Город Госпожи Забвения

Вот что значит быть вместе – даже когда вы разделены, вы остаетесь неразлучны.

И всё же часть мысли реактивна, и реагирует она на мир, поскольку мысль есть способ познания мира, какой он есть, и если Два Джо оба были в одном и том же месте со дня появления на свет, то теперь они разделились, а потому каждый реагировал на реальность, которая чуть отличалась от той, на которую реагировал другой. Реактивные части их разума реагировали каждая на свой набор раздражителей, и даже минимальное их расхождение приводило к обширным и общим последствиям того рода, который будет заметен даже игроку в испорченный телефон – малые изменения переходят в крупные, изменяя в конечном счете всё – и даже если в большинстве случаев они вели себя и мыслили одинаково, то по прошествии небольшого отрезка времени это расходилось вплоть до того, что стороннему наблюдателю казалось, будто они совсем не повторяют друг друга.

Они тянулись друг к другу, но не соприкасались. Они стояли и смотрели в разных направлениях, они обращали внимание каждый на свое, а потому видели и чувствовали по-разному.

Но это расхождение было чисто внешним. Говорят, что человек в его бытовом восприятии мира использует только часть своих способностей, а Два Джо вместо знания только того, что они прежде видели сами, находясь в том месте, в котором оказались, обнаружили, что им они оба знакомы. Для них теперь были доступны два мира, они воспринимали их совместно, и в меньшей степени они считали себя отдельными людьми, а в большей были единым существом, наделенным двумя разными способами пребывания в мире, каждый из которых был известен им обоим.

Такое бытие несовместимо с материальным миром, и даже там, где оно всё же имеет место, спящий человек в конечном счете просыпается, или его состояние фуги проходит, или интоксиканты теряют силу. В нематериальном царстве не существует сознания, разве что для очень немногих, и, если бы Два Джо не были трущобными детьми, не имеющими ни малейшего представления о царствах, это могло бы изменить их взгляд на существование в их нынешнем виде, а существовали они в виде призраков, приведенных в материальное царство, как некий образ, не в полной мере привязанный к материальному воплощению их нематериальных концепций и занимающий промежуточное царство, будучи весьма надежно втиснутыми между двух этих первичных царств благодаря тому, насколько волшебство является фактом в городе Мордью, и сопутствующему ослаблению прочности холста и соответствующему ущемлению упрямых, усердных или невежественных людей, которые теперь уже были мертвы.

Они видели мир так, как его видит призрак, а это очень похоже на то, как человек видит призрака – полупрозрачным, несовершенным, мрачным, – и призрак никогда не бывает надлежащим образом в согласии с надеждами, которые он унаследовал от своей короткой жизни в материальном мире. Они витали над землей, у них не получалось оказывать влияние на предметы, а когда они пытались обнять друг друга в надежде вытеснить расстояние, которое образовалось между ними, то проскальзывали мимо дружеских объятий таким образом, что это погружало их в тяжелое уныние. Наконец они поняли, что испытывают одинаковые чувства, и тогда уныние сменилась ощущением пылкого родства, более сильного, чем могут испытывать друг к другу совершенно одинаковые близнецы.

Так где они были тогда, когда происходило всё это?

Поначалу они находились на крыше, смотрели, как собака-волшебник Сириус поедает их лица; потом они были в тачке, связанные, как любовники, и какой-то старик вез их по бетонному саду. Потом их сбросили головой вперед в открытый колодец, и они с всплеском погрузились в поток сточных вод. Они долго находились в этой воде лицом вниз, их набухающие, вздувающиеся, разлагающиеся головы скрыты под поверхностью зловонных сточных городских вод.

Опыт подобного рода живые люди находят ужасающим – ни один из них не счел бы такое сносным, – но Два Джо смотрели на это с отстраненным вниманием, которое испытывают к миру люди, превратившиеся в призраков, – они пришли в этот мир, чтобы взглянуть на него, но он никогда не был составной частью их жизни. Когда в конечном счете падальщики забрали их плоть, когда Гэм и Присси спасли их пожеванные и поруганные тела, когда они были направлены в костер для трущобного мусора и памятников и находились под надзором скорбных людей, ни один из них – они оба – не почувствовал этого, хотя это случилось на данный момент в будущем.

