Тень Бессмертия

Сперва шли поодиночке. Молчаливые, озлобленные мужики с топорами да рогатинами, в глазах которых горела жажда мести за поруганную землю и убитых близких. Потом – семьями. Потом – целыми хуторами. Манила их не надежда на злато-серебро – манила надежда на правду и страх перед участью: вечной кабалой либо лютой смертью от руки княжьих палачей или грабителей. Святогор сортировал их, учил строй держать, обращаться с оружием хоть как-то. Не войско было то – Сброд, сбитый в кучу яростью да отчаянием. Но в их очах горела решимость, которой не было у наемной гридни Ярополка. А над ними, незримо, витала тень Воеводы Кощея, чье имя стало их знаменем и оберегом.

А в княжьем тереме царило смятение. Ярополк метался по горнице, смахивая со столов тяжелые злаченые кубки. Лицо его, некогда сытое и самодовольное, было изъедено паранойей, тряслись руки, взгляд бегал по сторонам, не находя покоя.

– Не добили! – вопил он в пустоту, к перепуганным холопам, к суровому лику деда-воителя на стене. – Твари слепые! Сотня против двоих! И не смогли! Чудовище не добили! А ныне… ныне тварь та шастает! Режет людей моих! Моих! – Он схватил донесение посадника с окраины, исписанное дрожащей вязью с описанием новой жестокой казни со знаком черепа. – Глядите! Глумится! Головы на кольях мне шлет! Он… он сброд сзывает! Шваль голодную против меня! Против Князя!

Швырнул пергамент в камин. Бумага вспыхнула яростным коротким пламенем.

– Усилить заставы! – заорал он в лицо начальнику стражи, вжавшемуся в косяк двери. – Патрули утроить! Взять заложников из тех деревень, где сборища его! Вешать каждого десятого! Да знают, что ждет крамольников! И найти его! Найти упыря этого! Сжечь все, что с ним связано! Не потерплю… не потерплю тени этого кузнеца над моим княжьим столом!

Но страх уже пустил глубокие корни в сердце Ярополка. Он чувствовал ледяное дыхание Кощея на своей шее каждую ночь. Он знал и ведал – тень движется. Тень, которую он сам породил своим приказом и своим страхом. Тень Кощея Бессмертного. А за ней, из пепла обид и под покровом всеобщего ужаса, собиралась Буря.

Кощей наблюдал за становлением своего войска у тихого лесного озера. Десятки костров. Сто голов. Плохо вооруженных, но с глазами, горящими мрачным, неукротимым огнем. Его Вой. Его начало. Стоял он в стороне, в тени вековых сосен, незримый для них. Он не был их братом-сотоварищем. Он был их Орудием. Их Судьбой. Их страхом и надеждой, воплощенными в одном лике. Он чувствовал силу, текущую в его бессмертных жилах – силу Мары, силу Правосудия. Он будет точить ее, как клинок, на воинах Ярополка. Каждую ночь он уходил – и возвращался, и без слов было ясно: где-то полегли еще слуги княжьи да терзатели земли. Слухи множились. Страх князя рос. А вой Кощея крепчал, закаляясь в ожидании решающей сечи и вере в своего воеводу, чей взор нес смерть, а тело – вечность. Путь на Ярополка был открыт. И Кощей знал: князь изведает весь ужас возмездия, каплю по капле, прежде чем придет час окончательной расплаты.

И так люди пошли за Кощеем.

Сперва – из страха. Шептали, что не человек он, что вырвался из самой Нави, что лучше ему служить, чем оказаться на его пути. Пугали его именем непослушных детей.

Но потом… Потом они узрели законы.

Святогор стоял на площади перед первыми срубами новой твердыни. Его голос, низкий и густой, налитый металлом несгибаемой воли, гремел над собравшимся народом. Этот гул, тяжелый и неумолимый, рвал предрассветную тишину, заставляя сжиматься сердца и поднимать головы. Он будил спящих в дальних хуторах, достигал ушей стражей на валах – зов не тревоги, а воли, зов к порядку и суровой справедливости.

