Молилась ли ты на ночь, Даздраперма?

Страшно впасть в руки бога живаго!

Евр. 10:31

Раскатисто хрипя мотором, “Эмка” выехала на Большую Ордынку. Непроглядная ночь, ни света в окнах, ни уличных фонарей, только под пристальным бледным взглядом фар, катился навстречу мокрый, блестяще-черный асфальт, да мелькал перед глазами скрипучий дворник, смахивающий капли мокрого снега с лобового стекла.

– Хоть бы поворот не пропустить. – Владлен с пассажирского сидения напряженно всматривался в темноту, в проплывающие мимо смутные громады домов.

– Не боись, не пропустим. – Юрий Сергеевич только усмехнулся в желтые от никотина усы. Парень перед этим заданием явно нервничает. Сколько раз ездили вместе, и в худшие ночи, и в далекие окраины, и никогда раньше он не сомневался в том, что Юрий Сергеевич даже вслепую мог бы узнать каждый московский переулок.

Остаток пути ехали молча.

Остановились около покосившейся деревянной сторожки. Снег валил все гуще, укрывая каменную набережную, исчезая на черной ряби воды. Юрий и Владлен вышли из машины. Юрий Сергеевич знаком предложил молодому комиссару папиросу “Герцеговина Флор”. Тот неловко взял одну, закурил, изведя три спички, жадно затянулся.

– Что, руки дрожат? – Капитан неспешно, обстоятельно прикурил.

Владлен настороженно посмотрел на него.

– Замерзли просто.

– Ты особо не мандражуй. Дело простое, посмотреть, что там творится, вернуться и доложить. Ребенок справится.

– Так может подождешь немного? Я за ребенком сбегаю.

– Ребенку костюм не по размеру будет.

Два окурка, один за другим, полетели в воду. Юрий Сергеевич открыл багажник, достал тяжелый круглый шлем с овальным иллюминатором и налобным фонарем, плотный серый водолазный костюм, ботинки с толстыми свинцовыми подошвами. Владлен, присев на крыло “Эмки” стаскивал сапоги и разматывал портянки.

– Мне там босиком, что ли, придется ходить?

– Холодная голова, горячее сердце, чистые руки… О ногах Феликс Эдмундович ничего не говорил. Значит можно и босиком. Одевай, давай.

Комиссар с трудом натянул негнущийся комбинезон поверх кожаной куртки, надел ботинки. Взял в руки шлем, осмотрел с разных сторон.

– А шланг где?

– Нет шланга. Вон, посмотри, новая разработка КБ академика Кустовского, водяное легкое. – Капитан указал в багажник, где стоял сдвоенный баллон, похожий на бронзового цвета крысиные яйца. – Надеваешь на спину как рюкзак и можешь ходить по водяному дну, аки посуху. Отсюда до Дворца никакого шланга бы не хватило. Запас воздуха – два часа, хватит сбегать туда-обратно. Дорогу найдешь по вешкам на дне.

Владлен сверху опустил себе на плечи шлем, повернулся спиной к Юрий Сергеевичу, чтобы тот закрутил болты, повесил баллоны и подключил воздух.

– А КАК… – Владлен поморщился от громкости собственного голоса в тесной металлической камере, понизил почти до шепота – А как проверить, что эта система работает? Вдруг ты что-то не так подключил, Сергеич?

Сергеич постучал костяшками пальцев по макушке шлема, как будто проверяя прочность.

– Мне сказали так, если, после того как тебя окунем, будет много бульбашек – значит потонул, если мало бульбашек – значит все нормально. Готов?

– Всегда готов.

– Ну, с бо… – Юрий Сергеевич осекся – ни пуха, в общем.

Владлен сделал пробный шаг. Скованное тело едва слушалось. От сторожки к воде вела пологая каменная лестница, ступеньки невысокие, но даже на них приходилось осторожно выверять каждое движение, чтобы не оступиться и не скатиться вниз. Остановившись у кромки, он наклонился, насколько мог, посмотрел на маслянистую, темную поверхность реки. Оставалось только прыгнуть.

Он услышал короткий всплеск, перед тем как его со всех сторон окутала холодная давящая тишина. Остался один звук – звук его собственного дыхания, которое с проходящими мгновениями становилось все быстрее, отрывистей – он забыл включить фонарь, перед тем как уйти под воду, даже не посмотрел как он включается. Панически ощупывая шлем, в поиска кнопки, рычажка, чего угодно что поддастся, он сквозь зубы беззвучно чертыхался, проклиная внезапную, несвоевременную забывчивость. Для пальцев в толстых перчатках любая поверхность была одинаковой, он не чувствовал никакого рельефа. Но ему повезло – после одного из случайных нажатий, фонарь пару раз моргнул неуверенно, затем загорелся, холодным призрачно-голубым светом.

Слепота изменила цвет, но осталась слепотой. Владлен провел рукой перед лицом, и не увидел даже смутную тень. Стекло иллюминатора подернулось непроницаемым туманом конденсата.

“Все, пора разворачивать лыжи.”

