Память небытия

Глава 7. При свете свечи

Рикард смотрел в глаза своего отца. И стоило так долго скитаться, чтобы оказаться здесь, на этом стуле? Ответа нет.

Одинокая свечка смердела между ними. Комната вокруг терялась во мраке, он даже не мог разглядеть входную дверь. Это пугало – всегда полезно видеть пути отхода. Даже если бежать уже некуда. Сколько времени прошло? События последних недель, а может, и месяцев или даже лет истощили его, мысли путались. Одно Рик мог сказать точно – много. Достаточно много, чтобы перестать быть испуганным мальчишкой с севера, ломким, словно соломенный прут. Отец всегда знал, куда надавить. Так, чтобы согнуть, но не сломать до конца. Ведь Рикард всегда был полезен, а с любимой зверушкой обращаются бережно. Главное – не позволять ей кусаться.

Рик огрызнулся, поставил на это все и, как он думал, освободился от оков. Оказалось, только на время; кандалы вновь нашли его, гораздо позже. И пусть навесил их не северный головорез – приятного во всем этом было мало. Он посмел снова ступить на дорожку, с которой ушел когда-то давно, и ничего удивительного, что как следует поплатился. Поэтому они здесь, в этой комнате.

Сколько должно было пройти лет, чтобы он перестал ощущать себя столь никчемным в присутствии Рендалла? Казалось, прошедшие годы никак не отпечатались на лице отца. Да, со времен его детства Элайда постарел, и без того светлые волосы блестели сединой, в этом Рик догнал его куда быстрее, чем хотел. Но могучие мышцы все так же бугрились под плотной рубахой, а глаза были ясны – подтаявший озерный лед. Коварный и опасный, ступи не туда, и все кончено. Так было всегда.

Бледная кожа, ничуть не тронутая северным солнцем, даже в жаркий сезон. Отец любил проводить время во мраке, на задворках своего подполья. Рик с отвращением осознал, насколько же они похожи: тот же нос, изгиб губ, мимика. Когда он был ребенком, это не бросалось в глаза столь явно. Оставалось уповать на то, что, схожие внешне, внутренне они различаются. Рендалл всегда старался подчинить его, сломать и вылепить заново в той форме, которая будет наиболее полезна. Рик восстановил себя по кусочку, так, как желал того сам. Правда, думал, что из камня, а на самом деле – из стекла.

– Столько времени…

Улыбка отца была не столь безумна, как его собственная, ведь отец мог позволить себе улыбаться искренне. Схожесть проявлялась в том, что радости в этой гримасе не было, Рендалл всегда растягивал губы для того, чтобы принизить собеседника. Показать, кто владеет ситуацией. Кто может позволить себе веселиться, пока собеседник мочит штаны.

– Столько времени ты бежал прочь от меня. От своего прошлого. От своего предательства. И как, стоило оно того?

Что-то новенькое, отец обычно не задавал вопросов. Он утверждал. Рик не шевельнулся.

– Ну же, поговори со мной. Сколько зим минуло с нашей последней встречи? Достаточно, чтобы соскучиться. Так ведь?

Рендалл сжал и разжал кулаки. Тоже знакомый жест: свидетельство того, что глотка оппонента отнюдь не в безопасности. Пусть даже собственные руки он марал лишь в крайних случаях.

– Не говори, что ты…

– Скучал? Конечно же. Сын. – Элайда будто попробовал слово на вкус, слегка наклонился вперед. – Ты полностью мое творение. Во всех смыслах.

Рик осознал, что чуть ли не впервые сидит на стуле в подобный момент. Все выговоры, крики и болезненные тычки он встречал на ногах, как принято. А то можно было получить еще больше. Первые годы он заглядывался на отца откуда-то снизу, словно на гору, которая внезапно начинает падать прямо на тебя. Затем они почти сравнялись, но Рикард все равно смотрел в эти холодные глаза снизу вверх. И вот они наконец равны, отец сидел ровно напротив. Так почему же ощущалось так, будто он все еще мелкий зверек, попавший в силки?