Вместо чувств к ним пришло безэмоциональное понимание, отключенное осознание, абстрактное ощущение конечности всего, от которого их безжалостно отвлекали голоса.

Теперь – если это слово означало что-либо конкретное – или тогда, когда тела незадолго до этого были преданы потоку, а не кремации, призраки Двух Джо находились над сточными водами, явленные материальному царству как тени, видимые только краем глаза чувствительными людьми, ни один из которых при этом не присутствовал. Их ноги были приспособлены к полу, но не взаимодействовали с ним, и откуда-то со стороны клубного дома доносились взволнованные и насмешливые крики.

В трущобах, когда некая мера материи, имеющей достаточную плотность, чтобы сохранять форму, но не слишком большую, чтобы сделать ее очень тяжелой, попадала в Живую Грязь, какой-нибудь ребенок хватал ее. Однажды, когда Два Джо были еще ползунками и не могли ходить иначе как на четвереньках или неустойчиво на негнущихся ногах, один их знакомый мальчик нашел клубок волос, сплетенную массу чего-то такого, что, возможно, было палтусом, но в равной мере могло быть сеном, принесенным ветром с Южных Плантаций и сплетшимся. Он поднял находку. Без всяких споров и препирательств образовались две противостоящие друг другу команды, приблизительно равные по численности, и те, кто был на стороне мальчика с находкой, насмешливо песочили другую сторону, а те, которые были против мальчика, предупреждали противников, что отберут найденное.

Трущобы стали местом для энергичной и беспорядочной игры, цель которой состояла в том, чтобы захватить то, чем владела противоположная сторона. Два Джо были тогда слишком маленькими, чтобы участвовать в игре с другими, но звуки – глумливые окрики, яростная ругань, оскорбительные кричалки – это они запомнили, как в своем очаровании, так и в своей устрашающей силе.

Такими были звуки, которые доносились до них сейчас в систему сточных вод из клубного дома.

Один из них поднес их руку к их уху, а другой прищурился, но в конечном счете оба Два Джо своими ушами и своими глазами совместно слышали и видели источник этого шума. Там, в темноте, подсвеченной призрачным светоотражением их конечностей, располагался вход в это логово. Любой призрак узнаёт места своего прежнего обитания, но не испытывает чувства прежней близости по отношению к ним, это чувство подавляется необходимостью свыкнуться с новым миром, познать его, но они узнавали это место по его концепциям, а голоса – по их принадлежности… эти призраки преследовали шайку по ночам, а часть их проявляла особый интерес к Натану.

Два Джо обнаружили, что к логову их влечет процесс, подобный тому, который волнами прибивает к берегу мусор, – нарастающая тенденция в этом направлении, нарушаемая чуть ли не беспорядочным движением в других направлениях. Они пытались ходить, но их попытки ни к чему не привели: они словно плыли по воде стоя. У них было намерение проникнуть в это место, и они двигали своими фантомными конечностями, словно совершали необходимые для этого физические действия, но и это ни к чему не привело. Они, как и все призраки, пришли к выводу, что двигаются благодаря концентрации сил, благодаря настойчивому мысленному сосредоточению на том месте, куда они хотят попасть, и хотя конечности часто совершали движения, которые могли привести к физическому перемещению, фактически же результат мог быть достигнут целеустремленностью духа.

В отсутствии этого понимания призраки клубного дома влекли их так или иначе.

Они двигались как льдина по сырой доске – ровно и без трения, – а когда захотели остановиться, выяснилось, что это невозможно, они пробили материю стены, которая являла собой потайную дверь, и принялись беспомощно описывать круги по лестнице, уходя вглубь полутьмы.

Когда движение прекратилось, Два Джо словно оказались в парламенте призраков, нижние чины которого располагались как будто в аудитории, каждый следующий ряд выше предыдущего, так что все могли видеть Двух Джо напрямую, не сквозь голову призрака, стоящего впереди, что было бы прискорбно даже для прозрачных и мертвецов. Но помещение, где это происходило, они узнали – это была библиотека, в которой готовил еду, читал и спал Гэм и где Два Джо провели в дремоте немало спокойных часов.

