Последний герой. Том 6

Глава 4

Тем временем на сцене зашевелились музыканты. Подстроили гитары, барабанщик проверил тарелки, и вот к микрофону выскочил их фронтмен – патлатый до плеч, худой как жердь, с жидкой бородой-оборвышем, что торчала нелепыми космами. Но голос у него, что надо, громкий и с рокерской хрипотцой.

– Ну что, друзья! – заорал он, сам захлёбываясь эмоцией. – Готовы зажечь сегодня?! Не слышу-у!

Толпа заревела в ответ.

– Пять лет! Пять лет вы вместе! – продолжал прыгать по сцене вокалист-ведущий. – Юбилей, братцы! За это до дна! – он взмахнул костлявой рукой, и из зала посыпался свист, рёв, звон кружек.

Байкеры оживились, задвигались. Кто-то вскочил из-за столов, потянулся к сцене, воздев руки и грохоча сапогами по полу. По пути лапали своих подружек за задницы и бока. Те были под стать – в джинсе, косухах, жилетках с заклёпками. Женщин на этой вечеринке было мало, но хватало, чтобы шуметь и визжать в такт. Примерно одна на троих неандертальцев, зато какие – с глазами хищниц, с наглой ухмылкой, будто сами готовы вцепиться в руль и газануть в ночь. Но большинство из них, конечно, были так называемые «нажопницы». Спутницы на месте позади пилота. Девочки для тусовок и жарких ночей.

Зал гудел, как разогретый мотор. Вокалист заорал снова, перекрывая общий шум:

– Но прежде чем мы начнём свой концерт… – он выдержал паузу, кривя рот в улыбке. – Прежде чем врубим вам настоящий забойный рок-н-ролл, я хочу вызвать сюда того, без которого мы здесь бы не собрались! Вашего лидера! Президента сообщества!

Зал на секунду стих, а потом понеслось:

– Во-орон! Во-орон! Во-орон!

Пьяные бородатые морды орали, скандировали, топали. Девочки не сводили глаз.

На сцену вылез здоровяк – тактические штаны, берцы, тяжелая кожаная жилетка с нашивками, борода с проседью, бритая лысина блестит под прожектором. Взял у вокалиста микрофон, обвёл взглядом толпу и заорал так, что динамики захрипели:

– Братья и сёстры! Пять лет мы вместе в седле, пять лет наш движ живёт!

Толпа заревела, стуча кружками по столам.

– Мы проматывали трассы, мы глотали пыль дорог, мы теряли железо, теряли своих! Но мы держим строй – и нас не согнуть! Мы катим навстречу ветру, и нам похрен, что думает мир!

Крики, свист, хлопки.

– За свободу, чёрт возьми! Чтобы никакой чинуша, никакой мент, никакой грёбаный регламент нас не привязал к бордюру! Мы рождены катить, и катить будем, пока моторы живут!

– Во-орон!!! – подхватила толпа, кто-то, войдя в раж, слишком сильно грохнул кулаком по столу, разлетелись орешки и пивная пена.

– И ещё, братцы! За тех, кто знает цену дороге! За тех, кто лежит под курганами, сгинул под колёсами дальняка. Они не умерли – они просто ушли вперёд, держат нам трассу на небесах.

Толпа на секунду стихла, потом взорвалась ещё более громким ревом, кружки стукались, пиво лилось через край.

– Ну, и чтоб не скатиться в слюни – давайте за нас, живых! За железо, за баб, за рок-н-ролл и за наши е**нутые головы! – рявкнул Ворон, вскидывая кружку. – А теперь, братва… погнали кутить так, чтоб весь город понял – у «Анархистов» сегодня юбилей, и дорога сегодня только наша!

Музыканты вдарили вступительный аккорд, толпа подпрыгнула, и зал загудел, будто сам мотор в три сотни лошадей завёлся прямо под потолком. Кружки снова взмыли вверх, поднялся гул, звон стекла. Кто-то даже лез на стол, размахивая жилеткой. Ворон удовлетворённо хмыкнул, сжал микрофон и рявкнул музыкантам:

– Жгите, ребята!

И пошёл панк-рок – забойный, дёрганый, про дороги, про бензин и про то, что «жизнь – это трасса, а мент – это яма». Толпа тут же подхватила примитивные слова куплета, завыл мотор пьяного хора, кто-то свистел.