Ловчему бы понравился ход его мыслей.

– Был бы ты здесь и сейчас, если бы не я? Нет, никак нет. Сколько раз то, чем я одарил тебя, спасало жизнь, тебе и твоим спутникам?

– Если бы не то, чем ты одарил меня, меня бы здесь не было, действительно. Я был бы…

– Где? Под обвалом в туннеле на каком-нибудь руднике? – Отец басовито захохотал, но резко оборвал свой смех. – Второй особенностью, – он многозначительно потрепал прядь собственных седых волос, – тебя одарила та сторона, природа, злой рок, думай как хочешь. И сидишь ты тут, сын, только потому, что одна беда уравновесила другую. Единственный в своем роде беглый белоголовый. Надо же.

Первая за всю жизнь, казалось бы, искренняя похвала. И за что? Дорожка, по которой он пошел после того, как на шее захлопнулся ошейник, привела к стольким смертям, что впору было задуматься: может, и правда стоило дождаться конца на руднике.

– Думаешь о смертях? – Рендалл безошибочно считал его мысли. – Да, ты должен хотеть их. Это заложено в тебе, я лично приложил к этому руку, – он оглядел собственные ладони, – но если ты так и остался размазней, то можешь вспомнить о том, кому чужие смерти дали право на жизнь.

Лица закрутились перед глазами, но Рик не мог сосредоточиться ни на одном из них. Ворох людей, ставших ему ближе, чем кто-либо до этого, пусть он сам долго не хотел этого признавать. От этих воспоминаний на душе потеплело. Рикард выдавил:

– Счет не равный.

– И никогда не будет.

– И сколько надо убить, чтобы спасти тех, кого должен?

– Ты никому ничего не должен. Кроме меня. Этот должок останется… Пока не придет время отдать его.

Никогда, ни разу за всю жизнь он не разговаривал с отцом так: задавая вопросы и, что удивительно, получая ответы. Пусть и не все они были хороши. Главное, что в былые времена в его жизни были лишь приказы.

– И что дальше?

– Подождем. – Отец откинулся на спинку стула – казалось, тот обязан скрипнуть под весом северянина, но Рик не услышал ничего. Наоборот, тишина стала такой оглушительной, что сдавила виски.

Он почувствовал, что тело словно плавится под взглядом отца, а его физическая оболочка просто не способна существовать в непосредственной близости от человека, который эту оболочку породил. Кости начало ломить так, как если бы он провел ночь на древесных корнях. Не в силах противиться порыву, он поднял руку и ощупал собственное лицо. Полученные раны были где-то далеко отсюда, но физиономия пылала болью, будто она осталась с ним навсегда. Даже ладони горели, а ноздри внезапно забились вонью гниения и немытого тела. Пахнет так он сам, Рендалл, или это сквозняк принес запахи прямо в комнату – понять было невозможно. Отец торжественно ухмыльнулся, недоумение Рика его явно забавляло. Усиливало контроль над ситуацией.

Рик попытался напрячь мышцы, склонился вперед, как всегда делал, сознавая, что нужно совершить тот самый, последний рывок. Сколько их уже было? И присутствие отца ничего не изменит, Рендалл не властен над его волей к жизни. Даже если у этой дорожки есть четко очерченный исход.

Все детство, как Рик помнил, Рендалл занимался тем, что творил человека, не сдерживаемого ничем. Ни моралью, ни предрассудками. Который должен был стать одним из тех, кто движется вперед, подминая под себя все вокруг. Правда, по задумке отца Рик стал бы рабом, марионеткой в руках тех, кто указывает направление и цель.

Но Рикард никогда не собирался быть инструментом для исполнения чужих желаний. Вот только… Раз так, почему он оказался на этом стуле?

Рендалл удовлетворенно улыбнулся.