– Крадешь – вернешь вдвойне. Убиваешь – ответишь жизнью. Предаешь – смерть.

Сурово? Да. Но честно. По правде.

И люди, привыкшие к произволу княжеских гридней, к тому, что сильный всегда прав, а слабый всегда виноват, впервые за долгие годы постигли: есть правила. Есть Суд по Правде.

Кощей не правил словами. Он просто был. Стоял на стене зарождающейся твердыни, взирая вдаль. Его присутствие было подобно камню посреди бурной реки – незыблемым.

И люди, сперва трепетавшие при его приближении, начали верить.

– Не даст нас в обиду, – шептали женщины, глядя, как его Вой разгоняет очередную шайку грабителей.

– С ним мы крепки, – говорили мужики, впервые за долгие годы спящие спокойно, зная, что их дома ночью не подожгут.

Племя росло. Не просто как крепость – как идея. Порядок. Сила, что стоит за правдой и защищает своих.

Святогор, стоя рядом с воеводой, взирал на это и думал: «Не уберег тебя тогда, парень. Но ныне… ныне помогу возвести тебе нечто, что переживет нас обоих…»

Кощей молчал. Но в его ледяных очах, когда он смотрел на растущее поселение, порой мелькало нечто, давно позабытое.

Надежда. И тень той беспощадной мощи, что века спустя сказки назовут Злом.

Глава 11: Клятва

Рассвет над Непрой был свинцовым, предрассветный холод пробирал до самых костей. Туман, словно живой, дышащий дух реки, стелился по темной, почти черной воде, цеплялся за свежеобтесанные, еще пахнущие смолой бревна частокола. Над участком, где росли стены клубился тяжелый пар от дыхания сотен работников, видимый в ледяном воздухе. Стук топоров, скрип лебедок, хриплые, уставшие крики старшин— работа не умолкала. Кощей стоял на насыпи будущего вала, его фигура – сгусток неподвижных теней на фоне серого, низкого неба. Его мертвые глаза скользнули по другому берегу Быстрицы. Из серой, плотной пелены выплывали фигуры. Много фигур. Вооруженных. Не торговый обоз, не жалкие беженцы – целое племя на марше. Их взгляды, жадные и голодные, цеплялись к недостроенным укреплениям, к запаху свежего дерева и людского пота – к легкой, беззащитной добыче.

Святогор, уже поднявший тревогу, тяжело подошел к нему. Лицо старого воина было мрачнее надвинувшихся туч, глубокие морщины казались трещинами в граните.

– Племя Чурилово. Кочевники с южных степей. Голодные, злые. Земли жаждут. Видят, что мы слабы, пока стены не подняты. Готовят атаку. – Голос его гудел низко, словно удар булыжника о булыжник.

Кощей не ответил. Его взгляд, холодный и безучастный, будто взвешивающий души на весах вечности, скользнул по рядам чужаков, оценивая число, железо на поясах. Он видел напряженные, бледные лица своих людей – кузнецов, плотников, пахарей, вцепившихся в топоры и заостренные колья. Готовых умирать за каждый вбитый в землю кол. Знакомая, сладкая ярость – то самое ледяное пламя – зашевелилось в груди. Он мог спуститься сейчас. Устроить бойню. Превратить берег в кровавое месиво из плоти и костей. Но в памяти отозвались слова Святогора: «Ты можешь быть стеной». Стена не просто убивает. Стена предупреждает. Стена устрашает. Хозяин земли действует с холодным расчетом.

Он спустился с насыпи. Без оружия. Сделал шаг вперед, мимо линии своих дрожащих, но готовых стоять насмерть людей, вышел на открытое, утоптанное пространство перед воротами, что пока лишь торчали из земли, как первые каменные зубы. Его седая фигура в простой, грубой, испачканной глиной и потом рубахе резко контрастировала с воинственным видом незваных гостей в добротных кожах, с длинными, отточенными ножами у поясов. Над рекой воцарилась тишина – напряженная, звенящая, будто тетива тысячи луков натянута до предела. Даже вороны на голых соснах замолчали.

