Смеющийся хрусталь небосвода

Глава 1

Иван Феликсович, после долгих раздумий, сделал выбор, ткнув пальцем в глянцевую страницу на развороте пухлого каталога:

– Определился. Вариант «Дакота-80». Я покупаю прекрасную смерть Джона Леннона. Заверните, пожалуйста, – с серьезным видом произнес он и провалился в пустоту голубых глаз высокой и тощей, как высушенная рыба, блондинки, помощника управляющего компании «Млечный путь».

«Если б у людей были прозрачные черепа, мы бы сэкономили безумное количество времени», – промелькнуло в голове Ивана Феликсовича, наблюдая застывшую скульптуру, посвященную тщетной надежде на всякую мысль.

Офис занимал последний этаж исторического здания в стиле «северный модерн» с массивным угловым эркером-бойницей, в центре Санкт-Петербурга, на набережной реки Мойки. Отсюда летом, в безветрие, днём доносились до прохожих монотонные, как звуки церковного колокола, заученные речи экскурсоводов. Вечером затхлый воздух городских каналов резали на куски, несущиеся с палуб списанных в утиль катеров, до тошноты воняющих соляркой, вопли нетрезвых гостей города, и черная вода разносила рёв музыки с нецензурными выкриками в открытые окна жителей, от всей души проклинающих сезон белых ночей.

Пространство этажа, куда Иван Феликсович поднялся на одном из двух вместительных, отделанных под гранит, лифтов вобрало в себя несколько разных по площади комнат из рифленого непрозрачного стекла. Внутри каждого располагались стол на тонких сверкающих сталью ножках и два обитых синей бархатной тканью стильных кресла напротив друг друга. На серых столешницах, помимо упомянутого уже каталога, скучала стеклянная бутылка дорогой воды с пузырьками в длинном как у страуса горлышке и почему-то три пузатых стакана. На стене черной прямоугольной дырой ухмылялся матовый глаз огромного монитора. Такая минималистская атмосфера, видимо, способствовала полному погружению в деликатную тему нелегкого выбора, Прямоугольная светодиодная лампа на металлической штанге над столом раздавала рассеянное сине-белое облако и чутко подстраивалась под присутствие людей и время суток.

Дверями кабинеты, половина из которых имела окна, другая половина – нет, выползали в длинную кишку коридора, вдоль которого ленивыми тюленями распластались несколько округлых диванов из толстой белой кожи; тут же рядом примостился аппарат, похожий на мусорный контейнер и, громко вздыхая, плевал посетителям в одноразовые стаканчики бесплатные кофе, какао, или чай. На входе часть стены отвоевал пенал шкафа-купе с зеркальными дверями, а рядом с ним иногда по чьей-то команде угрожающе завывал массивный принтер на колесах. Помимо переговорных комнат на этаже располагались служебные помещения, попасть в которые посторонним не представлялось возможным. Записаться на прием в «Млечный путь» было редкой удачей, и конфиденциальные встречи персонала с клиентами проходили в строго назначенное время.

Иван Феликсович, в одиночестве, – девушка отлучилась, – неторопливо в стеклянной келье без окна снова и снова перелистывал глянцевые из дорогой бумаги страницы увесистого каталога. Он спрашивал себя, почему сделал такой выбор и при чем здесь Джон Леннон и Нью-Йорк? Лет пятнадцать назад он мог сыграть что-то похожее на «Yesterday», «Blackbird» и начало «Let It Be», но поклонником Леннона он себя не считал. В одном издании он прочел, что Джон мочился из окна своей квартиры на прихожан церкви, но Вера считала, что человека могли оболгать, да и кто не шалил по молодости? В детстве он с другом кидался яйцами с общего балкона их общежития в прохожих. Баловство закончилось, когда один из них, здоровенный детина, заметил местоположение подростков, поднялся к ним, и на загаженную окурками и плевками бетонную плиту балкона из обоих мальчишеских носов дружно брызнули алые ручейки. Ладно, с Ленноном схожести нашлись. И оттуда же, из отрочества, незримо тянулся поезд-мечта когда-нибудь увидеть столицу мира. Это случилось после того, как в его руки попался сохранившийся неведомым образом под диваном растрепанный кусок атласа мира. Часами изучал он шахматную доску Манхеттена и коричневую от заляпанной морошковым вареньем ленту Ист-Ривер, мысленно бродил по Бруклинскому мосту, ногтями сдирая с него намертво впившуюся плесень.