А Ворон, довольный, спрыгнул со сцены, и сразу схватил свою тёлку. Под общий свист и улюлюканье они выдали такой страстный шоу-поцелуй, что ползала заорало: «Во-о-о!»

Баба повисла на нём, выгнулась дугой, будто танцовщица на шесте, и закрутила бёдрами. В тугих джинсах её задница работала, как прожектор – от неё глаз не мог отвести ни один мужик в баре. Пьяные взгляды липли к её фигуре, словно к магниту.

Блондинка. Пышные локоны отливали золотом в свете прожекторов. Грудь – высокая, налитая, туго обтянутая майкой с глубоким вырезом. Но лицо… лицо оказалось не из простых. Не кукольная дурочка, не пустая картинка. Умные глаза, прищуренные хищно, с усмешкой – эта женщина знает себе цену и знает, как вывести мужика из себя одним взглядом.

И она вывела – повела бёдрами, играя ножками, и вся мужская половина бара забыла даже о музыке. Каждый второй уже мысленно видел себя на месте Ворона.

Все веселились – орали, прыгали, кружки звенели, как боевые колокола, – а мы с Ольгой сидели так же, как и сели. Не дёрнулись. Потягивали пивко, закусывали луковыми кольцами да нарезкой из красной рыбы. Словно были чужими на этом празднике жизни. Но, честно сказать, нам это и нравилось. Сидишь в углу, наблюдаешь, и кажется, будто кино смотришь, только звук врублен на полную катушку и пол дрожит.

Однако не всем нравилось, что мы так мирно себе сидим. Оля-то – баба видная, с первого взгляда ясно, что не из простых. В такой обстановке её вид был – как исходящий дымком стейк на гриле среди голодающих. А тут женского народа – раз, два и обчёлся. Вот и тянуло подвыпивших неандертальцев к приключениям. Уже двоих я от стола отогнал. Один с кружкой в руке подошёл, заплетающимся языком приглашая на танец, второй вообще пытался схватить за руку и утянуть. Пришлось быстро и доходчиво объяснить, что тут занято.

Тем временем Ворон со своей красоткой перестали сосаться. Главарь ушёл к столу – бухать с ближайшими дружками. А его блондинка осталась в центре зала и начала извиваться под живую музыку. То ли змею изображала, то ли просто голодную самку, которой тесно в собственном теле. Получалось у неё красиво, спору нет. Глаза сами притягивались. Но ни один мужик к ней не сунулся: знали, чья это женщина. Женщина Ворона – значит, святое.

Остальные девки молча косились, завидовали: длине её ног и упругости задницы в тугих джинсах.

Я смотрел не косо, не украдкой, а прямо. В лоб. И Оля это заметила. Надула губы, покосилась и проговорила с упрёком:

– Эй, Макс, ты со мной? Ты меня совсем не слушаешь.

– Как это – не слушаю? – улыбнулся я. – Ты про бурильщиков рассказывала, как вы в тайге спорили.

– Ну да, а сам на тёлочку залип, – прямо высказалась она.

– Музыка хорошая, и басист лабает четко, – снова улыбнулся я и отпил из кружки.

Оля фыркнула, но взгляд у неё смягчился. Видно, и сама понимала: тут уж не залипнуть было трудно.

Она защебетала, подсев ближе, почти прижимаясь ко мне плечом.

– Ты не представляешь, Макс, – рассказывала она, перекрывая шум бара. – Тайга – это не только деревья и зверьё. Это такая сила, что рядом с ней человек – что та мошка. Мы там с бурильщиками спорили: они кричат, что техника всё возьмёт, бур пройдёт сквозь любой пласт. А я им: «Земля не прощает наглости. Захочет – и раздавит». И ведь правда, нас тогда дождями отрезало, дорогу смыло, неделю жили на тушёнке и грибах. Один раз даже костёр не могли развести – сыро было, хоть выжимай.

Она рассмеялась, поправила волосы и вдруг резко посерьёзнела. Посмотрела прямо в глаза, будто собиралась уличить:

– А ты, я смотрю, женщин любишь, – сказала она тихо, но твёрдо. – Красивых.

– Ну а куда ж без них? – хмыкнул я.

– Ну так хоть бы меня поцеловал, – выдала Ольга.

Взяла меня за руку, чуть подтянула к себе, и сама же пересела через узкий столик. Алкоголь явно развязал ей руки – и язык тоже. Мы поцеловались. Она довольно заулыбалась, вернулась на место, снова что-то оживлённо рассказывала – уже про то, как зимой мерзла в вагончике.