Мышцы свело, судорога набросилась на тело, как дикий зверь выпрыгивает из засады. Рик без сил откинулся назад, больше не пытаясь подготовить атаку. Какой в ней смысл, если все закончится так, как и всегда? Казалось, на его голову надели шлем, который становился все меньше и меньше, сдавливая голову похлеще проклятого ошейника, к удавке он хотя бы привык. Можно отнять надежду, имущество, близких, но куда страшнее, когда у тебя пытаются забрать последнее, что осталось, – память. Рик с ужасом осознал, что даже не помнит, как давно они сидят вот так: два северянина, связанных между собой сильнее, чем можно было представить.

«Отец-то мой, вот только я сам не свой».

Рик замер, отягощенный грузом собственного бессилия. Подражая ему или же насмехаясь, отец сделал ровно то же самое по другую сторону стола. Так они и сидели, глядя друг на друга, – две пары северных глаз, неподвижных и пылающих холодом в полумраке. Между ними мерцал огонёк свечи, слабо колыхаясь и становясь всё тусклее. В конце концов, пламя дрогнуло в последний раз и окончательно потухло, погрузив комнату во тьму.

Глава 8. У нас проблема

Эдвин открыл рот, чтобы ответить, но не нашел слов. Было бы легко опровергнуть мысль торговки, если бы он сам не считал ее довольно правдивой. Так он и шел, не поднимая головы, пока из пучин тяжких раздумий его не вырвал мальчишка, пронесшийся мимо и весьма невежливо задевший его плечом. Размахивая чем-то, похожим на яркую шапку, он скрылся за поворотом быстрее, чем Эдвин успел спохватиться. В панике он запустил руку в карман, с облегчением понял, что медальон на месте.

Жест не укрылся от внимания спутников. Бася покосился на него, и даже в безучастном взгляде серого плаща Эдвин разглядел намек на иронию, из-за чего почувствовал себя полным дураком. О сохранности безделушки можно было не беспокоиться, она защищала сама себя получше, чем мог это сделать отряд вооруженных стражников, что уж говорить о самом Эдвине. Интересно, будь мальчишка карманником, как быстро он повалился бы на землю, визжа и стеная? Стычка с Отто наглядно продемонстрировала: у медальона только один владелец. Великая привилегия и одновременно худшее бремя.

Мысли переметнулись на недавние события. Те, кто хотел обманом изъять медальон у Лиса, явно не рассчитывали, что вещица уже привязана к Эдвину. Теперь же Принц, как он сам предпочитал себя называть, точно оповестил об этом всех заинтересованных лиц. И потому их дальнейшие шаги невозможно было предсказать. До этого они явно намеревались прикончить Сэта, заодно похоронив всех причастных. То, что Принц учинил на верхушке башни, не оставляло сомнений: он мог бы попытаться – и даже с неплохими шансами на успех. Забрал бы медальон и мог делать с ним… Все, что эти люди собирались с ним делать. Лишь появление Лиры со спутниками заставило его переиграть партию, отойдя в тень.

Теперь же Эдвин не мог взять в толк, что будет дальше. Попытаются приложить его камнем по затылку и умыкнуть в качестве походной сумки, в которой лежит медальон? А потом? Запрут в каком-нибудь подвале, попутно заморив голодом, пока владелец не уйдет на ту сторону «по естественным причинам»?

Стоило подумать об этом, как на лбу выступил холодный пот. А ведь идея не хуже прочих, определенная логика в этом есть. Хотя… В начале осени он почти уверился, что неуязвим, пусть и не стал делиться подобными размышлениями со спутниками. Во всяком случае, для арбалетного болта, если тот один и воткнулся в бедро. Защитит ли безделушка от чего-то большего? А от истощения? Или же шепот, разобидевшись окончательно, подведет в самый неподходящий для этого момент, решив подобрать хозяина получше?

«Хочешь проверить?»

Нет, спасибо. Эдвин поморщился. Морить самого себя голодом он не собирался, облегчая тем самым задачу возможным тюремщикам. Куда лучше было бы им и вовсе не попадаться, а остаться без еды он всегда успеет, учитывая, что им предстоял поход куда-то совсем далеко отсюда.

