Придуманная жизнь. Роман

Глава пятая

Октябрина никогда не плакалась в чужие жилетки, никогда, страдая, не выговаривалась на мужском плече, не потому, что не могла позволить себе эту женскую слабость, а только потому, что ни такой «жилетки», ни такого плеча у неё никогда не было. Почему-то её «романы» угасали, не успевая начаться. Подчас её дорогу перебегали «чёрные коты», пробуя «прилипнуть» к ней. Истории эти то смешили её, то обижали. И то, что произошло с ней на днях, по существу оказалось происшествием из той же «оперы», но выбило её из равновесия. Вчера она весь день эмоционально отходила от неожиданной встречи накануне.

Недавно один знакомец на уровне «здравствуйте —до свидания» стал проявлять к ней что-то вроде внимания. Поначалу и с ним она разговаривала, как со всеми, – вежливо. Он же… И говорить неудобно – в их-то возрасте! – он просто не давал Октябрине проходу. Как взбалмошный школьник, он чего только не выделывал перед нею! Похоже, уверовал в беспроигрышную магию собственной высокой должности.

– Нет! – однозначно ответила Октябрина притязаниям «полузнакомца».

– Да! – услышала в ответ.

– Нет! Я сказала, нет!

– Да! Я сказал, да!

– Нет.

– Это твоё последнее слово?

– В чём?!

«…Не совладал с этой, тьфу, как там её, дамочкой… Пора ей показать, кто и что из нас значит в этой жизни! Корчит из себя! Другие б уж давно… помани пальцем! Всегда у меня всё получалось по моему… хотению! Скольких перевидал, а эта…» Он едва не трясся от злости. Женщины всегда привычно-доступно вились вокруг него и… его тугого кошелька. Да он особо и не тратился, получая любую из своего окружения: разве это траты – шампанское да букетик цветочков! И вот она, ещё одна побеждённая в ночи! Тут же… Чем эта отличается от них?! Пигалица какая-то. Придавить некого, если что… Ни кожи, ни… Нет, здесь он с собой уже не согласился. «Рожей»-то она и лишила его покоя. Ему хотелось треснуть своим кулачищем по её ухоженной голове.

– Поборемся! – в сердцах рявкнул он.

– Поборемся, – прошептала Октябрина.

Сейчас, дома, вспоминая эту чушь, она недоумевала: почему человек, требующий беспрекословного внимания к себе, так груб? Она же никогда, ни при каких обстоятельствах не давала ему никакого повода к его посяганиям на себя. Она не в состоянии объяснить ему ровным счётом ничего – он ничего не понимает. А уж выходка с её документами! Хорошо хоть, что паспорт удалось практически выцарапать из его толстых лап. Октябрина до сих пор возмущена: схватил сумку! Там как раз были её документы на оформление загранпаспорта в полном комплекте и общегражданский паспорт. Так вот паспорт он возвратил, а всё остальное… Опять, что ли, фотографироваться, заполнять анкеты, собирать подписи?

– Поборемся, – улыбнулась Октябрина.

Она не сомневалась в своей психологической победе над ним.

Октябрине нравилось состояние влюблённости. Да вот немало лет уже предмета для неё она не видела. Ей советовали снизить её личностно-оценочную планку требований. Что означает такое снижение? Быть рядом с кем-то без любви, только ради того, чтобы хотя бы кто-то был рядом? Нет, это не для неё.

Но то, что произошло вчера… Нет… лучше уж не вспоминать… И смех, и грех – не знаешь, смеяться или плакать. Вчера её полузнакомец окончательно вышел из рамок приличия. Мог бы и стукнуть – Октябрина бы не удивилась.

– Ну так вот! – рявкнул этот самый «знакомец». – Не желаю о тебе больше слышать и ничего знать не желаю о тебе! – можно подумать, Октябрина «желала». – Не молодая уж ты баба-то! А!!! Посмотрите на неё! Недотрога! Девятнадцатый век! – он презрительно скривился. – Я не знал, что ты такая… наглая!

«Наглая» – это что-то новенькое…

– Наглая ты! Корчишь из себя чёрт знает что! Видали мы и не таких! Ха! Дамочка! Фу – ты, ну – ты, хухры-мухры!

