Кафе на острове Сен-Луи. Родственные души всегда находят друг друга

Кристиану, Феликсудля Самюэля

Sabrina Philippe

Tu verras, les âmes se retrouvent toujours quelque part

© 2017 Éditions Eyrolles, Paris, France

© Воробьева Ю., перевод на русский язык, 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

ISBN 978-5-04-212959-9

Предисловие автора

Есть люди, которые за долю секунды, за пару часов, за одну улыбку проникают в нас глубже, чем другие за всю нашу жизнь.

Есть те, кого узнаешь с первого взгляда, и те, кого учишься узнавать.

Есть те, кого мы любим инстинктивно, принимаем их естество целиком, все темное и светлое, запах и текстуру кожи, слова и молчание, а к другим приходится приспосабливаться.

Есть те, кому достаточно задать всего один вопрос, другим же нужно задать сотни.

Есть те, кого оцениваем, и те, кого просто видим.

Есть те, кто не выходит из головы, и те, кто всеми силами цепляется за нас.

Но почему?

За свою жизнь я встретила множество мужчин и женщин. Они делились со мной чувствами, сомнениями и переживаниями, задавали извечные вопросы: зачем любить, как любить или как перестать любить?

Однако некоторые пережили настолько необычную и сильную историю любви, что природа испытанных ими чувств непонятна даже им самим. Когда подобные истории заканчиваются, воспоминания о былых чувствах никуда не уходят, они длятся вечно и постоянно напоминают о себе. Прошедшим через этот опыт порой кажется, что они сошли с ума.

Поскольку жизнь без такой сильной любви для них теряет смысл, они замыкаются в своей боли, ожидании и часто в отрицании. Та встреча видится им проклятьем, а расставание – наказанием.

Я написала эту книгу, чтобы сказать: они не сошли с ума. Ваши переживания абсолютно нормальны, вас окружают те, кто проживает аналогичные чувства, я сама – одна из них.

Не все можно объяснить с помощью психологии, есть и другие способы трактовки этой невероятной любви, другие ответы на ваши вопросы…

Такая любовь – это дар.

Боль – это лишь отправная точка в долгом путешествии, в которое я приглашаю вас на страницах этой книги…

1
До

Будет много рассветов и солнечных дней,

Будут грозы и пляски огней

Впервые перейдя через мост и оказавшись в той части города, окруженной водой, я поняла, что не ошиблась. Жить нужно именно здесь, в «междуречье». И переехала на бульвар Морлан, 14, в квартиру, которую решила превратить в пространство, свободное от напоминаний о прошлой жизни. Было распродано все: посуда, картины, мебель ушли по дешевке, покрывала выброшены. Много месяцев после ухода мужа я прожила в привычных интерьерах своего брака и теперь решила, что пора выйти из роли хранительницы канувшей в Лету истории. Как же много слез было пролито!

Их потоки каждую ночь оплакивали одиночество, бесцеремонно ворвавшееся в мою жизнь. Пустая кровать, неразобранная постель, мое свернутое калачиком тело. Я ждала, когда придет сон, и он приходил, как дар, как отдых. В глубине души казалось, что слезы заставят его вернуться. Боль часто становится последней связующей ниточкой с тем, кого больше нет рядом. Поэтому мы цепляемся за нее, какие бы муки это ни приносило, всеми силами держимся за страдание, до полного изнеможения. Я была измотана. Измотана бесконечной битвой за сохранение крупиц того, что когда-то было свято для нас обоих.

Я боролась за то, чтобы он не ушел к ней, она – за то, чтобы он ушел от меня. Она победила. Тогда я вступила в борьбу за то, чтобы он вернулся, она – за то, чтобы не пожалел о сделанном выборе. Она снова победила. В итоге я начала бороться за то, чтобы ничего не забыть, и в этой борьбе с самой собой наконец одержала триумфальную победу. Однако нести бремя столь увесистого трофея с каждым днем становилось все более утомительно. К тому же при каждой встрече с бывшим мужем на его лице явственно читался восторг от новой жизни, хотя он и силился прикрыть его напускной грустью. И одним прекрасным утром, незаметно для меня самой, эта чаша памяти выскользнула из рук и разбилась.