Голос Кощея, низкий и режущий, подобно зимнему ветру, гуляющему по голым сучьям, разорвал тишину:

– Я – Кощей. Хозяин этой земли. – Он медленно, с неоспоримой весомостью, провел рукой в сторону растущих укреплений. – Хотите селение? Вышлите своего сильнейшего. Если он одолеет меня – ваше. Без боя. Если нет – уходите. Или умрите все.

Ропот, похожий на шелест сухой осенней травы, прошел по рядам чужаков. Сомнение, насмешка, злоба. И азарт – острый, волчий. Седой, весь в шрамах предводитель племени сделал шаг вперед. Но из его свиты резко вышел юноша.

Ему было не больше двадцати. Светловолосый, словно последнее летнее солнце, лицо открытое, почти мальчишеское. Но глаза… Стальные. Холодные и не по годам опытные. Богатых доспехов на нем не было, лишь добротный, потрепанный кожаный панцирь, но в руках он держал длинный, узкий меч – идеальный баланс, оружие истинного мастера. Казалось, само солнце сошло на землю в человеческом облике. Любомир.

– Я сильнейший, – заявил он просто. Голос чистый, звонкий, без тени бахвальства. Лишь констатация факта. Седой предводитель лишь кивнул, не споря. Это говорило о многом.

Кощей оценил его взглядом. Ловкость. Скорость. Уверенность, как у него самого… до. До той вечной зимы, что сковала душу. Хорошо. Пусть все увидят, как их «сильнейший» падет перед незыблемой стеной.

Любомир не стал ждать. Он ринулся в атаку, подобно соколу, пикирующему на добычу. Его меч засвистел в морозном воздухе, не просто рубя, а играя – быстрые, точные уколы, обманные финты, хлесткие подрезы. Он не пытался пробить грубую силу Кощея – он пытался его переиграть, измотать, найти слабину. Он был молниеносен, почти неуловим. Его ноги едва касались мерзлой, потрескавшейся земли.

Кощей встретил его, как скала встречает набегающую волну. Он двигался мало, но каждое его движение было сокрушительно. Его удары кулаками и открытыми ладонями были подобны размашистым ударам кузнечного молота – медленнее, но неотвратимее. Он парировал меч Любомира предплечьями, словно они были обиты сталью, игнорируя тонкие порезы, оставлявшие на его коже алые полосы. Раз – мощный боковой удар, со свистом рассекающий воздух, едва не снес Любомиру голову. Юноша чудом увернулся, почувствовав ледяной ветер от кулака, едва не сбивший его с ног. Два – Кощей поймал запястье Любомира в железную хватку. Тот вывернулся с неестественной гибкостью, оставив в руке Кощея клок кожи от наручей. Три – меч Любомира блеснул, вонзившись Кощею в бок, под ребра. Неглубоко, но бордовая, почти черная на холоде кровь брызнула на серую холщовую рубаху и мерзлую землю. Любомир отпрыгнул, ожидая реакции, его дыхание рвалось из груди белыми клубами пара.

Кощей лишь хмыкнул. Посмотрел на кровь на рубахе, потом на Любомира. В его угольных, бездонных глазах не было и тени боли. Было… смутное, давно забытое уважение. Мальчишка дрался отлично. Как живая, яркая искра, вспыхнувшая в царстве вечного льда.

– Достаточно? – спросил Кощей, вытирая кровь тыльной стороной ладони. Слово прозвучало сухо, как скрип льда под ногой.

Любомир, тяжело дыша, капли пота, смешавшиеся с паром, стекали по его вискам. Он улыбнулся широким, бесшабашным оскалом. В его глазах горел азарт бойца, встретившего наконец достойного, то самое пламя жизни, которое Кощей когда-то знал и потерял.