Поток сомнений и воспоминаний прервала впорхнувшая в комнату невысокая рыжеволосая девушка в узких черных брюках, подчеркивавших стройную фигуру. Взгляд Ивана Феликсовича скатился с плоской скуластой физиономии девицы, не зацепившись ни за одну деталь. Он обладал хорошей памятью на лица, но и она, порой, пасовала, на те, что он про себя называл «никакие». Барышня аккуратно разложила на столе два увесистых комплекта распечатанных документов, и с улыбкой повернулась к Ивану Феликсовичу, усаживаясь напротив него.

– Добрый день, меня зовут Ирина, и я ваш персональный помощник. А это договор ухода, – рыжие стебельки волос качнулись в сторону бумаг.

– Ухода? – Иван Феликсович имел привычку переспрашивать, даже, когда с первого раза понимал суть всего происходящего. Это часто помогало в переговорах вырвать у клиента несколько необходимых для размышлений секунд или заставляло ошибочно не воспринимать его всерьёз.

– Да, именно так официально называется документ, который мы с вами сегодня подпишем, – подтвердила девушка. – Как мне сообщили, вы выбрали версию «Дакота-80». – В подтверждение ее слов, покачнулись две остромордые лисички под полупрозрачной блузкой.

В памяти Ивана Феликсовича сверкнул короткий сюжет из школьных лет. На уроках истории кто-то из учеников прознал, что Оксана Олеговна, молоденькая учительница из новых, не носит бюстгальтер. Мужская половина, возбужденная от открытия, стали завсегдатаями крайних от окна парт. Когда солнечный свет падал на преподавателя, то юношам становилось не до лекций про Отечественную войну или первые английские мануфактуры. Настоящая, пусть и небольшая, женская грудь манила, собирая полные аудитории страждущих приобщиться к знаниям. История, как предмет, вдруг, неожиданно для всех, стала популярной. Все перемещения Оксаны Олеговны по школе контролировались пытливыми подростками. Те старались занимать лучшие позиции для наблюдений и, как правило, вознаграждались за это сполна. Увы, то ли кто-то донес, то ли учительница сама догадалась о нездоровом интересе учащихся отнюдь не к истории, но только через пару недель стиль ее одежды изменился. Вскоре у мужской половины восьмых классов и к Оксане Олеговне, и к её предмету интерес начисто пропал.

В горле пересохло, Иван Феликсович потянулся за стаканом и случайно смахнул каталог. Падая, тот неприятно ударил в колено острым углом. Это был настоящий фолиант страниц на двести. На каждой – уникальное предложение отправиться в последний путь по стопам неординарной, известной всем, личности. Так, например, у вас была редкая возможность испытать судьбу Джона Кеннеди в Далласе, проехаться известным мартовским маршрутом российского императора Александра Второго, не досмотреть спектакль как Петр Столыпин или Авраам Линкольн. На приятно пахнущих заграничной полиграфией страницах автор отлично постарался собрать громкие уходы из жизни не по своей воле. Но, если вы хотели бы поставить точку экстравагантно как, например, южноамериканский наркобарон или повторить судьбу Магеллана, и это отсутствовало в каталоге, то компания готова была разработать специальную авторскую программу. Любым пожеланиям в компании «Млечный путь» шли навстречу. Но только самым отъявленным богачам были доступны отклонения от стандартных предложений.

Что вы сделаете, узнав, что до гробовой доски (сосновой или красного дерева – это уже неважно) отделяют пара недель или месяцев? Отбросив все известные этапы для осознания этого, получим стандартный набор последних желаний: прыжок с парашютом, спуск с умопомрачительно крутой горы на скейтборде, яркое путешествие, что откладывалось каждый год из-за кредита, рождения ребенка или мнимой незаменимости на работе.