Однажды на рассвете я открыла ящик искусственно состаренного синего комода, ящик, который легко открывался, но плохо закрывался, ящик, в котором мои вещи лежали вперемешку с оставленными им вещами. Сидя на полу, я смотрела на этот причудливый, тоже искусственный, купаж прошлого, которое перестала узнавать. Даже если бы захотелось вспомнить что-то, связанное с этими тряпками и ремнями, у меня бы не вышло. А ведь последние несколько месяцев я с таким упоением пряталась в скорлупе собственного горя. Но в то утро мне показалось, что вместе с воспоминаниями я распрощалась и с этим неуютным коконом из слез и носовых платков, из круговорота причиняющих боль картинок.

А ведь в этом ящике пряталась вереница мелких воспоминаний. Трикотажный бирюзовый топик, в котором я была в тот день, когда он впервые увидел меня. А я его нет. Я прекрасно помнила тот день, дождь, его машину и меня, сидящую на заднем сиденье. Он обернулся и увидел мои светлые глаза. Влюбился с первого взгляда, о чем рассказал гораздо позже. И именно поэтому я сохранила тот бирюзовый топик.

Дело в том, что я совершенно не запомнила его лица в тот день. И сейчас держала в руках лишь его воспоминание: общими были только эмоции от его рассказа о той встрече. Я встала, взяла большую сумку и выгребла в нее все вещи из синего комода, свои тоже, поскольку выбирала их для него. Спустя время около входной двери выросла гора таких сумок. Я переходила от одной полки к другой. Брала в руки предметы, откладывала, возвращалась к ним. И в конце концов выбрасывала. Старалась хоть что-то почувствовать, но не получалось. В ту ночь я не спала и не плакала. Я опустошила себя. Опустошила запасы своей боли и память.

Убедившись, что ничего не осталось, приняла душ, накрасилась, надела единственные оставшиеся джинсы и свитер и позвонила Симону.

Симон – приятный молодой человек, с которым я, сама не знаю как, познакомилась недавним бесцветным вечером. Он звонил много раз, но всякий раз натыкался на такой же бесцветный разговор. А сейчас возникла потребность в живой энергии, внутри и вокруг. В этой новой для меня пустоте понадобился кто-то теплый, кто вдохнет в меня жизнь. Поэтому и позвонила ему сама.

Он примчался без промедления на своем скутере. Я ждала его внизу у подъезда. Приехал с улыбкой, полон надежд. Я села сзади, он нажал на педаль газа, и ветер прогнал все мысли прочь. Мне понравилась эта скорость, этот ветер. Симон повел меня в кино – название фильма не помню, это была комедия. Я наблюдала за окружающими меня парочками: они болтали, улыбались или молча наслаждались присутствием друг друга.

В тот момент захотелось влиться в эту воскресную атмосферу. Я взяла Симона за руку. Он улыбнулся. У него было красивое, немного кукольное лицо – первый признак простодушия, в чем можно убедиться только с возрастом. От него приятно пахло мужским парфюмом, складки свежей рубашки напоминали складки простыни. Я подумала о его постели, о своем теле в его постели. Поняла, что хочу, чтобы мое инертное тело немного расшевелилось. Он поцеловал меня в шею, я ответила поцелуем в губы.

Мы молча вышли из зала и поехали в его маленькую студенческую квартирку, хотя студентом он давно не был. Между нами не было неловкости. Движимые молчаливым согласием, мы стали любовниками.

Позже я внутренне поздравила себя с этим событием, благодаря которому снова стала желанной женщиной. Он спросил, не хочу ли я остаться, я вспомнила о сумках в прихожей и согласилась. Мы заснули, а когда проснулись, больше не было слез, только кофе в постель. Я поделилась, что хочу продать все имущество. «Даже машину?» – спросил он. Да, даже машину.

Он сказал, что может посоветовать знающих в этом толк людей и готов помочь переехать из пригорода – пригорода сонных, как мухи, семейных пар.

Я уточнила: «Хочу, чтобы вокруг меня кипела жизнь, постоянно сновали машины, куда-то спешили и о чем-то разговаривали люди, мне даже больше не нужны воскресенья». Он развернул карту столицы и сказал: «В таком случае жить нужно только здесь». Выкурив свою первую сигарету, я подумала: он совершенно прав. Но потом пришлось поторапливаться, ведь в тот день мне снова нужно было говорить о любви.