Один из призраков – высокий и тощий, облаченный в жабо и рюшки, со следами разложения на губах и ушах – подошел к ним с обвинительным жестом: указуя на них негнущимся пальцем на конце негнущейся и указующей руки. «Где богоребенок?» – сказал он, его зубы стучали, как у нищего, стоящего в очереди на кладбище зимой.

Живые Два Джо восприняли бы этот вопрос как несуразицу, к тому же достаточно мертвыми они стали недавно, и это состояние было основным для их познания мира, но вдруг один из двух Джо удивленно нахмурился – его начало осенять понимание смысла вопроса, второй Джо тоже прикусил губу – понимание снизошло и на него. Они посмотрели друг на друга, увидели понимание на похожих лицах, поняли, что речь идет о Натане. А еще они знали, почему эти слова применимы к нему. Это не означало, что у них есть ответ для призрака, поскольку ответа у них не было – они ведь оставили тот мир.

За то время, когда на них нисходило понимание, к ним подошел еще один призрак.

Одежды для мужчин и женщин далекого прошлого не были столь разнородны, как те, что теперь были модны в Мордью, то же самое можно было сказать и про использование косметики в этом городе обоими полами; на этом призраке были обрывки одеяния того времени, когда мужчины и женщины одевались практически одинаково, а потому Два Джо решили, что не могут определить, к какому полу принадлежит этот конкретный призрак, если только он вообще принадлежит к какому-то полу. На нем были простые штаны в клетку – такие мог носить обычный рабочий – и клетчатая рубашка. С его широкого, чисто выбритого лица смотрели подведенные черным, как у матери Натана, глаза, а губы были пухлыми и красными. Его волосы, длинные и разделенные посредине пробором, были схвачены заколкой в виде бараньей головы.

Призраки стояли, разделенные ступеньками, и хотя они находились не в материальном царстве, Два Джо видели их, как в материальном, и андрогин спустился к ним, совершая руками движения согласия и побуждения – размахивал руками с раскрытыми ладонями, прикасаясь ими к сердцу. Несмотря на всё это, вопрос он задал тот же, что и его товарищ: «Где богоребенок?»

И наконец, поскольку всего должно быть по три, к ним спустился ребенок, облаченный в царские одеяния, у него из всех конечностей осталась одна, а на щеке была шрамовая кожа, словно после ожога. Он повернулся в поисках разрешения от какой-то далекой и невидимой власти, и это движение обнаружило его неестественную худобу – его словно сжали тисками. «Где богоребенок?» – задал он тот же вопрос.

Всё собрание ждало ответа, словно эта анафора своей повторяемостью подсказывала ответ Двум Джо, но сказать им было нечего, и они, вместо ответа, протянули руки друг к другу, стоя рядом, и, хотя ни один призрак не может прикоснуться к другому, они в этом своем жесте нашли что-то утешительное.

Плоский ребенок подошел к ним, его глаза горели внутренним светом, поднялся над полом и повис в воздухе перед их лицами. Он переводил взгляд с одного Джо на другого, и они испытывали такое чувство, будто грабли проходят по укатанной земле, той, на которой они лежали перевернутые и обнаженные. Ребенок повторил свой жест, потом поднял руки и вскрикнул: «Богоребенок избрал седьмой путь!»

По всему собранию призраков прошел шелест, каждый на свой манер говорил: «Это ловушка!» или «Не делайте этого!».

Живые не знают этого с той точностью, какая доступна призракам, но когда некоторое их количество испытывает одинаковое чувство, это ощущение становится заразительным. И в самом деле, оно попадает в разум призрака таким образом, что противиться ему невозможно. Ближайший живой аналог этому – чувство, которым в определенных случаях бывает охвачена толпа: революция, оргия, публичная казнь. Оно обращает личностей, только что раздельных, имеющих каждый свою мотивацию, в толпу, одержимую одной целью, какой бы она ни была. Двух Джо охватила эта коллективная мания в ее разновидности для призраков, и один из них начал говорить: «Это ловушка», а другой: «Не делайте этого!» – оба эти предложения соединились в общем разуме, несмотря на то что свою часть бремени произнесения приняло на себя каждое тело.