– Нет!

Он снова ринулся в бой. Но ярость Кощея – то самое ледяное пламя – была окончательно пробуждена. Он предугадал сложный, изощренный финт Любомира. Его рука, метнувшаяся вперед с быстротой гадюки, схватила юношу за горло. Не сжимая, а поднимая. Любомир завис в воздухе, тщетно брыкаясь. Меч выпал из его ослабевшей руки с глухим, позорным стуком. Кощей посмотрел ему прямо в стальные, теперь полные яростного изумления глаза.

– Ты проиграл.

Он отшвырнул Любомира, как пустую торбу, на мерзлую землю. Юноша с трудом поднялся на одно колено, давясь кашлем, пытаясь вдохнуть обжигающе холодный воздух. Бой был окончен. Кощей повернулся спиной к побежденному и ко всему племени чужаков, демонстративно показывая, что они не стоят даже его взгляда. Он сделал шаг к своим людям, к недостроенному частоколу – символу его растущей власти и холодного расчета.

В этот миг Любомир двинулся.

Он не встал. Он рванулся вперед из положения на колене, как дикий зверь из засады, подхватив свой меч на лету. Одно молниеносное движение – чистый, отточенный тысячами тренировок удар мастера, направленный в основание шеи Кощея. Удар, который должен был отсечь голову.

Лезвие со свистом рассекло морозный воздух и плоть. Голова Кощея слетела с плеч.

Единый крик ужаса, острый, словно лезвие ножа, вырвался у людей Непры. У племени Чурилово воцарилась мертвая, давящая тишина, звенящая первобытным страхом. Святогор вскинул руку, замер, его лицо окаменело.

Но голова Кощея не упала. Она повисла в воздухе на мгновение, странным, непостижимым образом связанная с телом невидимой нитью вечности. Потом – плавно вернулась на место. Словно ее и не срубали. На шее лишь осталась тонкая алая полоса, как от пореза острой бритвой, да кровь, стекающая по лезвию меча Любомира и капающая на землю, шипя и замерзая на морозе.

Кощей повернулся медленно, очень медленно, словно поворачивалась сама земля. Его лицо было непроницаемой каменной маской. Но в его угольных глазах бушевала настоящая буря – древняя, ледяная, всесокрушающая. Он шагнул к Любомиру. Юноша замер, все еще сжимая рукоять меча, вглядываясь в клинок, окрашенный в бордовый цвет, и в целую шею Кощея с нарастающим, всепоглощающим ужасом и… немым, шокированным восхищением. Он не пытался бежать. Не поднимал меч для защиты. Он просто смотрел на явленное ему чудо, на рухнувшие законы мироздания.

Кощей остановился перед ним. Его рука поднялась для карающего удара – удара, способного размозжить череп, словно спелый плод.

Любомир встретил его взгляд. Не с вызовом. Не со страхом. С потрясенной, кристальной ясностью. Он видел не чудовище. Он видел истину, превосходящую все его понятия о мире, о жизни и смерти.

– Ты… Бессмертный? – прошептал Любомир. Голос его дрожал, но не от страха, а от осознания немыслимого, от падения всех привычных границ.

Кощей замер. Его сжатый кулак все еще был занесен, каменная тяжесть гнева висела в морозном воздухе.

Любомир отшвырнул меч прочь со звонким лязгом. Он не стал на колени. Он встал прямо, во весь свой рост, глядя Кощею прямо в глаза – в самую бездну вечности. И сделал то, чего никто не ожидал. Он скрестил руки на груди в жесте высшего уважения воинов его племени и поклонился, низко и глубоко, как перед самим воплощением неотвратимой силы.

– Моя сила – прах перед твоей. Моя жизнь – искра перед твоим вечным пламенем. – Голос Любомира крепчал, наполняясь железной, непоколебимой убежденностью, звон юности сменялся холодной сталью клятвы. – Я, Любомир, сын Чурилы, клянусь тебе, Кощей Бессмертный! Моя рука, мой меч, моя жизнь – твои. До моего последнего вздоха. Позволь мне служить у твоей стены. Позволь мне быть твоим щитом и твоим гневом!