Любовь была моей профессией – говорить о ней и слушать о ней. Любовь во всех проявлениях: от любви с первого взгляда до разрыва, от супружеской неверности до одиночества. Мне были знакомы все ее мотивы, каждая фальшивая нота. Странным образом, пока мой собственный брак трещал по швам, ко мне приходили за советом мечтавшие успокоить сердце люди. Надо полагать, я справлялась с задачей хорошо и убедительно, ведь именно работа сделала меня популярной. Несколько раз в неделю мое лицо появлялось на экранах телевизоров, я написала книгу об отношениях, получала бесчисленное количество писем от пар, находящихся на грани разрыва. В этом и состоял парадокс моей одинокой жизни: вечарми я плакала, а днем помогала улыбаться незнакомым людям. Однако моя боль часто помогала лучше понять страдания других, настроиться на их волну, найти самые подходящие для них слова.

Даже сейчас я не понимаю, как у меня хватило сил поверить в возможность счастья других и улыбаться перед камерой. В тот период я часто воспринимала счастливые истории любви как удар ножом в самое сердце, а менее счастливые – как суровое подтверждение собственных неудач на этом поприще.

Тем не менее я всегда сохраняла профессионализм. Все начиналось с макияжа – я редко смотрела на себя в зеркало, ибо мне было все равно, как я выгляжу, это ровным счетом ничего не меняло. Затем выходила из гримерки на съемочную площадку. Все ждали ведущего. Иногда долго, очень долго. Когда он приходил, шоу начиналось. Меня он приветствовал кивком головы. Мы не были знакомы ни лично, ни профессионально. Продюсеры просто решили, что я хорошо смотрюсь в кадре, ведущий согласился. Этого достаточно. На съемочной площадке он часто вел себя со мной с поверхностным дружеским покровительством. Какой бы ни была тема, я всегда находила слова. И это сильно удивляло даже меня саму. На каждый вопрос у меня был готов ответ. Я почти не готовилась заранее. Просто настраивалась на каждого гостя и давала советы. Иногда ведущий хвалил меня за ответ или замечание, которое казалось ему справедливым. Вот, собственно, и все. Когда шоу заканчивалось, он уходил в гримерку, а я – к себе домой. Иногда в один день записывали сразу несколько выпусков подряд, что было одновременно прекрасно и утомительно. Но мне нравилась эта усталость: ощущая острую необходимость погрузиться в сон, я чувствовала себя живой.

На самом деле мне трудно было осознать, что часы, проведенные там, под светом софитов, станут достоянием широкой публики. Я всегда удивлялась, когда меня узнавали на улице, и это постоянно и часто неуместно напоминало, какая у меня странная работа. Возможно, в глубине души я чувствовала, что хаос, царящий в личной жизни, не дает мне права говорить о любви. Однако легкость, с которой я говорила о ней, компенсировала мою неуверенность.

Образовавшаяся в душе пустота сделала меня моим собственным подопытным кроликом. Любая эмоция могла пригодиться в этой другой жизни. Именно так я и нашла нового любовника.

В тот день, как и в любой другой, я собиралась говорить о любви, но с более легким сердцем и телом, наполненными новыми эмоциями, или, скорее, забытыми старыми. Шли дни, я позволила себе отдаться на волю легковесного энтузиазма Симона. Ночевала у него, редко бывала дома, каждый день покупала необходимое. Носила одежду со съемок. Жила с беззаботностью девушки в отпуске, в отпуске от самой себя. После работы думала только об очень простых вещах, например что съесть, с кем сегодня заняться любовью или как провести вечер и выходные.

Очень быстро нашла квартиру в районе, о котором говорил Симон. Очень быстро он продал мою мебель, картины, машину. Очень быстро я переехала.

2
Накануне того дня

Я разрушу до основания

Мои чувства и воспоминания…

Матрас, круглый столик, два стула и пианино – вот и вся обстановка моей скромной квартирки в самом центре Парижа. А еще там был камин, и я с нетерпением ждала прихода зимы, чтобы услышать, как в нем потрескивает огонь. Когда вокруг тебя ничего, кроме пустоты, ее нужно чем-то заполнять. Человеку плохо жить в пустоте.