Он задыхался и от недостатка слов, и от ненависти. Смотрел на Октябрину с нескрываемым бешенством. Его глаза вполне могли бы выскочить из орбит. Она смотрела на этого человека, не понимая того, как и зачем она, пусть и очень коротко, могла с ним общаться. Вот нескладуха! Она омерзительно чувствовала себя при одном лишь воспоминании о незадавшемся знакомстве. И тем более не собиралась с ним когда-либо заговаривать. Пересиливая себя, решилась на в какой-то степени отчаянный шаг – вернуть свои документы. Не хотелось лишней беготни по инстанциям. И Октябрина приостановилась рядом с ним, копошившемся около изрядно поношенной иномарки:

– Документы когда возвратишь?

Он вперил в неё немигающий взгляд.

Как же ей хотелось заехать тонкой ладонью по его самодовольной морде! Держа руки в карманах, глядя в его налитые злостью глаза (мороз по коже!), мягко улыбалась, источая приветливость, растягивая слова (чтобы не заикаться от кипевшего в ней возмущения), нараспев произнесла:

– Не оскорбляй меня, драгоценный!

– Я не оскорбляю! – выкрикнул он.

– Ос-кор-бля-я-я-ешь, – пропела Октябрина. – Оскорбляешь. Я не наглая. Я хорошая. И ты знаешь это. Я тебе не по зубам. И это ты тоже знаешь. А вот поступил ты со мной неприлично. Мужчины так не поступают. Можно ли без разрешения брать чужое?

– Катись ты к… – он выкрикнул незамысловатое ругательство, плюхнулся на сиденье. Машина закачалась под его грузным телом. – Отойди от дверцы! – рычал он, ухватившись за руль побелевшими пальцами. – Отойди! Кому сказал! – орал он, казалось, на всю округу.

Октябрина подивилась количеству злости, скопившейся в этом человеке. Отступила на два шага. «А ведь задавит. Глазом не моргнёт. И ничего ему за это не будет…», – её обдало холодом чужой ледяной души.

– Чувствуешь себя «крутым»? – всё же не смолчала она.

Он по-прежнему ввинчивал в Октябрину злость, не отвечая ей. А она обязывала себя оставаться непобедимой, не разрешая себе даже подобия снисходительного компромисса:

– Чувствуешь себя умным? – подкалывала его Октябрина.

Он самодовольно расправил плечи.

– А подонком ты себя не чувствуешь?

Тут уж он не выдержал. Хлопнул дверцей и уже через стекло в неистовой злобе оглядывал Октябрину с головы до ног. Она была необычайно хороша в короткой шубке из тёмно-коричневой норки и соболином берете. Недавно купила, долго откладывала деньги, да и в долг залезла. Октябрина была словно в ударе сценического вдохновения. Грациозно вынула правую руку из кармана. Перчатка прорисовывала красивую кисть. Лениво, нехотя, жеманно пошевелила пальцами: прощай, несбывшаяся радость!

Он дёрнул руль. Машина обиженно завиляла по асфальту, сорвалась с места, скрылась в темноте улицы.

«Молодец! – похвалила себя Октябрина. – Выстояла. С документами придётся, видно, начинать заново».

Она направилась к своему дому, до которого отсюда было минут десять пешком. Немного посидела на скамейке у подъезда, и, как ни в чём не бывало, нажала кнопку звонка своей квартиры. Незадолго до развода она получила льготный кредит и теперь хвалила себя за смелость. Пути назад уже нет – как хочешь выкручивайся, зато есть неплохое, вполне современное жилье. Шестнадцатый этаж – город на ладони, воздух, птицы, простор. Родительский дом пока оставался под присмотром мамы и старшей дочери.

Младшая открыла дверь. Несостоявшийся претендент на внимание показался Октябрине глубоко обиженным жизнью человеком. Никаких проблем дома – всё выбросить за порог квартиры. У неё много интересных знакомых, таких, кому и в голову не придёт посылать её… Куда?

Да хотя бы и тот человек, с которым она недавно изучала смысл жизни. Глубокомыслен и, кажется, не хам… К тому же, он удивительный собеседник.

Глава шестая

Любимый месяц Октябрины апрель на этот раз подобрался к ней как-то незаметно. Первая трава. Тонкий воздух. Природа тихо дремлет, но уже не спит. Бесплатные концерты дают птички-самоучки. Особенный воздух, прозрачное небо. Кружевные солнце и дождь. И звуки природы словно хрустальные.

Апрель. Нежно. Хрупко. Звонко.

Ап-р-р-р-р-р-е-ль-ль-ль… Ка-пе-е-е-е-ль-ль! Капель к апрелю откапала и выдохлась. Пе-ре-е-дыш-ка. Музыкальное слово – «ап-ре-е-е-ль», кристальное…

Лето близко. И тепло. Хочется чуда! И этот человек. Тот, с кем они выясняли сущность смысла жизни. Он интересный… Кажется, они с ним ни капельки не похожи… Он любит май.