Что изменится после вашей смерти? Ровным счетом, ничего. И это, наверное, обидно. Все так же будут белеть в небе трубы облаков, оплавленных турбинами самолетов, неумолимо сжирать плоть пространства отстраивающиеся города, рвать перепонки впервые вдохнувшие жизни младенцы, умиротворяюще петь вечную песню океаны, блудливо подмигивать голые звезды в не замусоренную смогом ночь в забытой богом деревне. Прошлое не интересно, будущее слишком далеко и слишком призрачно, и только настоящее и есть та самая жизнь. Единственная. Все скрывают, но живут настоящим и хотят оставить после себя сожаление о невосполнимой утрате. Но увидит ли прах слёзы близких? Почувствует ли их душевные страдания во время высокопарных надгробных речей?

В свои тридцать шесть лет Иван Феликсович часто думал о прошлом и уже не находил себе места в настоящем. Он сидел, сутулясь, в офисе «Млечного пути» худой, обычный мужчина выше среднего роста, со взглядом настороженного печального волка. Дополняли портрет прищуренные карие глаза, высокий лоб, большой нос, оттопыренные острые уши. Две тонкие продольные бороздки от скул до подбородка становились резко заметными при, увы, редкой улыбке, что производила впечатление внимательного и доброжелательного человека. Средней длины тёмно-русые волосы словно подбитое крыло ворона свисали на правую сторону. Одевался он просто, и сейчас был в бордовой рубашке поло с коротким рукавом и расстёгнутым на одну пуговицу воротом, темно-синих джинсах и черных блестящих полуботинках на толстой похожей на кусок белого сала подошве.

«Последнее желание накануне казни – обильный ужин. И уже не волнует качество еды или лишний жир на брюхе, – вдруг подумал он, машинально наблюдая за подрагивающими тёмно-коричневыми носиками под блузкой рыжеволосой сковородки. – Недешёвый десерт в Нью-Йорке, получается. А, впрочем, могу себе позволить! – невесело усмехнулся он про себя».

– Итак, меня зовут Ирина, и я являюсь ведущим специалистом по прощальным продуктам компании «Млечный путь», официального розничного поставщика услуг для частных лиц государственной корпорации «Россмерть», – улыбнувшись, напомнила девушка и взяла со стола одну из бумажных стопок. – Я благодарю вас за отличный выбор. Уверена, что вы высоко оцените качество нашего обслуживания.

– Простите, – не удержался Иван Феликсович, в глубине глаз на миг блеснули издевательские огоньки, – как я смогу оценить качество после смерти? Боюсь, что из канцелярии рая или ада (куда направят) затруднительно прислать анкету с обратной связью.

Ирина на несколько долгих секунд застыла, пытаясь взглядом как сканером уловить следы шутки в облике и словах Ивана Феликсовича. Однако, – и это была одна из особенностей ее клиента, – Иван Феликсович умел подавать смешное и едкое с непроницаемым выражением, и лишь немногие его друзья и знакомые могли определить (Вера всегда могла), шутит он или нет. Некоторых это сильно раздражало и даже злило, отчего Иван Феликсович, бывало, страдал, особенно по работе.

– «Человек бессмертен» – это девиз нашей организации, – голос Ирины звучал убедительно и почти торжественно, – если вы в это поверите, то унесете с собой незабываемые впечатления. Каждое мгновение вашего последнего путешествия превратится в лакомый десерт, где главным ингредиентом станет восторг. И в этом – особая ценность. Щелчок секундной стрелки, вечерний вид на зарево вулкана из окна роскошного отеля, неожиданный шаг по неизведанному ранее маршруту будут с особой четкостью восприниматься мозгом. Ваш взор будет цепляться за детали: травинка, пробивающаяся сквозь зияющую улыбку асфальта, обжигающий запах фастфуда в знойный полдень, пульсирующий ритм шумных улиц и площадей с толпами, и каждое лицо в отдельности навсегда врежутся в память. Представьте на миг, что вы обречены на пожизненное заключение в одиночной камере-клетушке, но с вами оказалась одна-единственная книга. Ваш верный молчаливый спутник до конца дней, до последнего вздоха. Вы обречены перечитывать ее вновь и вновь, смакуя словно шоколад каждое слово, наслаждаясь предложениями и проникаясь судьбами второстепенных персонажей, изучая потертости пуговиц на их одежде.

– Звучит так, словно я отправляюсь в увлекательный круиз, – задумчиво протянул Иван Феликсович, листая страницы контракта.