Собрание призраков рассеялось, каждый пошел в свою сторону, не имея никакого понятного плана, то же самое сделали и Два Джо. Вскоре они оказались в комнате с камином, украшенным головами дьявола, и, зная, что в случае опасности следует выставлять красный огонек, они взяли одну из голов и сунули в огонь.

Так вот, ни один призрак не должен иметь возможности оказывать влияние на материальную область, разве что очень осторожно, и воистину редкий призрак сможет своим призрачным дыханием взъерошить волосы спящего человека, но эти двое перемещали физические предметы, совершали физические действия, которые не мог совершить ни один призрак. Эта аномалия в отношении предметов прошла между ними незамеченной, ведь они совсем недавно были живыми, а живым человеком взаимодействие с предметами воспринимается как нечто само собой разумеющееся, но это не то же самое, что сказать: сей факт был как минимум менее необычным или трудным, чтобы быть замеченным. Вероятно, причина крылась в их двойственности, которая и позволила этому произойти, вдвоем они увеличивали энергию Искры способами, которые представляли собой разновидность интуитивных манипуляций с холстом, а, может быть, причины были иные, но какими бы они ни были, именно они вызвали в логово, как понял бы это призрак, двух детей: Присси и Гэма, а потом, мгновения спустя, Натана и его пса, обгладывателя лиц.

Два Джо доставили свое послание, хотя и не понимали его смысла – «Это ловушка, не делайте этого!» – после чего Натан наполнил эту пару с избытком энергией Искры, что окончательно изгнало их из логова и оставило в виде бесформенных сущностей скитаться по безликому месту.

Они обитали в этом пустом и бездонном царстве, может быть, несколько мгновений, а может быть, несколько эпох – они не осознавали ни хода времени, ни отсутствия этого хода, – а потом из ничего постепенно стали появляться очертания, которые производили сами себя из вязкой смеси частиц тьмы, отчего всё это приобретало вид наброска на бумаге для рисования. Эти очертания, заштрихованные крест-накрест внутрь, снаружи были смазаны, а потом за мгновение на глазах Двух Джо обрели цвет, размер и форму.

Будучи трущобными детьми Мордью, они из разговоров знали, как выглядит Госпожа Маларкои, но этот призрак был гораздо красивее, и она заполнила собой мир. Белизна ее кожи была подобна ледяному пласту, ее лицо – рост и падение снежной шапки на вершине горы, колючки ее волос расцветали, как лучи черноты, рождающие ночь. Один глаз был луной, другой плененным солнцем, яркий, но послушный ей, и недостаточный, чтобы покрасить небо в голубой цвет. Ее ноги были плоским горизонтом, живот – землей, по которой ступают, а ее выдох, сопровождаемый движением груди, поднимал ветер.

Два Джо, охваченные благоговейным страхом, в слепом удивлении держали друг друга за руку.

Этой аватары врага их города было достаточно, чтобы оглупить их, а может быть, это произошло от того, что смотреть больше было не на что, но они вдвоем смотрели, разинув рты, совершали только такие движения, какие могут совершать два замерзших мальчика, а это почти ничто.

Много времени прошло, или это случилось мгновение спустя – не существует способа узнать наверняка, – и вдруг она заговорила, а поскольку речь есть одна из производных человека, то теперь она стояла перед ними в человеческом образе, всё еще очень красивая, но по более понятной шкале. Она сказала:

– Привет. Рада познакомиться. – В сложившихся обстоятельства эти слова были наиболее подходящими. – Вы новенькие, верно? – продолжила он. – Можете не отвечать. Уверена, что запомнила бы вас, если бы видела.

Два Джо переглянулись. Каждый из них читал мысли другого в зеркалах его глаз.

– Дайте мне секунду, – сказала она, – и я всё подготовлю.

Мир не изменился, он просто продолжил существовать, а не возник. Вот перед ними были известные им трущобы, теперь чистые. Хибары стали хорошо построенными хибарами, выдерживали напор ветра, напор воды, крепкие, надежные сооружения, не сотрясающиеся, не гремучие. Улицы между ними были сухи, и без всякой Живой Грязи. Вместо нее появилось мощение – широкие блоки из песчаника, врытые в землю и ровные. С бельевых веревок не капало, на них висело сухое белье, и прачки, которые пришли, чтобы снять его и сложить, были пухлорукие и веселые, они улыбались и окликали друг друга, непристойно шутили над потенцией своих мужей.