«И я люблю май, но по-другому, не как апрель…»

Май. Коротко. Ясно. Лёгкий ветерок.

Май. Коротко. Скучно. Всё расцвело. И нечего ожидать.. Природа напористо и уверенно набирает силу.

Апрель. Нежный. Хрупкий. Кисейный.

Апрель – такой же невесомый, как душа Октябрины.

В новом апреле Октябрина была другой.

Накануне Нового года вышла из печати её первая книга – заряд положительных эмоций.

Выдержала! И может быть, уже чуть-чуть, самую малость, улучшила окружающий мир или всколыхнула чьи-то чувства. Выстоять в глубинах эмоционального одиночества, преодолевая тоску, ночные кошмары, депрессию, бессонницу, оглушающую тишину домашнего телефона, угнетение безденежьем, пустым холодильником, пустословием, злопыхательством… Она выдержит и другие испытания, даже если очень захочется плакать

Как строить новую жизнь? К кому обращаться за помощью? Почему-то ей неловко стучаться, что-то у кого-то просить. А если ничего не делать, то ничего не изменится. И Октябрина робко постучала первый раз.

Тележка её жизни незаметно сдвинулась с места и, спотыкаясь о препятствия, покатилась… в гору! Правда, Октябрина о том пока не знала. Она зарабатывала на свой кусок хлеба свой кусочек масла. Мелочи, досадности, нестыковки, вынужденные корректировки событий теперь воспринимала спокойнее и почти забыла, как плачут от обид. Но пока не было веских поводов плакать от счастья. Обстоятельства учили другому отношению ко многому. Иногда она пугалась: становится равнодушной? Без эмоций ей не быть собою. Но есть читатели, которые приняли её тему, её манеру беседы с ними. Её читатели, как и она, верят в любовь, ждут её и в жизни, и в литературе.

Да, она придумывает всё, о чём пишет. Но в этих героях её эмоции. С ними она плачет и смеётся, легко становится придуманной ею же героиней и так же легко прощается с нею до следующей встречи в другом рассказе. Однако литературные эмоции появляются не на пустом месте. За каждой строчкой – личная радость, личная печаль. Другое дело – ситуации, в коих живут выдуманные ею, но для автора реальные люди. Эти ситуации Октябрина придумывает и продумывает до мелочей с азартным вдохновением. Читатели уверены: это происходило с нею.

– Да-да, именно так и было! – отвечает Октябрина. – Не в реальности – в воображении! И не со мной, а с теми, о ком я рассказываю. Я не всегда знаю, как сама поступила бы на их месте. Всё это было и… ничего не было.

Глава седьмая

Первая книжка Октябрины вышла в декабре. Небольшой тираж и провинциальное издательство, значащиеся в исходных данных, её не смущали, главное, что начало положено. Окрылённая и счастливая, Октябрина словно летала по городу. Молчала, радовалась, волновалась в одно и то же время. Следующие месяцы наступившего года она жила на подпитке читательских откликов. Её понимали.

Недавно, чтобы со временем не забылось чувствование происходящего, Октябрина записала в дневнике:

«…Я надеялась, что рассказы принесут мне что-то новое, но даже не пыталась представить заранее, в чём это выразится. Никак не ожидала, что моё настоящее станет раскручиваться т а к…

Поясню.

Все написанное – моё воображение. Но не совсем. Я – придумываю жизнь и пишу о ней в рассказах сначала на вдохновении. Потом прорабатываю детали. Детализация ситуаций вводит в заблуждение знакомых лично со мной читателей. Их невозможно переубедить в том, что это – придуманная жизнь, моя внутренняя игра. Детали – моя забава, моя свобода.

Во мне сосуществуют два мира – мои литературные выдумки и моя действительная жизнь. Пока пишу, они – это я. Точнее, ОНА – это Я. А ОН… Им неожиданно для меня, автора, способен стать любой знакомый или почти незнакомый мужчина. В сюжете они возникают вдруг, в момент вдохновения, в часы работы. А я этот образ додумываю. Вот и вся «технология». И после, возвращаясь в моё настоящее, я некоторое время пребываю в своих выдумках, не сразу переключаюсь – так сильно я перевоплощаюсь».

В год после выхода первой книги Октябрина испытывала разные чувства – от бесконечного счастья, которым она лучилась, до полного неверия в себя, о котором не говорила даже детям. Ей не хватало профессиональной поддержки. Помогало ей выстоять время, каждой минутой которого она бесконечно дорожила.