Заполнить окружающее пространство оказалось довольно просто: я купила новые вещи. И первые ощущения новизны раз за разом доставляли много удовольствия. Первый кофе в этой чашке, первая ночь на этом постельном белье, первый душ и тело, первый раз закутанное в это полотенце. Справиться с пространством оказалось легко, а вот с разумом дела обстояли гораздо сложнее. Поначалу я искренне верила, что полностью опустошила проданную с молотка, как все мои вещи, память, что каждое воспоминание нашло своего покупателя. Конечно, я прекрасно понимала: не все так просто, но хотелось в это верить.

Они пришли, вернулись, отголоски любви.

Через несколько дней после того, как я обжилась на новом месте, Симон начал периодически оставаться ночевать у меня. Я с удовольствием принимала его в своем доме. Мне нравилось, когда он был рядом, но не каждый день. Однажды ночью он крепко обнял меня, как делал сто раз до этого, однако я, сначала неуловимо, а потом с возрастающей очевидностью поняла, что совсем ничего не чувствую. Тело не реагировало. Стоило это осознать и застыть с широко распахнутыми глазами рядом со спящим Симоном, как я вспомнила другого мужчину: его запах, нагое тело, затем одетое, одетое в воспоминания, воспоминания о нас, слезы.

Проклятая только-только успокоившаяся боль вновь проснулась в эту ночь.

Несколько долгих часов до рассвета, пачка сигарет – и беззаботность нескольких недель растаяла как дым. Сменить постельное белье легче, чем человека, лежавшего на нем.

Тем не менее я решила не разрывать отношения, лишь реже встречаться, хотя наши свидания с каждым разом приносили мне все меньше и меньше удовольствия. Симон был ширмой, дамбой, которая не позволяла прошлому стереть меня с лица земли. Увы, его хорошее настроение больше мне не передавалось. Тем не менее я старалась сохранить некую видимость благополучия. Он все прекрасно понимал и тоже хорошо это скрывал. Отрезвев от иллюзий, я замерзала на его скутере, была холодна в постели, словно внутри меня вновь медленно наступала осень.

Но удалось воспользоваться своим же советом, который я часто давала другим: не сравнивайте, избегайте любых негативных мыслей, живите настоящим моментом, таким, какой он есть. Сложная задача. Настолько, что я проводила все больше и больше ночей в одиночестве.

Боль никуда не ушла, однако притупилась. Мои слезы совершенно бессмысленны, ничего не вернуть. Наше прошлое пролетало мимо меня, как пейзаж в глазах пассажиров корабля. Памятные моменты размывались, большие воспоминания постепенно искажались.

В итоге я перестала понимать, что делать с новым этапом своей жизни. Друзей и знакомых осталось мало, многих я потеряла в борьбе. Иногда звонили, однако часто, даже слишком, чтобы спросить моего мнения или совета о делах амурных. И я играла в эту игру, хотя мне практически нечего было сказать. Все радовались моим новым отношениям, надеялись, что они положат конец долгим горестным месяцам после разрыва. А вдаваться в подробности не хотелось. Новая любовь, новая квартира: да, у меня на руках все карты для нового начала, но как именно я должна ими распорядиться?

Знакомые думали, что я веду удивительный и насыщенный событиями образ жизни: хожу на вечеринки, свидания, общаюсь с известными личностями, что я востребована. При моей профессии им это казалось само собой разумеющимся.

Только меня никогда не приглашали на такие мероприятия, я мало с кем контактировала и быстро уставала от общества.

Я стала дичиться людей, отчасти из-за моих обязанностей, но в основном от усталости. Словно ребенок с обломками разбитой игрушки в руках, я не знала, как собрать в одно целое кусочки собственной жизни.

Прошел месяц после переезда, а у меня так и не нашлось времени изучить новый район. Я бродила по кварталу Марэ как туристка и каждый раз удивлялась, насколько это близко к моему дому. Меня изумляла возможность возвращаться домой со съемок ночью по набережной Сены. Именно этого и хотелось: людской муравейник, на улице везде, постоянно, даже вечером, непрекращающаяся городская суета, позволявшая чувствовать себя живой среди живых.

