- -
- 100%
- +
автор Виктор Филиппович Ягольник
Редактор Людмила Александровна Ягольник
Корректор Галина Васильевна Новосельцева
© Виктор Филиппович Ягольник, 2024
ISBN 978-5-0060-9157-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Моя мать Савченко Федора (Феня) Федоровна родилась в 1913 году в селе Чернещина Сумской области. Отец семейства был хорошим плотником: он ставил деревянные избы, делал сани, телеги, колеса для них и, в общем, был всегда при деле и заработке. Если было много заказов, то отец нанимал работников. Семья жила зажиточно: у них были рабочие кони и пара на выезд. Когда пришли Советы, то в период раскулачивания и создания колхозов семью не тронули, так как сани, телеги и колеса к ним нужны были всем.
А вот в начале голодовки 31-32-х годов семья распалась. Отец тогда собрал всех (жена, четыре дочки и сын) и сказал:
– Идет большая беда, всем нам не прокормиться, а значит и не выжить. Надо уходить в другие места. Куда не знаю, но где-то нет такой беды. Катя с Павлом останутся с нами, куда им мыкаться с малыми детьми, Степанида с мужем сами решат, как быть, а остальные идите и ищите спасительные края, и да поможет вам бог или счастливый случай. Наверное, так тогда говорил их отец, судя по рассказам моей мамы.
И, как всегда, жаль, что уже после смерти близких осознаешь, что вовремя не поговорил, не спросил, как они жили раньше, когда меня не было или я был малым несмышленышем. А теперь уже ничего не восстановить из того прошлого. Так и я не спросил раньше маму, какими путями и как она попала в Москву (в то время на всех вокзалах были патрули), вернее в Подмосковье – в город Люблино.
В то время по всей стране шел процесс индустриализации и, несмотря на голод, во многих областях страны строились заводы, фабрики, и другие производственные объекты. В 1932 году в Люблино построили литейно-механический завод.
Феня с подружкой ходили по разным стройкам в Люблино и работали, где 2—3 дня, а где и неделю. На постоянную работу их не брали. Однажды на одной стройке прораб разговорился с ними:
– Так вы с Украины говорите! И как же вас, таких малолеток, сюда занесло? – спросил он.
– Ой, дяденька, так голод же у нас, пропадали мы там, а здесь хоть какая работа да найдется.
– Да какая работа! Вот приказ с сегодняшнего дня никого из приезжих не брать.
– Ой, дяденька, а как же нам быть, пропадем же, – запричитали девчонки и слезы в два ручья.
– Ладно, возьму грех на душу. Пишите заявления вчерашним числом, а начальнику скажу, что замотался на работе и забыл отдать, – сказал отзывчивый прораб. Мир был не без добрых людей. На них он и держится.
Так девчонки попали разнорабочими на постоянную работу на стройку. Было тогда Фене около двадцати лет. Тогда же она записалась в школу рабочей молодежи, так как в селе она посещала только курсы ликбеза (ликвидация безграмотности) и умела только читать и писать.
Через год она по объявлению записалась на курсы машинисток мостовых кранов. Феня прошла специальные тесты на соответствие требованиям к машинисткам, и ее зачислили на курсы, на которых в основном были девчонки и женщины разного возраста. Парней было раз-два и обчелся. Все объяснялось просто: женщины надежнее. Парень, он что – выпьет иногда или еще по какой причине потеряет форму.
А что такое разлив стали в мартеновском цехе: на стотонном мостовом кране из многотонного ковша с наклоном в изложницы надо лить сталь. Здесь цена ошибки машиниста очень высокая. Иногда за это отдавали под суд, как за вредительство.
Так Феня попала на работу в литейный цех машинисткой мостового крана. Проработала она ученицей на кране три месяца и вскоре самостоятельно без наставника провела разлив чугуна и получила разряд машинистки мостового крана. О таком успехе год назад она и мечтать не могла.
Очевидно, у Фени был талант к этой работе. Она работала надежно и уверенно. Несмотря на ее молодой возраст и малый рост, ее уважали. Рабочие в цехе внизу иногда спрашивали:
– А кто сейчас на кране?
– Хохлушка!
– А-а-а, тогда порядок! – говорили они.
За безаварийную работу ее часто поощряли направлением в дом стахановцев ***. А это комната на двоих, все убирает уборщица, завтрак и ужин в столовой за столом со скатертями, красивая посуда, еду разносят, а потом все убирают официантки.