Тишина повисла над рекой, густая, как утренний туман. Седой предводитель племени опустил голову, тяжесть выбора легла на его согбенные плечи. Его люди стояли, потрясенные до самой глубины души. Люди Непры переводили дыхание, ощущая сдвиг самой реальности под ногами.

Кощей медленно разжал кулак. Он долго смотрел на юношу, чья отчаянная храбрость граничила с безумием, чье поражение обернулось высшей формой признания его, Кощеевой, силы. Он видел не просто умелого воина. Он видел искру. Яркую, живую, солнечную искру, которую можно было раздуть в пламя слепой преданности – не бывалое приобретение для растущей власти.

– Поднимись, Любомир, – произнес Кощей. Голос его был по-прежнему холоден, словно зимний ветер, но в самой его глубине что-то дрогнуло – вечный лед тронулся. – Твоя клятва принята. Возьми свой меч. – Он кивнул в сторону частокола, в сторону кипящей работы. – Строй стену. – Повернулся к племени Чурилово. Взгляд хозяина земли, тяжелый и неоспоримый, скользнул по ним, взвешивая. – Уходите. Или присягайте, как он. Выбор за вами.

Седой предводитель посмотрел на Любомира, стоящего теперь рядом с Бессмертным, на недостроенные, но уже грозные укрепления, за которыми чувствовалась уже не просто оборона, а неотвратимая сила. Он тяжело вздохнул, пар густой пеленой встал перед его лицом, и сделал шаг вперед, скрестив руки на груди. За ним – десятки других. Шаг за шагом, сминая мерзлую траву под сапогами.

Кощей кивнул Святогору. Старый воин, сама каменная гора, едва заметно дрогнул углом рта, пряча улыбку в седую бороду. Он видел, как к их стене прирастает не просто дерево и земля, но и верность. Верность, выкованная в огне безумной отваги одного и бездонной, бессмертной силы другого. Любомир поднял свой меч – кровь Кощея еще алела на клинке, как знак высшей клятвы, как печать самого Повелителя – и присоединился к строителям. Его глаза, еще минуту назад полные ярости и шока, теперь горели новой целью, ярко и ослепительно, как отражение солнца на только что отточенной стали. Он нашел своего Повелителя. И свою Войну. Войну за стену, за грядущее царство Льда и Стали.

Глава 12: Трещина в Сердце Мира

Лагерь впивался в мертвое тело континента, гниющая, нарывная рана. Не палатки – жалкие навесы из обугленных балок и ткани, пропитанной пеплом и отчаянием. Воздух густел от вони: горелого камня, озона рвущейся магии, гноя не затягивающихся ран. Звуки сливались в ужасную симфонию: стоны, прерываемые визгами ужаса или бессвязным бормотанием безумия. Даария утонула, но ее агония выплеснулась сюда, на берег вечной мерзлоты, среди тех, кто выжил, перестав быть людьми.

Один проснулся.

Боль ударила первой, острой волной, сковав челюсти железной хваткой. Правая половина лица была сплошной пульсирующей пустотой под бинтами – огонь пожирал место, где был глаз. Каждое движение отдавалось ломотой, будто кости были собраны из осколков. Он лежал на жесткой подстилке под продырявленным навесом. Сквозь дыры тускло светило кроваво-красное небо Ночи Мира. Память нахлынула обвалом: рев машин, слепящая вспышка Аура, нечеловеческий вопль, падение лун, ледяная пучина… и видения. О, видения! Они жгли изнутри жарче любой раны.

С трудом, опираясь на дрожащие, в лихорадке руки, он поднялся. Мир плыл. Бинты на торсе проступили багровыми пятнами. Тело было слабым, словно у новорожденного, но в груди клокотало иное – панический ужас, сплавленный с фанатичной решимостью в единый, жгучий сплав.