На работе я этого не ощущала. Студия располагалась в подвальном помещении, без дневного света, без ощущения времени. Спускаясь по ступенькам к съемочной площадке, я переступала границу другого мира. Мира напускных образов и искусственно созданных личностей. Там люди не являлись теми, кем были на поверхности, превращаясь в тех, кем их хотели видеть. Рельеф жизней распрямлялся, истории искажались, они погружались в искусственность, имитировавшую их существование. Гости, визажисты, техники – все казались отрезанными от повседневности. Впрочем, и я сама была не более чем сублимированной проекцией самой себя. Именно это и вызывает пристрастие к такого рода деятельности. Дело не столько в свете софитов или в том, что мы делаем там внизу, прежде чем оказаться перед объективом. А просто в том, что жизнь снаружи перестает существовать в привычном виде, видится ничтожной. Я отражаюсь в кривом зеркале себя самой, становлюсь другой, искусственно улучшаюсь, и на мои слова реагируют аплодисментами. Но в тот самый момент на самом деле чествуют не меня, и в этом заключается нарциссическая ловушка.

Я в нее не попадалась. И дело не в моей силе или ясности ума. Просто, когда я поднималась по ступенькам, ведущим со съемочной площадки, мне казалось, что этого всего никогда не было, это сон. На следующий день я уже не помнила, о чем слышала и что говорила. Именно проведенное там время казалось ничтожным. К тому же я чувствовала острую нехватку энергии жизни, а не какой-то химеры.

Зато ведущий, и мне это было очевидно, делал все, чтобы съемка длилась как можно дольше, он не хотел возвращаться наверх – реальный мир давно перестал его интересовать.

При этом, надо признать, в нерабочее время и в отсутствие Симона меня часто охватывала гнетущая тоска. В голове роилась туча вопросов. В чем смысл каждого дня, каждого часа, каждого слова? Моя жизнь, осиротевшая без той увядшей любви, казалась пустой, и ее не могли заполнить ни вещи, ни мебель, ни чашки. Почему? Может, я обманываю сама себя, может, заблудилась в новой жизни до такой степени, что забыла о главном или первостепенном? Какой смысл в работе, все больше и больше походившей на шумный маскарад, в котором я принимала участие с притворным энтузиазмом? Не превращается ли сама жизнь в этот маскарад?

Я выросла без отца и постоянно пыталась исправить эту несправедливость, мое детство нельзя было назвать беззаботным. Брак стал шагом на пути к восстановлению справедливости, так как наконец-то нашелся мужчина, полюбивший меня достаточно сильно, чтобы дать мне свою фамилию. Но фактически она мне не принадлежала. Я взяла ее взаймы и должна была вернуть. То же и с медийной популярностью, от которой я, по крайней мере вначале, ждала признания, которого мне так не хватало. И напрасно, с высоты сегодняшнего дня стало понятно: все попытки оказались тщетными. Так что же оставалось делать?

Сидя на новом диване, я часами не могла ответить на этот вопрос. Бесконечные внутренние монологи приходилось прерывать игрой на пианино. Музыка всегда уводила меня далеко от любых размышлений, потому пальцы сами порхали по клавишам, и это не требовало особой концентрации. Мои ночи были коротки. Спать я ложилась поздно, а просыпалась все раньше и раньше. Одну за одной выпивала множество чашек кофе на маленькой кухне, чтобы скрасить ожидание более приемлемого для начала дня времени.

Однажды утром захотелось нарушить эту новорожденную монотонность, прогуляться, увидеть рассветную столицу. Я быстро оделась, вышла и немного прошлась. Прямо передо мной оказался тот самый мост. Я перешла по нему на другой берег. Оказалось, я и забыла, что остров так близко. И так красив. Сколько лет прошло с моего переезда сюда? Город стоил того, чтобы посмотреть на него с другого берега. Солнце не спеша поднималось над старыми, пропитанными историей зданиями. По Сене скользили кораблики. Я бродила по улицам, и ничто не смущало мой взгляд. Эта невероятная встреча с прекрасным поглотила меня целиком – как давно я не испытывала ничего подобного. Рядом с домом находилась драгоценная жемчужина, настоящее сокровище посреди воды. Всеобъемлющая тишина узких и пустынных улочек, по которым, куда бы ты ни пошел, все равно придешь к Сене.