Небо было безоблачно-голубое, наполненное птицами: белыми чайками и сороками, ласточками и стрижами.

Два Джо шли рядом по этому городу, не видимые ни из какого маячащего вдалеке Особняка, не тревожимые никакими темными и злобными палтусами. Не было никого, кто желал одернуть их, научить их смыслу жизни или нанести какой-нибудь ущерб им или кому-то другому.

Они чувствовали, что никто не будет их использовать против их воли.

Как ни посмотри, это место претерпело изменения к лучшему относительно того образа жизни, который знали они. Они шли, шли рука об руку с широко раскрытыми глазам, улыбались.

В конечном счете они пришли к месту, где Морская Стена встречалась с металлической оградой, отделяя трущобы от Торгового конца, и только здесь ощущение чего-то неправильного впервые посетило их. Преграду они не могли пересечь, а об Стену с другой ее стороны билось море. За оградой вдалеке виднелись люди, хорошо одетые, не обращавшие на них внимания – шли по своим делам.

– Мы можем пройти туда? – задавались вопросом Два Джо, но ответа они не знали.

Они шли вдоль ограды, пока не оказались у калитки с врезным замком. Они потрогали замо́к, попробовали ручку – она не поворачивалась, калитка оставалась запертой.

Солнце весело, но безжалостно светило им с безоблачных небес. И теперь они поняли, что у них нет воды, хотя вдалеке позванивали стеклянные бокалы в гармонии со светом и довольным смехом освежившихся.

– Не нравится? – спросила Госпожа, неожиданно появившись у них на плечах. – Не волнуйтесь, до всех подробностей сразу не доберешься. Это всё воспитание. Попробуем еще раз.

Хороший Мордью исчез, и из пустоты возникло ощущение, будто кто-то ищет их, и это поколебало их волю, как головная боль, предшествующая грозе.

Потом они оказались в колоннаде, где подавали напитки. Они сели на банкетки лицом друг к другу. Между ними стояла простенькая девочка, она протягивала руки и улыбалась. У нее были обкусанные ногти и гнилой зуб.

Она повернулась, сняла поднос со стойки, поставила на него два бокала, а потом кувшин с лимонадом, затем, поняв, что ей не наполнить бокалы, держа поднос, она поставила его на стойку. После этого всё стало проще, она налила Двум Джо лимонад в бокалы, положила на поднос ведерко с кубиками льда и маленькую серебряную лопатку.

Когда Два Джо начали пить, капельки пота, что образовались на них во время прогулки, стали холодными на ощупь. Поднос она поставила на расстоянии вытянутой руки от них, улыбнулась и сделала аккуратный реверанс. Бант-бабочка на одном из ее рукавов наполовину оторвался, а из-за уха выпала прядь волос.

После этого она ушла.

В воздухе щебетали птицы. Это были ласточки и стрижи, белые чайки и сороки.

Два Джо смотрели в сторону, куда ушла девочка. Она теперь находилась между следующей парой колонн, где обслуживала еще двух клиентов. У них были затейливые прически, изящная одежда, и они вели беседу друг с другом и с ней о ее обкусанных ногтях, ее гнилом зубе, ее отвязавшемся нарукавном банте. Но она только улыбалась им, и они смотрели, как она подает им напитки с мрачным и усталым выражением лица.

В небесах солнце достигло жаркого полдня, и не было ни облаков, ни прохладного ветерка, чтобы защититься от него. Это вынудило Двух Джо закатать рукава своих блуз, вынудило их оторвать от тела прилипшую к коже ткань рубашек.

Они охладили себя лимонадом со льдом.

Девочка двигалась вдоль колоннады, улыбалась, а лимонад у Двух Джо быстро кончился. Она только начала свой обход, и в скором времени ждать ее возвращения не приходилось, а потому они повернулись в другую сторону, против хода времени, и принялись мысленно подавать сигналы другому возможному слуге, который мог бы утолить их жажду.

Но вместо слуги появилась Госпожа.

– Могу оказать вам помощь, если требуется, – сказала она.

