Пролог
Дождь, разумеется, лил. Не так, чтобы стеной, но с тем мрачным упрямством, которое оставляет на всём отпечаток – на стекле, на пальто, на мыслях. Будто кто-то наверху решил смыть с этого дома последние остатки надежды, как тяжёлые пальцы – по крышке гроба. Или совести.
Фроувер встретил Зои запахом сырости, копоти и старой, забытой беды. Каменные стены были холодны даже сквозь перчатки, и этот холод почему-то казался личным. В воздухе стояла такая влажность, что казалось: стоит прислониться к стене, и она оставит пятно.
Служанка Мэри опоздала к экипажу. Волосы растрёпаны, нос покраснел, глаза испуганные – но это, похоже, её нормальное состояние. Платье помятое, фартук криво завязан, а руки всё время метались, как у человека, который сам себе мешает.
– Простите, мисс, я… лошадь не хотела… – начала она, запинаясь, но Зои только кивнула. Не потому, что простила. Потому что не могла – да и не хотела – читать с губ запыхавшейся Мэри. Слишком быстро, слишком сбивчиво.
На ступенях особняка стоял мужчина. Высокий. Слишком спокойный. Словно всё происходящее – репетиция, а он давно знает сценарий. Лицо его невозможно было назвать доброжелательным, но и враждебным – тоже. Какой-то такой идеальный незнакомец, как будто вышел со сцены лондонского театра: слишком ровная осанка, слишком сдержанный взгляд, слишком уверенный в себе – особенно для того, кто только что получил невесту по завещанию.
Он наклонил голову.
– Мисс Уиткомб. Я рад наконец приветствовать вас в Фроувере. – Голос прозвучал как нечто выученное заранее, будто он репетировал эту фразу перед зеркалом. – Я – мистер Эштон. Ваш… будущий муж, если верить воле покойного сэра Уиткомба.
Его голос был низким, чуть глуховатым, с каким-то холодным оттенком. Как будто зима умеет говорить. Он говорил медленно, отчётливо, будто знал, что перед ним – глухая. А знание это раздражало.
Зои посмотрела на его губы. Привычным жестом кивнула. Губы её остались сомкнуты. Внутри – ни тревоги, ни радости. Только внимание. Настороженное, как у птицы перед бурей.
Он не стал спрашивать, почему она не отвечает. И это было подозрительно. Люди всегда спрашивали. Особенно в таких домах, где даже портреты, кажется, умели сплетничать.
Фроувер не был местом, где кто-то ждал Зои. Нет. Он был больше похож на старого зверя, который впустил её внутрь только потому, что она – его кровь. А с кровью, как известно, не спорят.
Дом встретил их гулкой тишиной. Ни одной свечи в коридоре. Только редкие масляные лампы, от которых пахло гарью. Сырые ковры, тусклые зеркала, натёртые до блеска перила, но всё равно пыль в воздухе – густая, как забвение. Агата Брант – компаньонка, старая, угловатая, с лицом, как засохший лимон, появилась почти бесшумно. Двигалась плавно, как будто даже старость здесь подчинялась порядку.
Она поклонилась так низко, что хрустнула спина.
– Комнаты готовы. Ужин будет через час. Господин Рэндольф уже прибыл.
Имя прозвучало, словно кто-то хрустнул костью в тишине.
Зои остановилась. Чуть приподняла подбородок. Адвокат? Уже здесь? Значит, и завещание – тоже. Значит, дело не терпит.
Они собрались в малой столовой. Комната была длинной, как чужая жизнь, и почти такая же тёмная. Под потолком висела люстра с мутными каплями стекла, которые не хотели отражать свет. На стенах – портреты. Один из них, с усами и подозрительно живыми глазами, глядел на Зои так, словно знал, чем всё кончится.