И это после общежития на пять-шесть человек в комнате и рабочей столовой. Нет, в столовой кормили неплохо, но такого обращения и отношения к себе она раньше никогда не получала и после своего села от радости была на седьмом небе.
Как-то к отпуску летом ей дали бесплатную путевку в дом отдыха. Там она и встретила моего отца, тоже передовика производства. Он работал технологом на том же литейно-механическом заводе, как и Феня. Только она в литейке, а он в механическом.
*** Стахановское движение – массовое движение работников разных сфер производства (стахановцы), многократно превышавших установленные нормы за счет роста трудовой и исполнительской дисциплины, рационализации, улучшения технологий и производственных процессов.
Мой отец Ягольник Филипп Сергеевич родился в 1913 году в селе Чаплинка на Днепропетровщине, где и окончил школу – семилетку. Его отец, дед Сергей, раскошелился и купил сыну ботинки. Филипп получил отпускную справку в колхозе и пошел в город Днепропетровск.
Он шел босиком 40 км с ботинками на палке через плечо, так как они дорого стоили. Перед городом он помыл ноги и надел ботинки. Филипп год подрабатывал, где мог, а потом поступил в железнодорожный техникум. Там выдавали форму и стипендию, с подработками этого хватало на жизнь.
Дед Сергей был мудрым человеком и, глядя на проблемы с образованием колхозов вопреки пожеланиям селян, понимал возможные катаклизмы. Колхозы он не понимал и считал, что это убежище для лодырей и разгильдяев рано или поздно развалится.
Поэтому, когда Филипп сказал ему о намерении ехать в Москву, он отпустил его с сестрой Полиной. Так Филипп весной 1931 года попал в Москву, в Люблино на литейно-механический завод, где с 1932 года стал работать технологом, а Полина вскоре вышла замуж за местного парня.
С Феней Филипп познакомился в доме отдыха. После этого он встречался с ней около года, а потом они поженились. Когда у них родился сын, им как передовикам производства дали квартиру.
Своя квартира! Это был праздник души у Фени, которая рвалась домой в село, чтобы похвалиться таким успехом. А что? Вот как дочка в Москве живет! Но все это превратилось в приятные мечты – работы на заводе было много, и порой она так уставала, что еле живая приходила домой. Все-таки очень нервно-напряженная была такая работа для ее возраста.
Про свой ясельный период жизни я ничего не помню.
Поэтому и самое страшное событие – начало войны – я тоже не помню.
На это были уже мамины воспоминания.
ТАК НАЧИНАЛАСЬ ВОЙНА
МОЕЙ МАМЕ ПОСВЯЩАЕТСЯ
Когда началась война, все думали, что она быстро закончится и, естественно, на территории врага. Мы тогда жили в Люблино (Москва). Мой муж работал в механическом цехе Люблинского литейно-механического завода, я на литейке, а сын ходил в садик. На заводе начали делать детали для секретного в то время реактивного миномёта «Катюша» и другие образцы вооружения.
Немцы вначале наступали, и все считали, что это эффект неожиданности нападения, что вот-вот все это пройдет, наши войска их остановят и погонят обратно.
Но это вот-вот не приходило, а в один из дней наш папа-муж пришел и сказал, что завод эвакуируют с оборудованием, специалистами и их семьями в далекий город Ташкент, в Узбекистан. Папа был специалистом: он работал технологом.
Мы долго думали, потому что не знали, что делать, так как я очень не хотела ехать в непонятный и далекий город Ташкент. Наконец, после размышлений и споров, наш папа сказал:
– А что, если вы поедете в село на Сумщину к бабушке и дедушке. Там вы отдохнете, Витя на свежем воздухе окрепнет, а осенью вернетесь в Москву. Думаю, что война к этому времени закончится.
Я обрадовалась, что нам не придется ехать в далекий Ташкент, что скоро я увижу своих родственников, и сразу начала собирать вещи в дорогу. Вот уже чемодан, большой узел и сумка готовы.
– Зачем ты набрала столько вещей? – спросил папа.
– Так ты же сам сказал – вернетесь осенью. А какая будет осень там и в Москве, ты знаешь? Нет! И вообще, ты помнишь, в каких я тряпках ходила, когда приехала в Москву? Так должна же я дома показать, как москвички одеваются.