– Нужно найти Велеса. Нужно сейчас же.

Он пошатнулся и, выбравшись из-под навеса. Лагерь предстал перед его единственным, затуманенным болью глазом: фигуры в грязном тряпье, с кожей, отливающей неестественным металлом (Сварог?), с молниями, проступающими под кожей, как синие жилы (Тор?), с пустыми глазницами, где горел холодный внутренний свет. Боги? Чудовища? Один содрогнулся, не от страха перед ними, а от осознания: и он теперь один из них. Но это пыль. Важно лишь то, что он увидел.

Он нашел Велеса на краю лагеря, у подножия гигантской, оплавленной скалы – бывшего фундамента Сердца Даарии. Велес стоял спиной, его белые одежды Совета были прожжены, покрыты сажей и прихвачены инеем. Он не просто стоял – он врастал. Руки прижаты к черному, ледяному на ощупь камню, пальцы впились в него, словно пуская каменные корни. От него исходила низкая вибрация, гудящая, как напряженная земля перед обвалом. Перед ним, в скале, зияла узкая трещина. Из нее не сочился свет – сочилась сама тьма. Тьма, впитывающая свет, звук, сам воздух. Аур. Запечатанный.

Один подошел, шатаясь. Камни под босыми ногами жгли ледяным холодом.

– Велес, – голос его был хриплым, чужим, как скрежет камней по льду.

Велес вздрогнул. Медленно, с усилием, словно отрывая от скалы часть собственной плоти, он оторвал руки. Обернулся. Лицо было бледным, как лунный свет на снегу, изможденным до предела, но в глазах горел холодный, каменный огонь – смесь новой силы и старой, невыносимой скорби. Увидев Одина – перебинтованного, с фанатичным блеском в единственном глазу, – Велес не выразил радости. Только глухую тревогу, тяжелую, как глыба.

– Один… Ты жив. – Голос Велеса звучал глухо, будто доносился из-под земли, из глубины веков. – Как ты…?

– Жив? – Один закашлялся, горьким смехом. Боль пронзила грудь, как нож. – Это не жизнь, Велес! Это… преддверие! Мы в преддверии конца! Ты должен знать! Ты должен! – Он шагнул ближе, вцепился в прожженный рукав Велеса. Пальцы все еще предательски дрожали. – Аур… когда он коснулся меня… он не просто жег! Он показал! Будущее!

Велес смотрел на него, не отрываясь. В его каменных глазах читалась усталость, глубокая, как пропасть под их ногами.

– Что он показал, Один? – спросил он тихо. Уже зная ответ. Боясь его.

– Варианты! Мириады вариантов! – Один заговорил быстро, срывающимся шепотом, пропитанным ужасом. Его единственный глаз бегал, не находя фокуса, видя не Велеса, а кошмары. – Во всех… во всех, Велес! Мир гибнет! Не сейчас… позже. Через века. Но гибнет неизбежно! Войны… безумные войны богов, чем мы стали! Голод… земля выжжена, отравлена остатками Аура! Сама энергия… она вырывается из слабых печатей… сжигает континенты! Чума… порождения хаоса, что мы выпустили! – Он сжал руку Велеса сильнее, до хруста костяшек. – Во всех путях времени, что я видел… конец один! Тьма! Холод! Мертвая тишина! Ничего! Ничего не остается!

Велес молчал. Его каменное спокойствие было ледяной стеной против истерики Одина. Он видел панику в глазах друга, настоящую, животную панику перед неотвратимым концом.

– Мы вызвали Падение, Один, – сказал Велес с мертвенной твердостью, не оставляющей сомнений. – Мы уничтожили Даарию, наши семьи, миллионы жизней. Мы… стали этим. – Он махнул рукой в сторону лагеря чудовищ-богов, движение тяжелое, как удар молота. – Аур… это Первоматерия. Основа всего. И мы… черви, возомнившие себя богами, пытались ее заарканить! Мы не понимаем ее! Не можем понять! Любая новая попытка… – Он взглянул на трещину, откуда сочилась угрожающая тишина, густая как смоль. – …будет последней. Она сожжет не континент. Весь мир. До основания.