Остров был невелик. Хотелось заблудиться в нем, но снова и снова я ходила по знакомым маршрутам, чтобы не уйти с него. Тогда решила прогуляться по центральной улице, разделявшей остров на приблизительно равные части. Такая аскетичная в начале, она постепенно разукрашивалась множеством магазинчиков, которые, казалось, были здесь испокон веков и заставляли противоположный конец улицы переливаться всеми цветами радуги.

Я повернула направо и оказалась перед кафе на углу набережной. Оно было открыто и только и ждало, что какой-нибудь посетитель окажет ему честь своим визитом. Пройдя мимо террасы, я раздвинула бархатную пурпурную, сохранявшую тепло, портьеру. Сделав этот жест, я почувствовала, будто выхожу на театральную сцену. Большой бар, высокие, тоже пурпурные, стулья и шоколадного оттенка стены создавали в помещении ту степень уюта, которая у каждого своя, но при этом подходит всем. В кафе не было ни души, если не считать поприветствовавшего меня официанта. Я выбрала столик в центре зала, села и погрузилась в редкое для меня в последнее время блаженство. Заказала чашечку кофе и на этот раз выпила ее с огромным удовольствием. В это сентябрьское утро я наконец нашла в этом кафе столь необходимое мне тепло.

Друг за другом вошли двое мужчин, очевидно завсегдатаи. Им даже не нужно было делать заказ, дымящийся кофе уже ждал их на барной стойке. Я заказала вторую чашечку – так не хотелось уходить. Они говорили о работе, об общих знакомых, особенно об одном, который им явно не нравился. И, как часто бывает, общая неприязнь сплачивала их сильнее.

На пороге появился пожилой бородатый мужчина и сел в дальнем конце бара. Официант окликнул его по имени. Из разговора я поняла, что это булочник. Он улыбнулся мне, я ответила тем же, потому что его лицо и, пусть и грустные, глаза излучали мягкость.

Так, один за другим, приходили завсегдатаи. Для туристов было слишком рано. Все тут оказались знакомы, коротко приветствовали друг друга и, проходя мимо, бросали на меня удивленные взгляды. Я почти час не спеша потягивала второй стакан воды, поданный с моим вторым кофе, устававшись на пустую чашку, навострив уши и наслаждаясь необычной утренней компанией.

А потом вошла она – ее встретили несколькими короткими приветствиями. Я обернулась и взглядом встретилась со взглядом светлых голубых глаз. Было заметно, что она тоже заинтересовалась. Может, все люди со светлыми глазами чувствуют друг в друге некую общность? Она прошла к маленькому столику у окна, из которого открывался потрясающий вид на мост и ратушу. Это совершенно точно было ее любимое место, немного в стороне от других. Ей не пришлось ничего заказывать – официант поспешил к ней с почтительной улыбкой и чашечкой кофе.

Я воспользовалась возможностью и снова обернулась, чтобы украдкой понаблюдать за ней. Распущенные седые волосы, тонкие черты лица, легкий макияж, темный костюм, шарф и сигареты на столе. Сколько ей лет? Очевидно, больше шестидесяти, хотя не намного. В то же время поражала необычайная стройность ее фигуры. От нее исходили какая-то непринужденность и выстраданная мудрость, которые меня заинтриговали.

Сама того не замечая, я смотрела на нее слишком долго. Она понимающе улыбнулась. По-видимому, внимание ее ничуть не смутило. Я ответила улыбкой с легким кивком головы и отвернулась.

Затекшие ноги красноречиво намекнули, что пора поменять позу. С сожалением покидая бар, я сказала официанту «до свидания» и искренне понадеялась, что вселенная поймет эти слова буквально. Раздвинув пурпурную портьеру, я еще раз попрощалась с женщиной со светлыми глазами. Пришло время перейти на другой берег и приступить к делам, за которые мне платили деньги.

Однако в этом месте, на этом острове я нашла ту смесь энергии и безмятежности, которой так не хватало в последние месяцы. Пока я шла по мосту, образ женщины постепенно таял, а я все размышляла о ее жизни и о своей. Шум города резко вернул меня к менее поэтическим мыслям. При этом я знала: сегодня я нашла то, что искала так долго, даже не догадываясь, насколько была права.