– Ну, а как ты это все потащишь? Не забывай, что у тебя еще и Витенька есть.
– Ты что забыл, что я из села. Да я и не такие кутули таскала. Напугал! Смотри! – я связала чемодан и узел длинным полотенцем и вскинула себе на левое плечо. На правую руку посадила сына, а в левую – взяла сумку.
– Да не переживай ты. Витю я и за руку могу вести – он все время кричит «Я сам! Я сам!». Да и люди помогут. Сколько там ходить. В Москве ты нас посадишь, а в Харькове только перейти на сумской поезд и… мы дома.
На том и порешили. Через три дня у нас были билеты и проездные документы. Когда садились в вагон, я сказала мужу:
– Когда будешь ехать, возьми с собой раскладушку. Иди знай, как там на новом месте получится. Ты сейчас через день на заводе ночуешь, а там и вовсе трудней будет.
– Хорошо! Вы за меня не беспокойтесь. Лишь бы у вас все хорошо было.
К Харькову мы подъезжали утром. Многие здесь выходили и сидели с узлами и чемоданами, оживленно переговариваясь.
Вот замелькали пригороды, дома, и… мы уже едем по станции мимо вагонов разных поездов.
– Так, я тебя сейчас понесу на руках. Спасибо дяденьке скажи, он поможет вынести нашу сумку. А как выйдем, ты пойдешь сам. Только не вздумай руку вырывать. Видишь сколько народу, еще потеряешься, – проговаривала я сыну, а он на все послушно кивал головой и смотрел по сторонам. Он впервые был среди такой толпы и с интересом смотрел на всех, вслушиваясь в вагонный взрослый разговор.
И вот только мы начали идти по платформе, как раздалось из динамиков: «Внимание! Внимание! Воздушная тревога!». Кто-то крикнул: – Да это учебная тревога! Вот идиоты!
– И зачем с утра народ баламутить? – выкрикнул другой. Кто-то заматерился. Я взяла сына на руки. После второго напоминания «Внимание! Внимание! Воздушная тревога!» толпа вздрогнула, заколыхалась и кинулась вперед в сторону вокзала. Прижимая правой рукой к себе Витю, а в левой руке зажав ручку сумки, я побежала. Чемодан беспощадно бил меня по спине, и я еле успевала переставлять ноги, так как толпа неслась бурным потоком и, не дай бог, было оступиться. А из других вагонов люди в страхе почти запрыгивали в толпу, увеличивая беспорядок и панику.
Топот! Крики! Ругань! Плач!
И тут вдруг сверху посыпались бомбы. Они взрывались среди людей, среди вагонов – везде. Пулеметные очереди с самолетов разбрасывали, разрывали толпу на части. Толпа обезумела от страха, и все побежали кто куда, но ее путь был зажат вагонами с двух сторон. Впереди почти на всю платформу зияла дымящаяся воронка с разбросанными вокруг телами убитых и раненых.
Некоторые из них были просто разорваны взрывом на части и лежали в лужах крови. Подошедшие туда в ужасе останавливались, но напиравшая сзади толпа толкала их вперед, и они шли по лужам крови, переступая через убитых. Меня толкали, я тоже шла, скользила и боялась одного – упасть, так как понимала, что я уже не поднимусь – раздавят.
Из горящего рядом вагона раздавались крики. Было много раненых: одни кричали, умоляли, другие просто молча смотрели, угасающим взором. Но все бежали мимо, дальше, стараясь вырваться из этой смертельной давки. Вот вагоны слева кончились, и толпа разделилась: кто побежал в сторону вокзала, кто бежал прямо.
Меня с Витей толпа потащила прямо вдоль вагонов. Стало немного свободнее, уже никто не толкает и можно даже оглянуться. Я почувствовала, что не могу дальше идти и села на чемодан, а сына поставила рядом. Он молчит и только испуганно вертит головой. А я смотрю на чемодан, на узел, на сумку и удивляюсь тому, что не потеряла их в этой суете.
Но вот опять завыла сирена, и снова раздался голос из динамиков «Внимание! Воздушная тревога!». Я схватила чемодан с узлом, сумку, сына и бежать. Когда раздались первые взрывы бомб, я увидела, как впереди мужчина с ребенком залез под вагон и спрятался там за колесами.
Я, долго не раздумывая, кинула под ближайшие колеса вещи и полезла туда с Витей.
