1
Я уже здесь бывал с учениками. Знаменитый Учитель жил с женой и детьми в маленьком доме сырого кирпича из двух комнат, в его половине была комната и кухня, в другой, расположенной к югу, чтобы было теплее, – обитали жена и дети.
Во внутреннем дворике стояла маленькая статуя Зевса – личного покровителя этого жилища. Хозяин, когда-то бывший каменотесом и ваятелем, высек ее из мрамора сам. Двор был обнесен невысокой оградой, сложенной из дикого камня.
Учитель, завернутый в хитон и босой, с выпученными глазами и приплюснутым носом на заросшей седой бородой лице, похожий на сатира, дружески приветствовал меня. Он считал меня пророком, хотя я просто средний человек живущий по соседству, называемому будущим, ибо нет прошлого и будущего – в самой глубине истории спрямляются различия эпох. В моей жизни мало знающего филолога, не смыслящего в науке и технике, да и вообще в человеческой психологии, нет ничего необычного. Но все мои заурядные мысли здесь, в Древней Греции, казались диким откровением.
Зашла жена, моложавая с желчным цветом лица, в шапке черных волос, перевязанных белой ленточкой, и синем пеплосе с поясом на узкой талии. Она, ворча, налила из глиняного кувшина вино, поставила поднос с хлебом.
Как я знал, она одна зарабатывала на жизнь повитухой, принимая роды, иногда оплачиваемые щедро – в богатых домах. «А этот, – ворчала она. – Таскает за собой учеников по пирушкам и по гетерам. Хоть какая была бы польза от них! Даже не хочет, как нормальный софист, брать плату за свои советы. Живет голый, со своей философией».
Он не хотел служить, и осуждающим отвечал: «Уже давно бы погиб, и не принес бы пользы ни себе, ни вам. Нет такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться вам или какому-нибудь другому большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве. Нет, кто в самом деле ратует за справедливость, тот, если ему и суждено уцелеть на малое время, должен оставаться частным человеком, а вступать на общественное поприще не должен». Но я знал, что он все-таки зарабатывал, ему приносили дары, уж в этом он не мог отказать дарящим.
Мне стало не по себе. Хозяин подмигнул мне.
– Не слушай её, – сказал он, – Она любит поворчать. Как колесо не может катиться по булыжной мостовой без грохота, так и она не может и часу прожить без ругани. Но, знаешь, когда долго едешь на телеге, привыкаешь к стуку колёс и не замечаешь его. А я женат на ней уже давно.
Мудрец повернулся ко мне.
– Итак, ты говорил о знании себя.
Я преодолел смущение от враждебности его жены, ответил:
– Вы говорите: познай себя. У вас в беседах выяснение идет в промежутке времени – до окончательного уяснения истины. А я всю мою жизнь не могу познать себя. И вокруг чего живем. Жизнь слишком коротка, чтобы познать хоть что-то. Перед нами всегда – необъятность новизны, чего мы никогда не узнаем в своей короткой жизни. Как кто-то может ощутить тупик?
Я уже забыл о неприязни его жены.
– Помню, на краю мира, плыл на катере в море с нашей группой школьников, высадились на острове Буян, там взобрались на утесы – Столбы, и на вершине открылось небывалое:
На краю земли или в космосе
Высоко над бездною вод,
В новизне небывалой утесы
Одиноко встречают восход.
Позже я записал в дневнике: «Отсюда я видел целый мир. Это не мир иллюзии, не метафора, а реальность, но без голой предметности, не замечающей вокруг себя никого и ничего. Там нет бегающего глазами тщеславия, жадности слепого благоустройства, не видящего бездны. Реальная и притягательная энергия, в которой заключается все – и благоговение перед природой и жизнью, и глубокая печаль краткости, и боль потерь, и одинокий парус, ищущий чего-то в стране далекой, и неистребимая вера в бессмертие. Энергию океана можно изобразить словами, как что-то конкретное». Может быть, это и есть реальный смысл жизни? Но потом уходит видение, и остаюсь таким же несмышленышем. Знаю, что ничего не знаю.
Мудрец жадно слушал, видя во мне неведомое.
– А что ты предпринимаешь для познания?
– Перерыл кучу литературы – незаметно, еще от предков, набралась целая библиотека, от древних до классиков, кто жил после вас, философ. Но это были просто знания, не затрагивающие за живое. Я их просто знал, и при разговорах блистал знаниями. Но чужие смыслы не помогают, надо искать свои.
– Познать себя – это распознать божественное в себе, любить. А любить – это действие.
– Но как действовать, если не знаешь, кто действует?
– В этом и состоит наука заботы о себе. Многое нужно раскопать в себе, чтобы выявить свою суть.
Я усмехнулся.
– Если бы все дело состояло в определениях путем вопросов и ответов, как вы практикуете. Я очень долго стремился видеть не тупого себя, а себя со стороны. И до сих пор не понимаю, как это получается. Иногда вдруг вижу в душах других людей свою душу. Исчезает чужая кожа, мешающая заглянуть внутрь другого. Там не просто меркантильный мир.
Кстати, подумал я, таким способом проник и сюда, в детство человечества, узнав и внезапно ощутив душу Эллады.
– Но со временем ослабло желание разгадывать бытие, – вздохнул я. – Может быть, разгадка недоступна, или старею? А ведь идет война, граждане гибнут и калечатся. А я стал равнодушен. Как зажечь огонь в себе?
