***
Он любил от земли и до ярких, бесчисленных звёзд
И ночами смотрел на неё беззаботную, спящую.
Их уклад вдалеке от людей был столь скромен и прост,
Им двоим повезло обрести здесь любовь настоящую.
Он – огромный и сильный, защитник и любящий муж,
А она рядом с ним словно девочка, словно принцесса.
До деревни не близко, а рядом – зелёная глушь.
Так и жили вдали от людей, но у самого леса.
Из далёких земель всеми проклято, изгнано зло.
В здешний лес эта тьма от гонителей лихо укрылась.
Он любил от земли и до неба… Но не повезло,
И настигла беда, что им даже в кошмарах не снилась.
В её нежную, белую шею вонзил клыки волк,
Не похожий на прочих волков, что в лесу обитали.
Показался топор. Волк лишь взвизгнул, но тут же умолк,
Но и алые губы её, что пугало, молчали…
Он про волка забыл, он её, словно куклу, держал,
А рубаха его теперь стала вся мокрая, алая.
Но заметил, что там уж не волк – человек там лежал:
Голова в стороне, и в крови всё лицо одичалое.
От земли до небес… Лишь такая любовь была в нём.
День за днём – ни на шаг, и заснуть не решался ночами.
Хоть слаба, но жива, хоть больна, но как прежде – вдвоём,
Под заботой его ей спокойно, как будто с врачами.
Не сказав ей о том, что за волком был скрыт человек,
Он в лесу его предал земле, горячо помолился.
Оказалось – палач, хотя раньше был лишь дровосек,
Но не глуп, и боялся, что демон тот в ней поселился.
Она крепла и вскоре уже не была на одре,
И срослись слишком быстро на шее те страшные раны.
Волчью кровь муж отмыл, что была на его топоре.
Бесполезны, он знал, все молитвы и все талисманы.
И она, понимая, что зло в ней коварно живёт,
Самолично его попросила построить ей клетку,
Чтобы в ночь, когда в небе луна в полной силе взойдёт,
Ей принять взаперти ту проклятую, страшную метку.
Он любил от земли до небес. Со слезами смотрел,
Как она рядом с ним тёмной шерстью, как есть, покрывалась.
Она выла от боли, но клетку открыть он не смел,
Против воли так в волка она каждый раз превращалась.
Они даже смирились, любить даже стали сильней,
Но случилось одно: то ли горе, иль благословенье -
Плод их чистой любви – их младенец был крошечный в ней.
Они ждали, но их и пугало такое рожденье.
Несмотря ни на что, продолжался тот проклятый круг.
Он так сильно любил… Он из дерева сделал кроватку.
Он обнёс частоколом свой дом, свою землю вокруг, В голове от жены своей страшную пряча догадку.
До луны оставался лишь день, но пора ей родить.
Он молил, чтоб успеть, чтоб дитя не увидело зверя.
Ей хотелось, как раньше, ему только счастье дарить,
Но стонала от боли так долго и в счастье не веря.
Показалась луна. Женский крик, или то волчий вой…
Крик ребёнка и ужас отца – волк стоит возле чада.
Он любил до небес… Он кричал ей: "Пожалуйста, стой!",
Но он знал – не успеет. Решится на страшное надо…
На готове – топор. Только взмах, только брызнула кровь.
В безопасности дочь, рядом волк – его мёртвое тело.
От земли до бесчисленных звёзд была эта любовь.
Слёзы льются. Он знал, как она свою дочку хотела.
Проклиная тот день, когда зло посетило их дом,
Он на утро её хоронил. Дочка мирно дремала.
Но была ли она, как и мать её – тронута злом?
Он гадал, а в малышке уже волчья кровь закипала…
***
Эх, не чтут в наше время легенд, не боятся проклятий,
В прогрессивном столетии места для призраков нет.
В городах не поймут суеверий и сельских понятий
И не примут, скорей – осмеют, суеверный запрет.
Так случилось и с ними… На отдых отправились в горы:
Современные люди, отель современный в глуши.
Но туда не заманят ни деньги, ни все уговоры –
Местных ночью не может здесь быть ни единой души.
Эх, не чтут в наше время легенд… Оказалось, напрасно:
Почти всех прибрала к себе жадная, горная ночь.
То, что там обитало – поистине было ужасно.
Нужно выжить. И нужно прогнать зло с земель этих прочь.
***
В тех местах жили люди, что святыми себя возомнили,
И чурались «безбожников», их за людей не держа.
Прокаженных, что рядом с селением их проходили,
Расстреляли, своей чистоплотностью так дорожа…
Тех людей и то место постигла ужасная кара…
Вечерами, как тень от заката горами ползла,
Кто не скрылся в других деревнях от ночного кошмара,
Пропадал тот навеки в проклятых объятиях зла.
Эх, не чтут в наше время легенд. Но приходится верить
И спасаться и даже, возможно, кого-то спасать.
Но не стоит святым себя звать и при том – лицемерить,
Чтоб страдала душа и других вынуждала страдать.
посв. книге Альбины Нури «Черные души праведников»
***
Нас всех неизвестность пугает и манит,
И жажда познания страх затуманит.
Картины, портреты в золоченной рамке,
Прекрасные, мрачные, старые замки,
Забытые книги, покрытые пылью,
В конверте письмо с пожелтевшею былью,
Стоит пианино, что всеми забыто:
Покручены клавиши, как от артрита.
