– Отец, мне с тобою надо очень серьезно поговорить, – после некоторых раздумий обратился к отцу Ваня. – Пацаны сказали, что нам уже можно, если добровольцами, на фронт пойти. В десантники.
– Куда? – непонимающе вскинул брови отец и перестал строгать сосновый брус.
– На фронт.
– Так тебе ж только на днях семнадцать исполнилось.
– Пацаны говорили, что в военкомате с семнадцати берут. Пацаны хотят пойти завтра и записаться.
– А ты?
– А я решил у тебя сначала спроситься.
Отец отложил топор, посмотрел немного на щуплого сына, потом вдруг прижал его к себе и уткнулся лицом в старую линялую Ванькину телогрейку.
– Тебе ж только семнадцать, – прошептал ещё раз отец, вскинув глаза на Ваньку.
У Вани аж ноги затряслись от этого отцовского взгляда. Отец с ними всегда не просто строг, а временами даже суров был, и вдруг на его глазах блеснули слезы.
– Так я уже взрослый, отец – прошептал Ванька и почувствовал, как к горлу его подкатился предательский комок детской слабости.
Отец, тоже вроде, как, смутившись своей минутной мягкости, хлопнул сына по плечу, отряхнул с ватных штанов прилипшую стружку и вышел со двора.
Когда отец вернулся, мать собирала ужинать. Она, еле сдерживая стон, достала из печи тяжелый чугунок с вареной картошкой и поставила его на стол.
– Вот, что Нюра, – хмуро сказал отец, очищая дымящуюся в его руках картофелину. – Не поеду я на оружейный завод работать. Пусть Ванька вместо меня едет.
– Как так Ванька? – прижав ладонь к подбородку, вскрикнула мать. – Он же малолетка ещё, пропадет он там.
– Я договорился. Его вместо меня пошлют, – не отрывая глаз от горячей картофелины, буркнул отец.
– А как же ты, Коля? Если ты не поедешь, так тебя на фронт заберут.
– А может, и не заберут, – махнул рукой отец. – Кому мы старики нужны? Мне уж скоро пятьдесят будет. Фронту молодые нужны, там старики только мешаются.
– Не поеду я на оружейный, – обиженно стукнул по столу ладошкой Ваня. – Я доучусь немного и тоже на фронт пойду вместе с ребятами нашими.
– На оружейный поедешь! – строго сверкнув глазами, стукнул по столу кулаком отец. – У нас уже Лешка – брат твой старший воюет. Хватит с нас. Я с заведующим МТС договорился. Он завтра нас с утра ждет, чтобы оформить тебя. Трое вас поедет: Миша Хохлов, Вася Телега и ты. После войны доучишься. Бронь на оружейном вам дадут. Считай, что повезло тебе, туда не каждого возьмут, тем более без профессии. Потом мне ведь никак нельзя из дома сейчас уезжать: пропадут без меня мать с Нинкой.
Ваня посмотрел на бледную мать с младшей сестренкой и понял, что отец прав, если он уедет, то в доме будет беда. Мать уже не первый год мучалась желудком и вела хозяйство из последних сил, тяжело скрипя зубами от боли в животе, а одиннадцатилетняя Нинка была ещё маленькой, неумелой и глупой. Если отец уедет, тогда всё: мать вообще сляжет, а Нинка пропадет.
– Может и правда поехать на оружейный? – подумал Ванька, шевеля ногтем картофельную шелуху. – Не на гулянку ведь еду, а оружие для фронта делать. Надо ехать, и отец ругаться не будет. Перед пацанами, конечно неудобно, но ведь и мать пожалеть надо, пропадут они без отца. Только вот стыдно после войны будет: все воевали, а я в тылу отсиживался. Да там видно будет, может и с оружейного как добровольцем уйду. Может, успею повоевать. Сейчас главное, чтобы отец не ругался.
На следующее утро в конторе МТС отец быстро оформил Ванькины документы и посадил его в кузов полуторки, которую заведующий снарядил, чтобы свезти своих рабочих до железнодорожной станции.
На оружейном Ваню сперва поставили стружку от станков отвозить. Не нравилось ему это дело. Скучное занятие, тоскливо было у парня на душе от работы такой, но потом стали говорить, что с подсобников бронь вроде снимать собираются. Ваня после этих слухов повеселел и чуть-чуть о фронтовых подвигах замечтался. Однако дядя Миша Хохлов скоро уговорил мастера определить Ваньку к себе в ученики. Как работать на токарном станке Ване ещё отец показывал, а как дядя Миша все поподробней разъяснил, так всё у Ваньки и получаться стало. Он так наловчился детали точить, что удивленный мастер уже через несколько дней стал ему самостоятельную работу давать. Сперва с опаской давал, а потом как увидел, что у паренька руки из нужного места растут да голова светлая, успокоился и даже от опытных токарей отличать перестал. Ване токарное дело так полюбилось, что он двенадцать часов работы и не замечал вовсе. Только уж после смены придет в барак и потоскует немного: по дому, по товарищам школьным, но немного лишь, сон дальше тосковать не дает, в миг скрутит, а с утра уж не до тоски, на смену идти надо.