Девушка удовлетворенно откинулась в кресле, поняв, что донесла мысль. Иван Феликсович, действительно, проникся и принял из рук Ирины протянутую ему лакированную с позолотой шариковую ручку, по форме напоминавшей сигару.

– Вас затянет в калейдоскоп впечатлений до того момента, пока все не закончится у дома «Дакота» в Нью-Йорке, – две лисички под блузкой кивнули, подтверждая слова хозяйки.

– Существует ли вероятность осечки или какой-либо ошибки, которая не приведет к желаемому результату? – выказал сомнение Иван Феликсович, вспомнив беспокоивший его параграф договора.

– Любые отклонения от подписанного с двух сторон контракта недопустимы, – девушка, как бы в доказательство кивнула на документы, лежащие между ними, – Иначе, – и это прописано в законе, – наше агентство перестанет существовать. Мы гарантируем стопроцентное исполнение своих обязательств перед клиентами.

Заученные канцелярские фразы кислили как неспелые яблоки. Иван Феликсович поморщился и не без усилия вернул себе маску доброжелательности.

– О, вы меня успокоили и обнадежили, – он взял первый комплект документов и начал методично выводить закорючку в конце каждой страницы. – Кстати, я слышал про новый продукт вашей компании. Это правда?

Блин снова расплылся в вежливой улыбке, лисички вежливо подпрыгнули и замерли:

– Да, информация о коробочном «Эфтанадом» с доставкой уже доступна, но, – она вздохнула, – в отличие от признания самоубийств незаконными, правительство уже второй год не может его утвердить. Мгновенной и безболезненной смерти, как известно, не существует, но мы на каждом заседании пытаемся донести, как легко и быстро можно избавить людей от мучений, каждая минута жизни которых невыносима. Наша формула доказана многократными цифровыми испытаниями. Каждый продукт, а их пока ограниченное количество разновидностей, обладает определенной структурой и сценарием сна. Мы закладываем пока универсальные сюжеты в коробки: райский остров, горнолыжный курорт, загородный дворец и несколько других. Человек, засыпая, представляет себя в заранее прописанной среде, и испытывает только положительные эмоции.

«Даже на добровольную смерть монополия у государства. Скоро у вас дома и недорого убийца из коробки. Вскрой конверт и умри. На ком они, интересно, провели исследования? Хотя, нет, не хочу знать», – невесело подумал Иван Феликсович под аккомпанемент шуршащих страниц с падающими на них резкими росчерками.

Из рекламных проспектов он знал, что под государственный проект финансирования услуг «Млечного пути» подпадали те, что не в состоянии оплатить внушительный счет, либо находящиеся в критической фазе жизни. Все это требовало документального подтверждения специальной социальной службы. Случай Ивана Феликсовича под такую программу не подходил, и он был вынужден оплачивать из своего кармана. Даже в край вечной тишины и покоя теперь невозможно попасть без согласования с государственными службами, и только они могли взмахнуть стартовым флажком в клетку. Трагизм последних минут выдающихся личностей теперь продавался как селедка на рыбном базаре, и, если сначала это воспринималось как дикость, то со временем все привыкли. Как привыкают к холоду или жаре, сладкой дремоте под кокосовой пальмой или войне. Эмоции, которые предлагал «Млечный путь», напоминали участие в эффектном театральном представлении, последнем и грандиозным по своему замыслу прижизненном шоу.

Рука Ивана Феликсовича, с непривычки онемела. Вышколенная Ирина терпеливо ожидала, почти не шевелясь, когда он закончит. Только левый глаз иногда незаметно косился на запястье с массивными позолоченными часами, более подходящими мужчине. Вежливая улыбка, казалось, намертво приклеилась к губам.

– Прошу прощения, но я совсем забыла про справку! – вдруг спохватилась девушка, словно только что вспомнила то, чего никак не хотела забыть, входя в переговорную комнату. – Это формальность, но без нее мы не сможем… – она не договорила и стушевалась. Блин как будто стал меньше, широкие скулы из абрикоса усохли до урюка.

– Все в порядке, – осознав важность момента, Иван Феликсович поспешил вынуть из кармана джинсов согнутый вчетверо лист бумаги и протянул его Ирине. Явное облегчение вдохнуло свежести в облик девушки, урюк вернулся к исходному состоянию только что сорванного с ветки спелого плода.