Бася отодвинул в сторону какого-то слишком уж назойливого нищего, бедолага был смят толпой и исчез из поля зрения быстрее, чем успел попросить монетку. Эдвин горько хмыкнул: если чуть принарядиться, то для посторонних они с Ани будут выглядеть как важные персоны, сопровождаемые доблестным воином. Впрочем, даже пока он в походных обносках, это суждение недалеко от истины. И к слову о воинах…

С теми, кто желал заполучить медальон для каких-то своих дел, все было до омерзения просто: главное – не попасться. Он был им нужен. Под «он» вполне попадали они оба, и шепот, и сам Эдвин. А вот что касается тех, кто желал спасти Мир более радикальными способами…

«Для парня все кончено».

Слова Далии врезались в память. Будь ее воля, и она бы утащила его с собой в бездну – все что угодно, лишь бы проклятье медальона ушло в небытие. Вот только Мир это до конца не спасет, во всяком случае – если верить Лире. Молодые парни, под стать ему самому, так и продолжат седеть, угрозой нависая над Симфареей до конца времен, пока главный изначальный будет ждать своего часа в безделушке, более неподвластной никому из смертных. Никаких шансов, что без связи с медальоном кто-то сумеет преодолеть расстояние, разделяющее край впадины и ее сердцевину. А связь эта навеки оборвется, если его прикончат.

Так, стоп. Один момент. А какой толк в таком случае кому-то держать его в заточении, даже теоретически? Эдвин не мог увидеть, но почувствовал, как краски ушли с лица. Получается, его смерть, максимально насильственная, насколько возможно, выгодна всем. Ну, вообще всем, кроме Лиры. Паломница была единственной, кто хотел упокоить Годвина с концами. Всех остальных как будто бы вполне устроит его скоропостижная кончина. В случае Далии – в надежде, что появление новых кратеров удастся сдерживать до окончания времен. Если она и Веллестеран вообще в курсе, что кто-то начал устраивать катаклизмы намеренно, приближая конец.

В случае Принца и его нанимателей – можно было бы просто дождаться этого конца, сохранив медальон в безопасном месте, пока континент постепенно покрывается участками черной земли. Или же… Медальон им все же нужен в том состоянии, в котором он существует сейчас? Как узнать? Требуется ли им право владения, чтобы реализовать свои планы?

Все это напоминало прогулку по лезвию ножа, которая началась, как только шепот возник в голове Эдвина. Вывод прост: не попадаться в руки никому. Что может быть проще? Вопросов много. Вот только ответов нет.

К счастью, пока все эти мысли проносились у него в голове, библиотека успела не просто показаться на горизонте: они подошли почти вплотную. Под вопросительным взглядом Ани Бася жестом указал на ставший уже привычным боковой проход, через который все эти дни они проникали внутрь, не привлекая особого внимания. Скосив глаза в сторону снующих туда-сюда людей и ни к кому конкретно не обращаясь, Эдвин уточнил:

– По словам Гааза, в сотне шагов от нас хранится огромное количество томов. Сколько рук и времени нужно, чтобы создать столько? Как будто бесконечное количество.

Будь перед ним сам Парацельс, он, без сомнений, мог бы дать подробный ответ, но Бася просто повел плечами. Вместо него ответила Ани:

– Они копились годами. И не только.

Поймав удивленный взгляд Эдвина, она запнулась, негодующе вздернула подбородок.

– Что? По-твоему, я не могу знать очевидных вещей? Тебе нужен ответ только от Парацельса? – Увидев, что он покачал головой, она продолжила: – Как я и сказала, куча рукописей сохранилась еще с былых времен, многие несут в себе скорее, эээ, сакральный смысл. Рукописные, почти истлевшие талмуды и все такое, если мы говорим о самых старых находках. Впрочем, есть и те, которые относятся к этому тысячелетию и сохранились куда лучше, вплоть до наших дней. Но и большое количество текстов было создано уже гораздо позже, за последние десятки лет. А ведь еще совсем недавно на один том могли уйти годы.

– Совсем недавно? Что изменилось?

– Мог бы и угадать. Руны. Сейчас рукопись можно скопировать, написав лишь единожды. – Ани торжественно подняла брови, явно наслаждаясь своей осведомленностью.