Два Джо не кивали, но, вероятно, дали знать о своем согласии каким-то другим способом, потому что в мгновение ока все они уже были в Особняке, откуда смотрели на Мордью.

В нем, как всегда, стояла тьма, как всегда, шел проливной дождь, как всегда, город донимали фениксы.

Потом Госпожа повернула их обоих так, чтобы они стояли лицом к ней, а сама полуприсела перед ними, как это делает школьная учительница, начиная рассказывать содержание романа, но завлекательно, подбирая понятия, доступные младенцам.

– Если вы всегда знали только Мордью, то трудно знать что-нибудь еще, верно? – сказала она, хотя на самом деле ее слова прозвучали не как вопрос, а как утверждение. – Посмотрите сюда, – продолжила она и сделала изящный жест в сторону трущоб.

Два Джо посмотрели, куда она показывает – куда-то в сторону Морской Стены, где та соединялась с оградой, что защищала Торговый Конец, – на колоннады, где можно было попить лимонада, который подавали гнилозубые девочки-служанки.

– Я могу сделать вас правителями города. Для меня это будет легче легкого.

Два Джо представили, как они стоят бок о бок, высокие, прямые, сильные, хорошо одетые, собранные, никогда не дергаются, никогда ни в чем не нуждаются.

– Я могу заставить всех, кто здесь есть, подчиняться вам. – Она рассмеялась, словно это была шутка, но Два Джо не видели в этом ничего смешного, и на ее лицо вернулось серьезное выражение. – Кто-то будет вас ненавидеть, кто-то будет вами восторгаться. Но какая вам здесь, наверху, будет разница? – Она приблизила к ним далекую даль, показала, где мог бы находиться Маларкои, если бы здесь было материальное царство. – Я могу создать вам врага, лукавого недруга, чтобы испытывал вас и придавал смысл вашим жизням. – Она выстроила огромную башню и на самой ее вершине установила нечто устрашающее типа раны на теле мира, расползающееся тление. – Я всё еще могу сделать это, если хотите. – Теперь она опустилась на колени. – Но я не думаю, что вы хотите этого, так же, как не хотите, чтобы бедная девочка подавала вам лимонад, или жить в приятных, чистых трущобах.

Они вдруг оказались где-то в другом месте – на ровном, теплом, зеленом поле с холмами вдалеке и травой у них под ногами.

– Это всё остатки прежней жизни, ушедшей. Вас научили хотеть их, желать их, и я не думаю, что вас очень хорошо учили.

Два Джо переглянулись, а над их плечами поднялся громадный лес с деревьями и ягодными кустами, с плетением корней, растущих в земле.

– Я оставлю вас здесь, за городом, – сказала Госпожа, – и позволю вам разобраться, что же вы хотите на самом деле. Когда я вернусь, вы сможете выбрать себе небесный рай. Договорились?

Два Джо кивнули, но она этого не увидела – она уже исчезла.

Первый год был самым трудным. Голодать здесь было невозможно, но Двух Джо постоянно грызло ощущение, что произошла ошибка. Здесь была вода, никогда не становилось ни слишком холодно, ни слишком жарко, здесь не было крыс, не было палтусов, не было настырных торговцев, но разве Мордью не был лучше этого? Достаточно ли было всего в таком месте, чтобы вечно занимать их? Если они были обучены так, как сказала она, то могли ли выкинуть это обучение из головы? После некоторых ранений остаются шрамы, некоторые шрамы никогда не зарастают. Возможно, они были пригодны только для той жизни, которой их научил Мордью.

Они построили шалаш из веток, сделали инструменты из заточенных камней. Одежда им не требовалась, но они всё равно сделали ее, сплели шапки, и жилетки, и простую обувку из листьев, шелухи и засохших вьющихся растений. Здесь обитали животные и птицы, насекомые и рыбы, и поскольку они не собирались их есть, то принялись учить их язык, который был простым, но мощным. Они стали общаться друг с другом на этом языке – кивками, короткими прикосновениями, вниманием, которое они уделяли нуждам друг друга. Чем меньше они разговаривали, тем меньше тревоги чувствовали, а при смене сезонов с их мягким разнообразием Два Джо стали постепенно избавляться от тревожного состояния.