Помятая бумажка, с которой расстался Иван Феликсович, со штампом заведения в левом верхнем углу и фиолетовой печатью и неряшливой подписью, похожей на распятого паука в нижнем правом, гласила о том, что он безнадежно болен. Получил он её месяц назад в исследовательском центре онкологии на севере города у реального врача, которого по телефону порекомендовал вежливый голос из «Млечного пути». Незнакомец проинструктировал и попросил не беспокоиться об оплате: все включено в стоимость договора.

В то сырое мартовское утро Иван Феликсович, с хрустом ломая ботинками намерзшие за ночь на тропинках и дорогах ледяные шарики и колбочки, вошел в открытые ворота онкоцентра. Он ненавидел общественные присутственные места за их безобразные хаотичные очереди, бессмысленные отписки и скрытое лицемерие служащих, вечные «приходите завтра» или «вы обратились не по адресу, и мы не можем помочь». Но самое главное, везде нужно было полжизни ждать и надевать ту самую унизительную маску просителя. Массивное трехэтажное здание розового цвета, построенное в середине прошлого века, рыдало оттаивающими ледяными осколками, налипших на пыльных долговязых окнах. В центре двора, периметр которого охраняли голые палки молодых тополей, темнел похожий на чемодан бронзовый памятник известному врачу. Тот хмурился сквозь малахитовую от купороса оправу очков, видимо, тоже раздраженный дрянной петербургской погодой с ее фатально-угольным как легкое курильщика небом.

Сидя в очереди на облезлом со свисающими рыжими клоками ваты стуле среди ожидающих приёма, Иван Феликсович от нечего делать блуждал взглядом по лицам и пытался угадать судьбу заинтересовавших персонажей. Его внимание привлек толстый лысый человечек со свинячьими глазками, похожий на колобок. Одна из его жирных коротких ножек непрерывно тряслась, а сам он ежесекундно утирал пот с поблескивающего в свете люминесцентных ламп лба и свисающих до груди щек бумажными салфетками. Когда они закончились – в дело пошли рукава коричневого пиджака. Поймав взгляд Ивана Феликсовича, колобок пояснил, через силу пытаясь сохранить спокойствие:

– Жду результатов. Сказали, что ничего серьезного: просто небольшое затемнение в легком, – он явно пытался вселить в себя уверенность и искал ободрения.

– А у меня рак мозга, – нарочито громко ответил Иван Феликсович, глядя прямо в свиные щёлки, в которых толстяк прятал глазные яблоки. – Месяц остался. Не будем себе ни в чем отказывать, а? – и он подмигнул упитанному собрату по несчастью.

Колобок вдруг обиженно засопел, встал, прошел к кулеру в конце коридора за стаканчиком воды и не вернулся обратно, а присел там же, затих. Только один из окорочков продолжал трястись словно адский маятник. Несколько женщин и двое мужчин непонятного возраста, что сидели рядом и через одно место, постарались отодвинуться от него, пересесть, насколько позволяли пределы коридора. «Заразиться боятся», – усмехнулся он про себя, оторвал клочок висящей набивки и стал ее внимательно рассматривать, будто ничего интереснее в жизни не видел.

– У нас то же самое, – он обернулся на сочувствующий шепот.

Справа через одно место от него сидела плохо одетая женщина лет сорока с грустными виноватыми глазами. Она держала за руку девочку лет шести с гладкой как яйцо головой. Они сидели как мыши, не разговаривая друг с другом и не привлекая внимания. Девочка держала в высохших как спички прозрачных руках квадратную книгу в дешевом переплете, и шелест переворачиваемых, замусоленных не одним десятком читателей, страниц был самым громким звуком, что исходил от этой пары. Мама девочки спокойно смотрела то прямо перед собой, то в пол, лишь изредка вздыхая громче обычного. Иван Феликсович захотел что-нибудь ответить женщине, но материализованный воздух с кислым привкусом стыда растекающейся медузой застыл в горле. «Сколько еще книг в мягких обложках удастся прочитать этому прозрачному ребенку? А может, та, что в руках – последняя?» – подумалось Ивану Феликсовичу, но в это время подошла его очередь, и он слишком поспешно, – все заметили, – проник в кабинет.