Только я уложила за колесами вещи, положила рядом сына, как почти возле нас раздался взрыв. Я закрыла собой Витю. Снова раздался взрыв. Осколки застучали по стенкам вагона, посыпались стекла, раздались крики, а я вдавливала сына в шпалы, как могла.
Где-то кричали раненые, что-то горело и взрывалось, а мы лежали, прижимаясь, друг к другу, и вытаращив глаза, вслушивались.
В головах у нас стоял чемодан. Ветром иногда заносило дым от горящего напротив вагона, и тогда я тряпкой закрывала лицо Вити. Взрывы и треск пулеметов то удалялись, то приближались, а мы лежали и ждали. Ведь должно же это когда-то кончиться? Было очень страшно. Господи! Неужели это конец! Я поняла, что это – война. Но почему такая? Почему у нас? Как хорошо, что с нами нет нашего папы.
Но вот вроде утихло, не слыхать взрывов, улетели гады. Я поднялась на одной руке и стала осматриваться. Мужчина с ребенком уже выбирался из-под нашего вагона. Слава богу, они живы, пора и нам вылезать. Я переложила вещи за рельс, и мы вылезли из-под вагона.
От горящего напротив вагона дышало жаром, а клубы дыма заволокли все вокруг и мешали дышать. Витя опять закашлялся. На платформе лежали раненые и убитые. Несколько человек пытались от горящего вагона оттащить раненых. У другого целого вагона две женщины на коленях стояли над убитым мужчиной и громко голосили. Отовсюду раздавались крики, плач.
Я схватила наши вещи, сына на руки и бегом из этого ада, обходя обломки вагонов, перешагивая через раненых и убитых. Я бежала и бежала, стараясь не замечать всего этого, и только смотрела вперед туда, где заканчивались вагоны. Там не должны бомбить, там не должны стрелять, там нечему гореть, думала я, и бежала в то спасительное пространство.
Вот уже и вагоны кончились, я еще немного пробежала и остановилась. Бросила на платформу вещи, опустила Витю с одеревеневшей руки и осмотрелась. Надо же, как мы далеко убежали. Было видно, как горит вокзал. Бомба попала в его левое крыло. В разных местах станции горели пассажирские и товарные вагоны, а на дальних путях горели и взрывались цистерны. По крикам пробегающих я поняла, что там были какие-то горючие материалы: бензин или керосин. Было видно, как маленькие паровозики растаскивали разбитые и сгоревшие вагоны, а санитары с носилками уносили раненых и убитых.
Я смотрела, смотрела на все это, а потом как накатило на меня что-то. Я села на чемодан и стала реветь и кричать, иногда поднимая руки кверху. Витя, глядя на меня, вцепился в платье руками и тоже стал реветь и кричать «Мама! Мама!». Мимо проходили, пробегали люди, глядя на нас, и исчезали. У них была своя беда и свое горе. Все спешили покинуть это страшное место. Но вот один мужчина остановился, послушал этот вой-крик, подошел к нам и, схватив меня за голову руками, начал трясти ее и кричать:
– Замолчи! Ты что с ребенком делаешь? Замолчи! – а потом два раза ударил меня по щекам.
Я вдруг замолчала, вытаращив глаза на незнакомого мужчину.
– Ты чего? Что тебе надо? – прокричала я. Затем посмотрела на сына, взяла его на руки и запричитала.
– Ой! Сыночку! Ой! Прости! Твоя мамка с ума сошла. Ты не плачь! Я сейчас успокоюсь, и мы уйдем отсюда.
Мужчина усмехнулся, махнул рукой и ушел, а я высморкала нос Вити, вытерла заплаканные щеки и прижала его к себе. Он уже почти успокоился и только изредка всхлипывал.
– Вот и хорошо. Вот сейчас мы и пойдем, – проговорила я, поправила волосы, вытерла глаза, и лицо платочком. Я посмотрела на платье. Ужас! Какое оно было грязное! Ладно. Живы и, слава Богу! А куда идти? Вокзал горит, там не до нас. Пойдем потихоньку дальше, там хоть бомбить не будут.
Но вот мимо нас прошипел, обдавая паром паровоз. Он тащил вереницу целых пассажирских вагонов, из открытых окон которых торчали стриженые солдатские головы. Повезло им как! Приехали после бомбежки.