Глава восьмая

Новое лето одарило город чудесной, если не сказать, идеальной погодой. Днём – тепло и сухо. Ночами над улицами проносились скорые, густые ливни.

Переливчатый утренний свет, переполненный запахами воздух.

Под настроение, в редкие периоды, Октябрина брала в руки акварель. На жёсткой бумаге сгустками чувств проявлялись фантастические смешения цвета: музыка её души.

Почти невесомый тюль занавесок прикрывал обе квартирные лоджии. На сквозняке его прозрачная кисея напоминала балерину в полёте танца.

Много лет подряд Октябрина мечтала просыпаться летним утром в просторной спальне под безмолвные па тюлевой занавески. В далёкой замужней жизни в другой квартире Октябрина (романтическое наваждение!) почти осязала летнее утро в объятиях любимого человека, открытую дверь на балкон, лоджию или на террасу. Ей были важны дверь в пространство и белое облако занавески – как бы разделяющие её существование на правду и выдумку.

Делать первые, вторые и даже третьи шаги, осваивая новое пространство, ей страшно, непривычно, опасливо – подспудно ею почему-то всегда ожидается отрицательный результат. А мысленная форма результата положительного неосознанно самой же ею загоняется в глубь сознания. Ждёшь хороших начал или итогов, а почему-то заранее настраиваешься на поражение. В своих разномастных настроениях Октябрина интуитивно настраивала себя переступать через свои боязни, училась не запугивать себя заранее надуманными страхами.

Дома в одиночестве она вслух проговаривала ситуации реальные или возможные. Потом приходило решение как лучше поступить. Отклики читателей немного прибавили ей внутренней уверенности в себе. Но теперь мучил вопрос: не поздновато ли она входит в литературу в свои сорок пять?

– А когда же? – удивлялась московская Люся. – Писатель – это человек, имеющий не только собственный жизненный опыт. Он умеет размышлять о нём, может сказать и рассказать, подвести читателя к анализу поступков героев, понять их мотивацию. Я твои рассказы читаю и перечитываю. Несколько книжек подарила хорошим людям. Они тебя-автора поняли и приняли.

Люся хорошо разбиралась в литературе. Она даже показала книжку Октябрины подруге, с недавних пор работающей на факультете университета, куда в своё время не прошла по конкурсу Октябрина. Книжку быстро «зачитали».

– У них одно мнение – ты талантлива. Тебе нужно писать, несмотря ни на что. Пиши! Непременно что-нибудь изменится, а у тебя уже всё есть! Помнишь Мартина Идена? Конечно, за исключением финала, пусть и у тебя всё написанное сразу, вдруг станет востребованным! Пиши!

Ах, это Люсино «пиши!» – не первое и не последнее пожелание тех, кто с лучшими побуждениями рекомендовал и рекомендует ей это.

Так вот и жила. Верила и – работала. Сомневалась и – работала. Падала духом и – работала. Любила, увлекалась, теряла, разочаровывалась и – работала. Наблюдала людей, придумывала ситуации, поступки, проступки, анализировала их и – работала! За первый год после выхода книжки Октябрина немного привыкла к комплиментам, оценкам, к анализу того, что она сумела сказать в рассказах. Она писала новые рассказы и верила в то, что вторая книжка не за горами, она будет, обязательно будет! Октябрина работала, оставшись на всё лето в квартирном одиночестве, – каждый день – после основного рабочего дня в редакции большой ежедневной газеты. Что из двух занятий основное, что – второстепенное? Для неё всё главное.

Глава девятая

Вчера позвонила московская Люся. Ее подавляла депрессия. Люся плакала, смеялась, говорила сразу о многом, перебивала себя, спрашивала, не вслушиваясь в ответы… Люся серьёзно болела и захотела оформить в пользу Октябрины завещание на своё имущество. Старая московская квартира неподалеку от вокзала теперь имела другую денежную ценность. Октябрина согласилась на Люсино предложение, чтобы не обидеть доброго человека, решив в ближайшее время навестить её.

Что бы ни происходило в жизни, как бы ни звучала каждая нота её настроенческих «акварелей», Октябрина с особым трепетом дожидалась лета: встречала мартовский неуют улиц, таяние снега, ручьи на мостовых. Торопила дни в ожидании апрельских сумерек, светло-серых в зеленоватой дымке первых проталин любимого месяца, его рассветных часов… Впереди лето.