Мудрец радостно засмеялся.
– Огонь не может потухнуть, если хоть раз зажег тебя! Только эмпатия, «вчувствование» может ослабнуть. Поройся в остывающем пепле души. Что еще может затронуть твои чувства? Оживить волнением, может быть, обозлить до чертиков, или объять облаком блаженства?
Я задумался.
– Меня предавали. Мой заместитель подло переписал на себя мою организацию, и все наработки, вплоть до товарного знака, благодаря которому мы процветали. Молодой кавказец из его команды сидел на диване и махал ножичком перед моим носом, требуя ввести его хозяина в долю. Как я ненавидел его!
– Да, это большой силы заряд ненависти ко злу. А как насчет счастливых моментов, не исчезли они?
Я почесал затылок.
– Моя женщина. Удивление, откуда взялось это капризное существо, без кого не могу существовать.
– И ты не доволен жизнью? Это как с моей женой. Хотя у нас есть дети, она бранит меня ежедневно, но я привык, и даже люблю ее брань.
– Увы, счастье с женщиной не вечно, – признался я. – Когда умер наш ребенок, исчезла аура все забывающего любования ею. Понял, что не будет продления меня, и будущего не стало. Это повлияло на наши отношения. Мы жили только памятью о любви. Она замкнулась, лишь сказала: «Я пересматриваю свою судьбу».
Мудрец замолчал, явно жалея меня.
– Понимаю твое горе. Но истина вечна, и когда я стремлюсь к ее познанию, я фактически стараюсь освободиться от своего тела, которое мне эту истину мешает познать. Оно привязано к временному, изменчивому, поэтому я стремлюсь избавиться от тела.
Я, по сути, думавший так же, вдруг сказал зло, словами моей жены:
– Хватит умствовать! Вы стремитесь к смерти? Избавлению души от тела? Это тупик.
– Да, тело мешает, оно мешает освободить душу.
Я не мог этого принять.
– Об этом еще скажет будущий Мессия.
– Что ты знаешь о будущем? – заинтересовался мудрец.
– Будет долгая история веры в Мессию, ты не знаешь, но ты его предтеча. С него начнется иная история, но и она пойдет другим путем.
Мы замолчали. Наконец, мудрец сочувственно добавил:
– Тебе нужно собрать все ниточки живых чувств в одно. Что может двигать тебя в греющий свет, чтобы душа оживилась новым смыслом, что зажжет тебя на новую жизнь.
– Но как?
– Вдохнуть силы должна идея. Она должна светить, как солнце, и не кратко, а всегда, дольше смерти.
Во мне поднялся сарказм.
– Вы видите брызжущий через край свет зари вашей цивилизации, как вечную цель. Но грядут другие цивилизации…
Философ оскалился, как сатир.
– Свет – это вечность, там останавливается движение.
Я усмехнулся.
– Можете представить, что ваша вечность – тоже переменчива? Вы стали родоначальником идеи, которое позже назовут Реннесансом. Но придет новое время, крушения гуманизма, – постгуманизм, отмена традиционных ценностей. Преодоление ветхости человеческой природы, духовные и физические преобразования, новые стратегии колониализма. Грядут великие открытия, они позволят надолго сохранять тело человека. Но будет ли жить душа, то есть божественное в человеке, гораздо дольше тела? Великие книги говорят так, пока будет живо человечество. В новых угрозах миру люди забудут об идее гуманизма и нравственной стойкости. Будут ценить не духовное, а невиданные блага, которые хлынут на их головы. Но это и заслонит страх всеобщей смерти – от войн с помощью изобретенных смертельных технологий, или от природных катаклизмов. Забудутся волновавшие проблемы нравственности, морали, захочется только спасения. Эволюция человека не завершается.
Меня озарило вдохновение, словно заиграл цветок на солнце.
– Придет новый тип человека, встроенного в небывалые технологии и гипноз, называемый искусственным интеллектом. Дети погрузятся в гипноз, сидя в наушниках перед компом. Прогнозы о будущем будут не делом пророков, а инвестиционным предвидением…
Я немного зарапортовался. Философ был ошарашен сложностями моего прогноза, небывалым предвидением будущего. Я замолчал, устыдившись фальшью положения – ведь мои знания почерпнуты из учебников для средней школы и догматических книг моего времени.
– Но там, – продолжал я, – в новом мире, все равно останется мое страдание, жаждущее чего-то, что спасло бы меня, убрало отчуждение от мира и равнодушие внутри. Желание, внезапно увидев перед носом то, что убивает меня, – отстраниться от него.
– Это тебя мучит? – удивился философ повороту моей мысли.
Я затруднялся ответить – слишком уж мутны были мои позывы.
– Чуждое мне – это застылость души, случившаяся от потерь дорогих людей, от настроя жены, и равнодушия в людях ко мне и каждому, кому я проникал в сознание. Короче, одиночество.
Философ внимательно выслушал меня, и закончил так:
– Ты еще не умер. Тебе надо разжечь в себе остатки того, чем еще жив, чтобы искать облегчение. А как, твоя суть знает.
Да, я действительно мог еще кого-то любить, и ненавидеть. Все это было засыпано пеплом усталости.
Я оставил мудреца в глубоком сомнении.