А я в это время поймал на себе взгляд блондинки. Та теперь явно нарочно танцевала так, чтобы оказаться прямо напротив меня. Спина выгнута, руками водит по своему стану, глаза прищуренные – и всё это словно адресовано не залу, а мне одному. Может, мне кажется? Ха!

Вечер переставал быть томным. Ворон, уловив флюиды своей пассии, которые теперь летели не в его сторону, оторвался от компании и двинул ко мне.

Ростом природа его не обидела – сажень в плечах, руки как бревна. Я ещё подумал: как он на мотоцикл-то забирается, только если трёхколёсный у него? Хотя, может, и железо под стать – здоровые байки ведь бывают.

– Эй, я не понял, – пробасил он, вставая прямо передо мной. – Ты чё на мою тёлку зыришь?

Я видел, как напряглись бармен и официант чуть поодаль, скосив взгляды на наш столик. Волновались, очевидно, вовсе не за меня – за имущество. Разнесём сейчас всё к чертям – кто потом оплачивать будет? С анархистов взятки гладки, а с новенького… так им, как снарядом, и будут разносить несчастный бар. Такая моя судьба читалась у них в глазах.

Понятное дело, что я думал о другом сценарии.

– А это твоя, что ли? – кивнул я на блондинку.

Та тоже смотрела прямо на нас. Глаза прищуренные, напряжение в лице, будто ждала, чем всё кончится.

– Ты ох*ел, сука? – оскалился Ворон, нависая. Тень от него легла прямо на мой стол.

Я был готов. Ворон медлил, будто примерялся, стоит ли врезать здесь и сейчас. Я не вполне понимал, что его сдерживает. Потом, через пару секунд, он всё же процедил сквозь зубы:

– Пойдём выйдем. Не хочу братьям праздник портить.

– Тебе надо – ты и выходи, – сказал я громко, так, чтобы все слышали. – Мне и здесь хорошо.

Бар завибрировал. Народ повернул головы. Кто-то заржал, кто-то замер. Провокация пошла, как по маслу.

Оля рядом хлопала глазами, лицо побледнело. Не надо пугать девчонку.

– Иди в туалет, – тихо сказал я ей. – Сиди там и не выходи, пока я не позову.

– Нет! – отчаянно замотала головой. – Я останусь. Он же тебя убьёт! Посмотри на него!

– Чё, ссышь? – процедил громила, скрипя зубами, едва сдерживаясь, чтобы не врезать прямо здесь.

Я сжал Оле руку.

– Спокойно. Я скоро приду. Надо объяснить товарищу, как себя вести с незнакомыми людьми.

Встал из-за стола. Ворон торжествующе ухмыльнулся. Уже видел в этом свой триумф.

– Я с тобой! – вдруг выкрикнула Оля и тоже поднялась.

Выпрямила спину и пошла следом на выход.

– Чё, без своей бабы очкуешь выйти? – процедил Ворон, нависая. – За юбкой прячешься, в сиськи нырнуть собрался?

И тут к нему подскочила его блондинка. Схватила за руку, потянула назад, голос прозвучал на удивление резко:

– Ворон, бл*ть! Ты опять начинаешь? Хочешь, чтобы условку заменили на реальный срок?

Смотрела на него зло, а на меня мельком – и чуть мотнула головой: мол, не связывайся. «Не надо».

Так вот оно что, подумал я. Он на условке, вот и тянет момент, не хочет первым ударить. Вообще ему по закону тут появляться нельзя: ни в ночное время, ни тем более в питейном заведении. Узнай об этом контролирующие органы – уголовно-исполнительная инспекция его закатает под пресс, и крышка. Но, надеюсь, камеры и на крыльце имеются, значит, засветиться всё равно можно будет.

– Отвали, Лизка, – буркнул он, отпихнув её лапищей, как назойливую муху.

Та что-то ещё выкрикивала ему вслед, ругала, но он махнул рукой и направился к выходу. За нами потянулись взгляды, кто-то из зала даже поднялся, собираясь увязаться следом.

Но Ворон обернулся и осадил сотоварищей:

– Кто за мной выйдет – получит в нос. Я сам разберусь. Отдыхайте, братья.

Умно поступил. Свидетели, даже из своей шайки, ему сейчас были ни к чему. Лишний глаз – лишние показания в случае чего.