– А поподробнее?

Брови опустились. Показалось, что Бася впереди хмыкнул. Эдвин нахмурился.

– Откуда ты вообще…

– Дитя! Приятно знать, что мои слова отложились в твоей памяти почти дословно.

Парацельс выплыл из бокового прохода, Эдвин и спутники замерли. Целитель указал пальцем куда-то наверх.

– У Лиса довольно интересный… И тяжелый разговор с госпожой Августин. – Он кивнул Басе. – Я счел хорошим тоном пойти прогуляться. О многом нужно подумать…

Про «тяжелый разговор» Эдвин уже знал – Сэт, очевидно, остался не в восторге от идеи отправить серого плаща с ними. Эту часть фразы он пропустил мимо ушей, вместо этого уставившись на Ани. Та слегка покраснела. «Очевидные вещи», значит? Как стало теперь ясно, подслушанные из уст Гааза буквально на днях.

– Что касается твоего вопроса, Эдвин… Прошу прощения, разговаривали вы довольно громко. Так вот… – Гааз улыбнулся, явно получая удовольствие от возможности поделиться знанием. – Сейчас тексты стало куда проще воссоздавать повторно. Как правило, используются резные формы: плоские пластины с утопленными символами. А руны смешивают с размолотым углем и, если не ошибаюсь, примесью сухого клея и масла. После этого пластины прогревают или кладут под груз, чтобы порошок закрепился. – Он сложил вместе ладони, словно демонстрируя работу пресса. – Таким образом можно за раз сделать оттиск сразу на стопке пергамента или бумаг, а за счет рун буквы получаются четкими и стойкими на всех уровнях.

Бася, которому разговоры о книгах были явно не интересны, двинулся дальше. Гааз продолжил уже на ходу:

– Само собой, чтобы потратить руны, да еще и на столь специфический процесс, нужно этими рунами обладать. Поэтому многие труды не получают дополнительных копий, существуя в единственном экземпляре. Создание книг так и осталось своего рода привилегией. И Вильгельм, – тут он запнулся, – контролирует и использует эти привилегии так, как считает нужным.

– О чем идет речь?

– В быту буквы все еще выводят самостоятельно, когда нужно написать письмо или документ, да даже книгу – при наличии возможностей, желания и свободного времени. Что касается массового распространения текстов, пусть подобное производство и упростилось, это все равно требует больших затрат и ручного труда. У власти на континенте уже давно не в приоритете такие вещи, историю изучают не по летописям, а выслушивают из уст священников, которые говорят то, что люди должны услышать. В сомнительности их утверждений мы смогли убедиться буквально на днях… А огромную часть производственного ресурса используют для одного единственного текста.

Эдвин тут же догадался, о чем идет речь.

– Писание?

– Верно. Именно поэтому упрощенная версия, содержащая в себе только постулаты, доступна почти любому крестьянину – на распространении столь важной книжки власть не экономит. Экономит на все остальном. Но у подобного подхода есть и обратная сторона… Не ошибусь, если выскажу догадку: именно благодаря писанию ты и умеешь читать?

– Других книг у меня в Дубах никогда не было.

– О чем и речь. В давние времена не было бы никаких книг вообще. Но церковь в какой-то момент высказалась достаточно однозначно: любой ребенок должен знать постулаты с малых лет, а приправлено это все было как раз пользой от подобного образования. Ребятня познает буквенную науку, попутно постулаты почти отпечатываются у них в голове, с самого детства. Куда более действенно, чем передавать знание из уст в уста. Многие из поколения постарше могут продолжать противиться грамоте, особенно в регионах, где образование скорее исключение, чем норма. Но нужная информация все равно влетает им в уши из чужих уст, например, через общественные чтения, – доктор уныло вздохнул, – а вот привилегия владеть множеством книг доступна по большей части только высокородным. Увлеченным высокородным с особым складом ума. Впрочем, слышал, что многие пользуются книгами на полках как аксессуаром и мерилом достатка, при этом не притрагиваясь к текстам. Все эти расфуфыренные кабинеты и личные библиотеки…