– Вы за справкой? – из-под очков неприязненно блеснули черные зрачки доктора, глубокие борозды следов от оспы на почти белом лице вдруг стали пунцовыми. Он резко выпрямился на стуле, серый халат скрипнул, норовя то ли треснуть, то ли сломаться. Накренившийся, словно старый рыбацкий баркас, стол, край которого раздавили тонны документов, казалось, вот-вот завалится на левый бок. Не дожидаясь ответа, врач открыл ящик стола, вынул конверт и швырнул его поверх груды бумаг. Башня из печатных и написанных от руки букв и символов угрожающе зашаталась.

Иван Феликсович, не успев даже присесть за время приема (зато очередь не задержит), молча подцепил конверт за надломленный уголок, и тот исчез во внутреннем кармане куртки. Не попрощавшись с врачом, он поспешил поскорее выбраться из кабинета. Уже закрывая дверь, ему показалось, что он услышал брошенное вдогонку: «Странные непонятные люди», приправленное крепкой непечатной фразой. Мама с девочкой все так же с одинаковым выражением внешнего спокойствия сидели, ожидая своей очереди. Когда он проходил мимо, женщина ободряюще кивнула ему, но он опустил глаза, будто разглядывая на полу необычайно интересную арабеску.

Он пролетел, не останавливаясь, длинный коридор, проскочил фойе, выскочил на улицу. Приступ утренней тошноты гнал выгнал его наружу. Только во дворе больницы, рядом с памятником, Иван Феликсович, наконец, остановился, жадно глотая прохладу пепельной дымки бесцветного дня. Он всматривался в бронзовый массив, копию того, чьи труды вселяли надежду и ее же разрушали, если было слишком поздно. «За справкой пришел, и чья же глава закончится быстрее? Ей бы еще жить, ребенок совсем. А мать меня пожалела, – мысли разбежались как тараканы ночью на грязной кухне, когда неожиданно включили свет. – Кто виноват? Наверное, денег на свечки в церкви извела, а волос на голове дочери не прибавилось. Какой надеждой живут? На лечение, поди, всем миром собирали, а там только бумаг прибавляется. Ты, что ли поможешь, бронзовый истукан? А, впрочем, что это я? Меня-то кто спросит? И смотрит на меня, будто я за блажью пришел, а в душу мне не заглянул. Нет таких лекарей, все сами!».

– Закурить не найдется, болезный? – Иван Феликсович вздрогнул от неожиданности и обернулся на просьбу.

Голос с визгливыми нотками скрипучего колеса принадлежал высохшему старичку лет шестидесяти пяти лет в засаленном больничном халате. На лысом черепе болталась единственная, прозрачная как корейская лапша, прядь жидких волос. Из пожелтевшего, похожего на клюв попугая носа, капало как из испорченного крана в ванной.

– Не курю, – скупо ответил Иван Феликсович и зачем-то уточнил, – Давно уже. Двенадцать лет.

– Думаешь, нам теперь не всё равно? – дед озорно подмигнул, но это больше напоминало ухмылку. Потом послышался скрежет, должный означать смех, но злой кашель уничтожил эту затею в районе бронхов, проявившись на синих губах сгустками зеленоватой слизи.

Ярость неожиданно шквалистым ветром налетела на Ивана Феликсовича, он вмиг возненавидел полусогнутую сморщенную фигуру с хитрыми полузакрытыми как у отрубленной куриной головы глазками.

– Что, перестали тебя навещать? – голос Ивана Феликсовича звенел от злости. – Списали уже в утиль? Бросили? Неинтересно с мертвецом общаться, да и тратиться уже бессмысленно! А ведь и он в тебя уже не верит, – его рука описала дугу, указательный палец воткнулся в зеленое пятно на груди памятника. – Пора тебе к другому лекарю на приём, – Иван Феликсович на секунду задрал лицо к сизым тучам. – Он добрый, я слышал, и только самых нужных забирает к себе, особенно когда этого совсем не ожидаешь! И еще объятья у него крепкие такие, ласковые, и руки он так простирает: вы, мол, приходите быстрее. И тебя, старик, он очень скоро обнимет. Ты не беспокойся только, кури, сколько влезет. Все правильно ты сказал. Чем скорее, тем лучше. Всем так удобнее будет! – Иван Феликсович мощными струями выплескивал яд, и с каждой фразой старик как будто становился меньше и тоньше.