Мы вышли на крыльцо. Там уже стояли двое из его своры, по обе стороны, будто крылья. Но Ворон махнул им рукой – и они мигом растворились. То ли обратно в бар юркнули, то ли в темноте рассыпались. Я разглядеть не успел.

Зато сразу приметил на парковке, чуть поодаль, грязно-белый фургон с наклейкой в виде головы обезьяны. Серый предупреждал: увидишь такую – знай, мы рядом. Значит, где-то там, за тонированными стёклами, сидят мои топтуны и смотрят в мониторы. Только бы не вмешались раньше времени. Ведь пока что это обычная пьяная разборка, а вовсе не нападение Инженера.

– Ну всё, молись, урод, – сказал Ворон, стряхнул с себя Лизу, которая всё-таки проскользнула за ним и до последнего цеплялась за его руку, и двинулся ко мне.

Я был готов. В голове мелькнула мысль: «Вроде, и мудак, а всё-таки благородный – вызвал один на один, без подлостей». Но я зря его переоценил.

Потому что в тот же момент за спиной послышались шаги. Я рванулся в сторону, отклонился, и вовремя – свист рассёк воздух, и кий от бильярда, описав дугу, пролетел мимо моего черепа и с хрустом вонзился в землю.

Позади стояли двое. Подручные Ворона. Оказывается, они никуда не уходили, а лишь сделали вид, будто вернулись в бар. Хитроумный Ворон решил, что лучше поручить работу этим двоим, а самому руки не марать – чтобы и вправду условку не менять на реальный срок. В баре с пивом он всё же уютнее себя чувствовал, чем на нарах с баландой.

Один держал в руках кий, такой же, что пролетел у меня над ухом. Второй вооружился короткой железной дубинкой, раскладной телескопической. Он размахивал ей уверенно, знал, как держать – видно, не в первый раз.

Снова замах кием. Но в этот раз я был готов. Перехватил его, рванул на себя с силой. Байкер не ожидал, чуть не вылетел мне навстречу – я же едва не выдрал у него оружие прямо из рук. И вдруг почувствовал, как во мне что-то будто щёлкнуло.

Силы прибавилось, мышцы будто наполнились электричеством. Откуда? Неужели это последствия того самого препарата, что гонял по моим жилам там, в лаборатории? Но он же давно уже должен был выветриться. Прошёл, растворился…

А сейчас я стоял, сжимая кий, и ощущал, как в теле бушует какой-то дикий, нечеловеческий запас энергии. У него, у этого дьявольского препарата, видать, остаточные хвосты остались. Когда адреналин разогнал кровь, будто из глубины достал его, из самых клеточных недр, откуда уже давно всё должно было исчезнуть. Я почувствовал, как зрачки расширились, ловя каждое движение, каждый блик света. Слух стал острым, как нож – слышал скрип обуви, дыхание, даже скрежет зубов у противников. Мышцы налились сталью, всё тело превратилось в сжатую пружину, готовую рвануть в любую секунду.

Теперь я с легкостью вырвал кий из рук первого и ткнул им того, что размахивал «телескопом». Не со всей силы, хотел вывести из строя, но переборщил. Хрустнула грудина, он выронил железку, завыл и рухнул на спину. Потом, хрипя, встал на четвереньки, пополз, держась за грудь. Ну, если ползает – значит, жить будет. Второй, с кием, вернее, уже без кия, замер, нападать не решился, только пятился, глаза круглые.

Я переломил кий о колено, обломки швырнул в сторону, глядя прямо на Ворона.

– Ну что, Ворон… – сказал я громко, чтобы весь двор услышал. – Или ты всё-таки не Ворон, а курица облезлая? Самому-то выйти слабо? Гамадрилов своих натравил, а сам стоишь, харищем торгуешь. Думаешь от условки отмазаться? Думаешь, чужими руками – это не считается?

Я шагнул ближе, не сводя с него глаз:

– Или так и будешь за бабью юбку прятаться да мальцов подставлять? Ты же у них тут президент, отец-командир… А сам – обычное ссыкло.

Оля и Лиза застыли, глядя на нас круглыми глазами. У одной дыхание перехватывало от страха, у другой – от злости и какой-то странной надежды, будто она сама ждала, чем всё кончится. Для Ворона это стало последней каплей: выдержка его лопнула, и он ринулся прямо на меня.

Шёл, как танк, сразу вложился в удар, рассчитывая срубить меня с места. Кулачища у него – как молотки, и зарядил он сразу в голову, без раздумий.