Истлевшее платье невесты когда-то
Столь трепетно мужем с нее было снято –
Лежит в сундуке под прогнившей кроватью,
А призрак невесты тоскует по платью.
Разбитый бокал, что уже не наполнят,
Но нежный хрусталь вкус вина еще помнит.
Паркет, на котором кружились все в танце,
Уже не блеснет никогда в былом глянце.
Разрушенный домик с готическим садом.
Давно не флиртуют здесь за променадом.
Здесь все поросло дикой розой с шипами,
И эхо из прошлого слышно ночами.
Покрыты туманом надгробные плиты,
А те, что под ними, сто лет, как забыты.
Мистический след здесь увидеть боимся,
Но, что очень странно – к тому и стремимся.
Ведь нас неизвестность влечет и пугает,
И здравого смысла границы стирает.
Однажды и наше потертое фото
Послужит для прошлого точкой отсчета.
***
Незрима для глаз, продуваема ветром,
Веками бредет по земле метр за метром.
Заблудшей душе больше нету покоя –
Ей выпала роль внемирского изгоя.
Босыми ногами… Песок и щебенка…
А помнит одно – потеряла ребенка.
Забрали, украли. И жизни лишили,
А душу, как в клетке, внизу заточили.
И к небу она даже взор не поднимет:
Отчаянно ждет, что найдет и обнимет.
Но время – коварная, страшная штука –
Из памяти лица стирает разлука.
В груди пустота заболела и сжалась:
Пускай от нее лишь душа и осталась,
Горячие камни ногами остудит,
Но все же глаза те она не забудет.
Незрима для глаз, равнодушная к небу,
К любви или к злобе, к воде или к хлебу.
В потрепанном, призрачном платье прозрачном,
Отчаявшись, бродит угрюмо и мрачно.
Но вот перед нею – глаза голубые:
До боли знакомы, до боли родные.
В ногах неживых подкосились колени.
И солнце светило, но не было тени.
Малышка так странно смотрела куда-то.
В руке ладонь матери была зажата,
Другая ручонка вперед потянулась
И кажется даже чего-то коснулась.
Не детском лице растянулась улыбка.
"Неужто – нашла?! Невозможна ошибка!
Глаза так похожи. Она меня видит…
Тебя никогда и никто не обидит!"
Но мама, что ручку ребенка держала,
Понять не могла, что же дочь увидала.
А прям перед нею с босыми ногами
Стояла душа, умываясь слезами.
Как знать, может быть отыскала потомка
Того, что когда-то украли, ребенка?
Но эти глаза… Как бездонное море,
Сквозь пропасть веков перекрыли все горе.
Незрима для глаз, кроме этих, что рядом –
Они растопили любовь своим взглядом.
Веками найти не случалось обитель,
Теперь же душа эта – ангел-хранитель.
***
Он был куклой: живой, но без сердца,
Он играл на потеху людей:
Танцевать, падать навзничь, вертеться,
Быть артистом различных ролей.
Не умел никогда строить планы,
Он о будущем вовсе не знал,
Не манили далёкие страны,
Блеск огней, отраженье зеркал.
Сердце зрителям вовсе не важно,
Даже если его совсем нет.
Без печали, без счастья – не страшно –
Так на сцене он жил много лет.
Но однажды почувствовал что-то:
Ниже сцены, там – в третьем ряду.
За спиною сфальшивила нота.
Он играл, словно в пьяном бреду.
Злой хозяин стоял за кулисой,
Видя странную эту игру:
Он на сцене с такой же актрисой
Ей шепнул: "Ещё миг – и умру".
Завершился спектакль на сцене,
Даже тот третий ряд опустел.
Уличил злой хозяин в измене –
Лицедей сказать слова не смел.
Он – лишь кукла, но в памяти живы
Те улыбка и пламенный взгляд.
Ярче блеска играющей дивы:
Место ближе к стене, третий ряд.
Чувства куклы впервые коснулись,
Облилось что-то кровью в груди.
Дни годами бесцельно тянулись,
Но теперь – свет горит впереди.
Он хозяина вовсе не слышал,
Он хотел из театра сбежать.
Небо будет теперь его крышей,
А трава теперь будет – кровать.
Его куклы другие просили:
"Не глупи и оставь всё, как есть.
Без того нас жестоко всех били,
За побег будет крепкая месть…"
Он сбежал, лишь луна вышла в небо,
Он, как сыщик, искал её след.
Без воды кукла может, без хлеба,
Но без взгляда того – больше нет.
Он от устали часто так дышит,
Не дыша до того никогда.
Она рядом: он знает, он слышит,
Привела к её дому звезда.
Он стучал, и в груди что-то сжалось.
Она вышла к нему на порог
И жестоко над ним рассмеялась –
Он удар пережить тот не смог.
Он был куклой, и сердце забилось,
А теперь перестало стучать.
Кукле больше она не приснилась:
Крыша – небо, трава ей – кровать.
Где-то дальше, у самых окраин
На траве кукла словно спала.
Там нашёл разозлённый хозяин
Куклу, что лишь недавно жила…
Не была та история редкой,
И сердца, чем хрусталь, чаще бьют.
Он безжизненной марионеткой
За кулисой нашёл свой приют.