А поезд проехал еще немного и остановился, но, наверное, скоро поедет, так как из вагонов никого не выпускали.
– Девушка! Девушка! А куда вы едете? – выкрикнул белобрысый парень в военной форме. Я оглянулась, рядом никого и мне стало смешно за «девушку».
– Да, да! Куда? – кричал его сосед и улыбался. В соседних окнах тоже торчали веселые доброжелательные лица.
– Да туда же, куда и вы, – прокричала я.
– Так поехали с нами.
– А это куда? – показала я на Витю и вещи.
– Да у нас все поместится, – засмеялись в окне.
– Но мне надо в Сумы ехать.
– А мы через Сумы и едем.
– Правда?
– Правда! Правда! – закричали все из окна, и к нам потянулись руки.
В этот момент поезд дернулся, но еще не поехал. Не знаю, что на меня нашло, но я схватила вещи и отдала их в окно, затем сына под мышки – и он уже в вагоне.
В это время состав дернулся и начал медленно ехать. Я в ужасе! Сын там, вещи там, а я еще здесь топчусь. Какая же я дура! А вдруг Витя без меня уедет? Я побежала и протянула руки. Меня схватили и тоже затащили в вагон. Я ударилась обо что-то левым боком, пересчитав все ребра о подрамник окна.
– Ой! А туфли то слетели. Что я теперь босиком по шпалам буду бегать? – прокричала я. Поезд уже ехал быстрее. Из соседнего окна ребята кричали кому-то:
– Эй! Мужик! Да, ты! Видишь, там туфли лежат, закинь к нам.
– А на кой они вам нужны?
– Так ты ж видел, как к нам женщина в окно «заходила». Это ее туфли.
– На! Лови! – прокричал мужик и забросил туфли в окно. Через минуту ребята с хохотом надевали мне туфли на ноги, а я сидела, прижав Витю к себе, и радовалась. Успела! На меня смотрели десятки веселых глаз. Это были выпускники пехотного училища. Они ехали по назначению. Ехали на войну, которая должна скоро кончиться. Так они говорили и думали. А сын сидел и жевал сухарик.
– Ребята, а вы точно едете через Сумы? – спросила я.
– Точнее некуда. А вы правда попали под бомбежку? Страшно было? – спрашивали ребята.
– Ужас какой! Все горит, все взрывается, из самолетов пулеметы строчат. Столько людей поубивало, – проговорила я и расплакалась.
– Ладно, ладно! Отомстим мы за ваши слезы! Отбомбимся на их селах и городах! – говорили они наперебой.
– Так! А что тут делают гражданские? И ребенок чей? – сурово спросил подошедший начальник поезда. Ребята встали, виновато глядя на начальника.
– Да вот, гражданка заблудилась, а мы пытаемся выяснить, что к чему, – оправдывался белобрысый.
– Да видел я, как она заблудилась!
– У нее муж в Сумах служит, а затерялась она под бомбежкой при пересадке с московского поезда, – сказал парень, который туфли ловил.
– Это правда? К мужу едете? Вы из Москвы? – спросил начальник поезда
– Да, правда. Мы из Москвы, – сказала я и, чувствуя, что сейчас пропаду, завравшись, зарыдала. А Витя посмотрел на меня и тоже как заревет.
– Ну, ну, не плакать! Но чтоб в Сумах вышли. И чаю им дайте! – сказал начальник и, в сердцах махнув рукой, пошел дальше по вагону.
Тут ребята совсем оживились. Кто-то принес кипятку, кто-то открывал консервы, Сын уже жевал что-то и улыбался. От этой суеты и еды меня так разморило, что я не заметила, как заснула. А рядом, прижавшись ко мне, мирно сопел Витя, сжимая в руке сухарик.
Почти в сумерках поезд прибыл в Сумы. После короткой остановки он поехал, а из окон торчали знакомые лица и выкрикивали нам разные пожелания. Мы тоже им кричали, желая победы и вернуться живыми домой.
В здании вокзала нас остановил патруль и проверил документы.
– Куда? В Чернещину? Так вы туда не доберетесь. Поздно уже. Так как у вас маленький ребенок, вы переночуйте в том зале, но только обязательно отметьтесь у дежурного.
– Я не маленький! Я больсой! – подал Витька голос.
– Да, правда, он большой, – поддержала я его, – он практически не плакал все это время, за исключением, когда я в истерику падала.