Я видел замах, видел плечо, и потому шагнул чуть в сторону и назад. Удар прошёл мимо, по воздуху. Ворон, по инерции, едва не провалился в пустоту. Я резко пробил ногой в его бедро сбоку – жёстко, чтобы сбить скорость и нарушить равновесие.

Он качнулся, но устоял. Рыкнул, снова полез вперёд, пытаясь схватить меня руками, обхватить и продавить весом. Если бы ухватил, там и конец: сила у него звериная. Но скорость была на моей стороне. Я ушёл под его руку, нырнул вправо, и, оказавшись сбоку, всадил прямой кулак в корпус – точно в рёбра. Воздух у него вышел рывком, как из пробитой шины.

Ворон отшатнулся, но не успокоился, снова полез. Кулаками махал неуклюже: много силы, мало техники. Он бил широкими размахами, вкладывая вес всего тела, а я ловил моменты и отвечал короткими, быстрыми ударами. Дважды зацепил его в челюсть – раз левым джебом, потом правым кроссом. Голова у него мотнулась, но он стоял, стиснув зубы.

Мы кружили, он пытался меня загнать к стене. Я не дал: шаги короткие, работа ногами, всё время уходил под углы. Он снова пошёл вперёд, вложился в правый крюк – я присел, пропустил его руку над собой, а сам сразу снизу – апперкот. Чистый, в подбородок.

Ворон дернулся, глаза закатились, колени поехали. Он ещё секунду пытался устоять, хватал воздух ртом, но тело уже не слушалось. И вот он завалился назад, рухнул на спину с глухим стуком.

Тишина висела пару секунд, потом послышался голос Ольги:

– Лежит!..

Я выпрямился, встряхнул руками, сбросил остатки напряжения. Ворон валялся на земле без сознания, нокаут чистый.

Оля, прижав ладони к губам, выдохнула. Лиза отвернулась, но глаза её всё равно блестели – видела, что её здоровяк пал. А я стоял над ним, чувствуя, как мышцы ещё гудят, и слушал, как кровь стучит в висках.

Победа, вроде бы, за мной. Казалось бы – радуйся: свалил громадину Ворона в чистый нокаут, до этого двоих его прихвостней уложил, которые уже куда-то испарились. Но радости не было. Потому что все как-то по-тихому произошло. Не завирусится ролик, которого нет, не узнает Инженер, что я в городе. На крыльце я уже внимательнее посмотрел – ни одной камеры видеонаблюдения. Ни у дверей, ни над парковкой, нигде. Даже на телефоны никто не снимал, хотя сейчас этим каждый второй развлекается.

Всё зря? Вроде, зря. А вроде, и нет. Адреналин гулял по крови, мышцы ещё напряжены, но внутри стояла тёплая уверенность: вечер удался. Я ощутил себя, как в том подземелье. Сильным… Так что я вполне был доволен собой.

Лишь только я об этом подумал – двигатель фургона, того самого грязно-белого микроавтобуса с обезьяньей головой на борту, заурчал, и машина резко тронулась с места. Подкатили быстро, прямо к крыльцу бара, фары резанули по глазам.

«Какого рожна? – мелькнуло в голове. – Зачем так палиться? Ведь всё уже закончилось…»

Откатная дверь с грохотом отъехала. Из темного салона выскочили люди в чёрных тактических костюмах. Морды скрывают балаклавы, тактические перчатки на руках. Я уже был уверен: вот сейчас на спинах мелькнёт привычная блеклая серая надпись «ФСБ» или «СОБР». Но ничего. Ни знаков, ни шевронов, ни опознавательных нашивок. Чисто чёрный спецназ без имени. И тут закралось подозрение.

Я всё успевал подмечать. И оружие у них странное. Не автоматы, не помпы. А похожие на маркеры для пейнтбола, только массивнее и с утолщёнными стволами.

Я шагнул вперёд, прикрыл собой Олю, машинально выставив руки. И тут раздались глухие хлопки:

– Тух-тух-тух!

– Тух-тух!

Что-то острое впилось в плечо. В грудь. В бедро. Дротики. С инъекциями. «Усыпляющие…» – мелькнула догадка, и внутри всё похолодело.

Меня зацепили, Олю, Лизу – и даже Ворона, который без сознания валялся после нашего боя. Хвосты дротиков торчали из одежды, как пчелиные жала.