– Значит, мы должны понять! – закричал Один, голос его сорвался на визгливую ноту. Перебинтованная половина лица дергалась. – Мы получили силу! Силу богов! Мы видели устройство машин! Мы касались Аура! У нас есть знания! Опыт! Мы обязаны продолжить! Найти способ! Контролировать его! Направить! Использовать его силу не для разрушения, а для спасения! Чтобы предотвратить то, что я видел! Чтобы дать миру будущее!

Его единственный глаз горел фанатичным огнем. Боль, страх, отчаяние – все переплавилось в слепую, неистовую убежденность. Он видел не гибель, а вызов. Испытание, которое нужно пройти.

– Продолжить? – Велес отшатнулся, будто Один ударил его. Ледяные зрачки Велеса расширились, в них отразилось не кровавое небо, но искаженная гримаса Одина. Он отшатнулся – не от Аура, нет. От провала в безумие, зияющего в единственном глазу друга. – Ты хочешь… снова? После этого? – Он указал на мертвый континент, на кровавое небо, на жалкий лагерь. – Один, мы потеряли всё! Дом! Семьи! Будущее! Мы едва запечатали эту щель ценой… не знаю, чего! Ценой моей души! А ты говоришь о продолжении? Это не спасение! Это самоубийство! Вселенское самоубийство!

– Ты трус, Велес! – Один выпрямился, искаженное болью и яростью лицо стало страшным. Его голос гремел, привлекая внимание немногих вменяемых. – Ты всегда был осторожен! Всегда боялся шагнуть за грань! И к чему это нас привело? К катастрофе из-за недостатка знаний! Из-за недостатка смелости! Теперь у нас нет выбора! Или мы идем вперед, рискуя всем, чтобы спасти все, или мы просто ждем здесь, в этой ледяной пустыне, пока увиденный мной конец не настигнет нас! Я выбираю бороться! Я вырву у Аура тайну спасения! Я заставлю его служить жизни, а не смерти!

Он тяжело дышал, рана сочилась сквозь бинты, запах свежей крови смешивался с гарью. Фанатичная убежденность делала его почти нечеловечески сильным в своей слабости.

Велес смотрел на него. Его собственное сердце, отяжелевшее от связи с камнями и вечной мерзлотой, сжалось от ледяной жалости и предчувствия беды. Он видел не друга. Он видел начало новой катастрофы. Обещание нового Падения.

Велес выпрямился во весь свой рост, и казалось, не он стоит на камне, а сам камень поднялся, чтобы преградить путь.

– Не позволю, Один. – Слова, тихие и тяжелые, как глыбы, обрушились в пространство между ними, заглушая вой ветра. – Я запечатал Аур здесь. И я встану стражем этой печати. Буду стеречь мир… от твоего ослепления. Ты не бог всеведения. Ты раненый, напуганный человек, несущий в себе искру того хаоса, что нас погубил. И я не дам этой искре разгореться снова.

Они стояли друг против друга. Бывшие братья по разуму. Теперь – воплощение двух бездн: безудержной, самоубийственной жажды знания и осторожной, жертвенной защиты хрупкого остатка жизни. Пропасть между ними была шире трещины с Ауром.

Один засмеялся. Звук был ужасен – хриплый, безумный, лишенный тепла.

– Не позволишь? Ты? Хранитель печатей? – Он отступил на шаг, его единственный глаз презрительно скользнул по Велесу. – Сторожи свою щель в скале, Велес. Сторожи свой холодный камень. Я пойду туда, где еще есть свет знания. Я найду способ. Я спасу этот мир. Несмотря на тебя. Несмотря на твою… жалкую недальновидность. Запомни этот день. Запомни, что когда я вернусь с ответом, с силой спасения… ты был тем, кто стоял на пути жизни!