– Конечно, большой, раз выбрался живым из-под такой бомбежки, – улыбаясь, сказал сержант.
– Молодец! Настоящий защитник! Отдыхайте! Вы заслужили! – и, дружески помахав нам рукой, ушел.
Дежурный показал нам на кровать. Витя сразу уснул, а я стала укладывать свои кутули. Чувствую, сумка стала тяжелее. Заглянула в нее, а там четыре банки тушенки и несколько пачек сухарей. И когда эта пехота умудрилась положить. Спасибо, ребята. Оставайтесь живыми и веселыми. А через минуту и я спала мертвым сном.
Утром мы уже собрались уходить, когда дежурный нам сказал:
– Вы оставьте вещи в камере хранения, а сами налегке идите на базар. Там и найдете подводы на ваше село.
Мы так и сделали и уже в полдень ехали на телеге домой. Витя с интересом смотрел, как бегут лошадки, а я рассказывала вознице про Москву. В основном отвечала на вопросы: А правда, что…
А вот и село наше показалось. Там нас никто не ждал и поэтому наш приезд был как гром среди ясного неба. Нас встретили радушно. с С тех пор, как я десять лет назад сбежала из села в Москву, обо мне ничего не знали. Дед Павло и баба Катя почти не изменились, а вот Маруся и Сашко здорово подросли. Маруся просто уже готовая невеста.
Раздала я всем подарки, а на следующий день пошла по бывшим подружкам. Вырядилась я так, что меня не только здесь, но и в Харькове не узнали бы. Это я шучу.
Ну, конечно, «Ах!» да «Ох! Так «повыпендривалась» я дня два, а там уже и за работу. Лето кончается: в огороде что-то убрать надо, да и за скотиной присматривать. В общем, закрутилась я в привычном деревенском быту. А Витя быстро со всеми подружился и бегал с ребятней целыми днями. Ему не привыкать: он же был садиковый!
А баба Катя и дед Павло как будто чуяли беду и готовили огородные запасы на зиму, что-то закапывали в саду. Так в сельской суете прошел август и сентябрь.
В начале октября немцы вошли в Сумы, а через неделю уже были у нас. Я окончательно поняла, что в Москву мне не попасть и надо теперь только выжить и Витю сохранить.
К нам на постой пришел немецкий офицер. Зашел он в избу, а там запах дедова самосада. Немец поморщился, сказал что-то сопровождающим, те засмеялись, и они ушли. Не понравилось им у нас, а наши соседи им приглянулись.
Так до конца оккупации у них немцы и селились. А к нам даже не заходили. Как предупреждал их кто-то. Нам на радость!
Ох, война, война! И как там наш папка в Ташкенте?
Туда уж точно немцы не дойдут.
Тогда я и услышала от Кати, что и с кем за это время произошло в тех тридцатых годах:
«С родителями остались только я с Павлом и детьми, а остальные кто куда. Марусе тогда исполнилось восемь лет, а Саше было около трех. Куда нам бежать?
Вначале еще было терпимо. А потом мы еле пережили те два страшных и голодных года. Но родителей мы не уберегли. Они умерли от голода и болезней, их похоронили в конце нашего сада. Так тогда многие поступали в селе. Люди семьями умирали. Страшное было время.
Вот только радость одна у нас и осталась – Маруся и Саша. Это чудо, что они живы, ради них мы с Павлушей и выжили.
Если б ты, Феня, знала, как я рада, что ты уцелела и появилась в таком виде, да еще с сыном. Ведь тебе только восемнадцать тогда было, и я за тебя больше всех боялась и молилась.
Уцелела еще Мотя, она очутилась в Тульской области и там вышла замуж. И сестра Степанида выжила. А Николай пропал неизвестно где».
КИНДЕР СЮРПРИЗ
2008 – ой год. Украина.
В хирургически-онкологическом отделении завтрак был в 8 часов утра. Женщины в домашних халатах и мужчины в тренировочных костюмах, дистанцируясь друг от друга, слегка согнувшись, поддерживая рукой болезненные места, с унылым спокойствием стояли в очереди с мисками и кружками в руках.
Никто не спешил и поэтому перемещались к окошку выдачи мелкими шаркающими шагами. Были и другие – это те, которые помоложе или которых еще не касался скальпель хирурга. Они держались более живо и уверенно.