Сначала подкосились девки: глаза закатились, повалились на асфальт, как куклы. Ворон – тот и вовсе не успел шевельнуться, его-то просто дожали сверху. Я ещё держался. Силы уходили рывками. Ноги ватные, язык еле ворочается, пальцы словно чужие.

Я пытался сопротивляться. Шагнул, махнул рукой, но тело не слушалось. В груди разлилась свинцовая тяжесть. «Что за хрень… Кто вы такие?» – слова застревали в горле.

Двое бойцов схватили меня под руки, ещё двое – за ноги. Легко, будто мешок, закинули в нутро фургона. Туда же затащили и женщин, и громилу-Ворона.

Двери грохнули, захлопнулись. Машина рванула с места, унося нас прочь от бара.

Я, с трудом разлепив глаза, видел только размытые силуэты в темноте салона. Голоса доносились будто сквозь толщу воды: гулкие, низкие, обрывки фраз, ни одного слова толком разобрать. Голова будто с трудом держалась на шее, но сон не приходил, я с ним боролся изо всех сил – только дикая слабость и тягучая темнота по краям сознания.

Я напряг слух и разобрал слова.

– Он не вырубился… – сказал один, хрипловатый, недовольный. – Как это может быть? Дозы хватало и на слона.

– Нужно было увеличить… – отозвался другой, более спокойный, с металлическими нотками. – Сейчас отключится.

Я чувствовал, как меня качает из стороны в сторону, как железо гудит под машиной. Каждое слово отдавалось в голове гулким эхом, словно говорили в пустую бочку.

– Сейчас я сделаю ему инъекцию, – произнёс третий голос. Спокойный, уверенный.

И вдруг… кольнуло внутри. «Почему голос мне кажется знакомым?» – мелькнула мысль, последняя ясная искра сознания.

Я пытался ухватиться за неё, дотянуться, но куда там – туман в голове неумолимо сгущался.

Нельзя было уже ни додумать, ни понять. Мгновенный провал. Как будто выключили свет.

Щёлк! И пустота…

Глава 5

Я слышал шум – ритмичный и гулкий, будто вертолётные винты рубили воздух где-то надо мной. Потом металлический лязг, какие-то глухие удары, словно по рельсам били ломом. Слышал голоса. Старался открыть глаза, но веки не слушались. Словно оказался в тягучем, тяжёлом сне, когда понимаешь, что надо проснуться, а тело не подчиняется.

Даже когда меня поднимали, я ощутил, как схватили за руки, за ноги и понесли. Потом бросили на носилки с жёстким каркасом и провисшей тканью. Хребтом сразу прочувствовал каждую жёсткую перекладину снизу.

Странное было ощущение: если меня накачали седативным, я должен был бы быть в отрубе. Но, несмотря на невероятную тяжесть, словно я лежал на дне морском, сознание не уходило окончательно. Оно выхватывало то запах, то звук, то обрывки чужих фраз.

«Значит, организм после тех двух инъекций в клетке Ландера стал другим», – мелькнуло в голове. Видно, что-то во мне изменилось.

Я всё лежал, и вот сознание вернулось полностью. Под лопатками чувствовался жёсткий настил, словно я лежал на полу камеры или на старых тюремных нарах, без матраса. Запахи били в нос. Пот, кислый страх, немытые тела. Сырость. Всё это до боли напоминало камеры ИВС девяностых, когда на условия содержания никто не смотрел. Вонючие конуры, куда загоняли десятками.

Я собрал остатки сил и ещё раз попробовал открыть глаза. На этот раз получилось.

– А! Очнулся, – проскрипел сверху старческий голос. – Гляньте, люди добрые, молодой проснулся, наконец. Я уж думал, копыта откинет, прости господи.

Надо мной склонилось лицо – щетинистое, в морщинах, с огромным носом в красных прожилках. Глаза блеклые, но добрые. Дед в морщинах, будто трещинах времени. Натуральный такой, из тех, что по деревням на завалинках сидят.

Я приподнялся на локте, отрывая спину от жёсткой доски, и почувствовал, что лежу на дощатом настиле, напоминающем нары.

Осмотрелся. Длинный серый барак, стены из толстых потемневших брёвен, окна мутные, стекло покрыто грязью и паутиной, а поверх всего – ржавая решётка. Полумрак. Воздух тяжёлый.

Вокруг толпились люди, немало – человек десять или около того. Сгрудились, ждали, когда я очнусь.