался непростой, и моему растущему организму требовался отдых.