Его Октябрина любила по-каникулярно-школьному. Каждый летний день существовал отдельно от дня предыдущего и дня будущего, но всякий раз – светло.

Ах, эти июньские утренники с молочным расплывчатым туманом, навевающим воспоминания!

Глава десятая

Порой эти самые воспоминания захлёстывали Октябрину. Танцплощадка в отрочестве. Местные музыканты старательно подражают столичным знаменитостям. «Сиреневый туман над нами проплывает, над тамбуром горит прощальная звезда…» Всё, что, казалось ей, со временем забывалось и уходило в никуда, на самом деле никуда не уходило.

Тот «Сиреневый туман…» из местного парка, превратившийся потом в серебряный туман первой любви, до сих пор… формирует взрослую женщину, «состоявшуюся личность» – так теперь иногда пишут о ней её же коллеги из других изданий.

…Танцевальная веранда. «Сиреневый туман…» Шестнадцать лет, девятый класс. Первые танцы, дрожь в коленках. Девочки в коротких юбочках, сегодняшние бабушки… Как живётся вам сейчас?

Октябрина приблизилась к зеркалу. По возрасту она тоже – бабушка? У многих сверстниц есть внуки… Как же быстротечно время! Да ведь, кажется, что она только что начала жить!

Тоскливый какой-то сегодня выдался день. Что такое? Стоп! Распрямляемся, улыбку на лицо Сколько ему сейчас, сводному брату? Кажется, двадцать пять уже или двадцать шесть. Где они?

Мама живёт-поживает с новым, теперь уж старым, но после папы всё-таки новым, мужем. Счастлива, здорова, весела, энергична! Однако находит любую причину уколоть дочь… Дёргает нервы воспитательными штучками. Мама остаётся собою, давным-давно раз и навсегда уверовав в свои непогрешимость и правоту.

Чего стоило Октябрине в одиночку пережить развод! Мама тогда почему-то смертельно обиделась на «своенравную» дочь. Не приходила, не звонила… Неприязнь матери научила Октябрину умению анализировать мелочи, делать выводы из ошибок, самостоятельному мышлению, принятию решений.

В первое послеразводное время думалось не о деньгах, не о любви… Не раз Октябрина представляла: вдруг, просто так, без выговоров и нотаций её мать… молча обнимет её. А теперь уж и не хочется ни объятий, ни разговоров, ни сочувствий.

От Вадима Октябрина отошла тихо. О дочери ему не сказала: и случая не было, и не хотела.

Она по-прежнему любит тот старый дом, где она врастала в жизнь. Да вот бывает в нём редко. Деревья в саду разрослись, постарели. За ними совсем не видно города. За садом – низина, чуть дальше – речка с мостом. Здесь притихло её прошлое. Его не выбросишь из памяти, не перешагнёшь, не объедешь, не перепишешь, не проживёшь по-другому.

«Зато у меня были надежды. Сейчас, кажется, есть вера в хорошее», – на глаза навернулись слёзы. Как бы она внешне ни хорохорилась, – душа-то мается. Ох, эти изматывающие вздохи! Кажется, не хватает воздуха, ничего не хочется… Но тут же, на удивление, настроение стало хорошим. Прогулки по прошлому заставляют больше думать о настоящем.

Сашка после тех, на сегодняшнюю оценку, незначительных, «провинностей» сумел выбраться в «свободный мир».

И, кажется, его дела идут неплохо. Хороший человек Сашка. Увидеть бы его… Вадим сытно здравствует в столичных верхах. Сделал быструю карьеру. Детей у него нет.

Её нечаянный знакомый, тот самый, с кем Октябрина рассуждала о смысле жизни, каким-то непостижимым образом поселился в её мыслях. Почему-то кажется: он так же, как она, одинок внутри. Его чертами она наделила героя одного из рассказов, на который вдохновил зимний телефонный разговор с ним, точнее, – всплеск эмоций. Октябрина держала их в себе, до тех пор, пока не добралась до бумаги и ручки.

В следующем телефонном разговоре Октябрина сказала ему об этом. В ответ услышала:

– Я всегда буду вашим вдохновителем, – голос тёплый, нежный, завораживающий.

Их знакомство проистекало на расстоянии телефонных звонков. Разговоры бывали и долгими, и лаконичными. Она не изводила себя мыслями о его отношении к себе, избрав главным прототипом романа, который вот-вот начнёт писать. Осталось дать «прототипу» имя. А что, если это будет не имя? Что, если им станут его инициалы, написанные латинскими буквами?