Продолжать с таким уровнем подготовки было бессмысленно. И почему не послали профессионального водолаза? Расставил же кто-то вешки на дне. Ну ладно, понятно почему не послали, среди сотрудников НКВД водолазов не было, а дело чрезвычайно важности требовало надежного, проверенного человека… Но почему не подготовить получше этого надежного человека? Потому, что не было времени, “дело чрезвычайной важности не терпит отлагательств”. Никто не подумал, что отлагательств будет больше, если ценный сотрудник будет всю ночь вслепую бродить по дну Москва-реки. Ничего, сейчас он выйдет на берег, позвонит в управление, там направят машину к консультанту, растолкают его, и привезут сюда. Нечего спать, пока Родина в опасности.

Пока Владлен размышлял таким образом, влага на стекле поменяла текстуру. Гладкая белизна превратилась в подобие фасеточного глаза, мельчайшие капли росли, поглощая друг друга, стали похожи на бисер, затем на сверкающую чешую. Наконец первая тяжелая капля сорвалась, покатилась вниз, как слеза по щеке комсомолки, чертя за собой чистую дорожку. Влад наклонился из стороны в сторону, и по стеклу разбежалось еще несколько ручейков, стекая вниз, омывая иллюминатор, собираясь на резиновом уплотнителе. Снова провел рукой перед глазами, и теперь мог даже различить каждый отдельный палец. Укорив себя за постыдное сомнение в мудрости начальства, он осмотрелся вокруг, поворачиваясь всем телом.

Муть. Видно не намного дальше вытянутой руки, да и смотреть не на что, кроме серого дна, да дрейфующих частиц ила, похожих на пылинки в солнечном луче. Первая вешка нашлась слева, треугольный красный флажок на тонком металлическом пруте. Комиссар подошел к ней, медленно, как во сне, переставляя ноги, и увидел на дне, возле вешки, полузанесенный стальной трос, тянущийся во мрак. Других вешек не было видно, оставалось следовать вдоль троса. Только вот в какую сторону?

Холод обволакивал, не проникая по-настоящему сквозь толстую прорезиненную ткань, но и не позволяя забыть о тоннах и метрах окружающей воды. Тело казалось странно невесомым. Мягкая, но властная, сила течения давила на спину. На спину, значит – вперед. Вперед, туда, где лежит Дворец Советов.

Четыре дня назад, 5 ноября 1951 года, начался XIX съезд КПСС. Больше четырех тысяч делегатов со всех концов Советского Союза, от Бордо до Анадыря, от Норильска до Душанбе, делегации компартий из более чем тридцати стран мира, собрались в недавно открывшем свои двери Дворце Советов. Высочайшее здание мира, в одном только главном зале способное вместить Эмпайр Стейт Билдинг, стало новой жемчужиной столицы перманентной революции.

Так писали в газетах.

Два дня назад, утром седьмого ноября в квартире Владлена зазвонил телефон. Голос Сергеича звучал мрачно.

– Приходи.

“Даже не поздоровался”. Внутри у комиссара что-то оборвалось. Ничего хорошего это не предвещало.

– Праздник же… – отказываться, конечно, было бессмысленно. Но и верить, что что-то произошло, не хотелось.

– Праздник отменили. Через пятнадцать минут чтобы был. – В трубке щелкнуло и пошли короткие гудки.

За ночь, вокруг Дворца возник кордон. Колючая проволока, сторожевые вышки. В вышках – люди в противогазах, в черной форме без опознавательных знаков. По любому, кто приближался к кордону, они открывали огонь на поражение. Били беспощадно, без промаха. Телефонные линии, ведущие в Дворец, были мертвы.

Об этом в газетах не написали.

Тихо шипели клапаны, шелестели поднимающиеся вверх пузырьки воздуха. Каждый следующий шаг давался немного тяжелее предыдущего. Позади осталось два десятка вешек, но не было никакой возможности узнать, насколько он ближе к цели. Чувство времени исчезло. Может, он шел только двадцать минут, а может уже целую вечность. И, может, целая вечность еще оставалась.

Глазу не за что было зацепиться. Иногда попадался мусор, мятые консервные банки, ржавая арматура, голые ветки, похожие на кости утопленников, однажды – старая деревянная лодка, с огромной, почти во все дно, дырой. Но обычно – только серовато-зеленое дно и редкие нити колышущихся водорослей. Но вот впереди возникла угловатая темная форма. Приближаясь, Владлен различил детскую коляску, стоящую справа, почти у самого троса. Совершенно черная, она была новой на вид, только не хватало колес, она стояла прямо на раме полузарытой в ил. Владлену, почему-то, не хотелось смотреть в сторону ее поднятого капюшона, под которым сгустился мрак, не поддающийся даже свету мощного фонаря. Ему пришла в голову странная мысль – сойти с условной тропы, обогнуть эту коляску как можно большим крюком. Но, тогда он никогда бы не нашел путеводный трос снова.

“Да не набросится же она меня, что со мной такое”, злясь на самого себя, подумал он. Хотя… Он был очень далеко от всего знакомого, привычного, от мира где коляски не бросаются на людей.

Да ну, придет же в голову глупость…

Правая сторона тела как будто вся похолодела, покрылась мурашками когда он проходил мимо нее. И нестерпимо хотелось оглянуться, когда коляска осталась позади. Но Владлен отогнал это чувство.

“Может у меня кислородное голодание? Вот и мерещится всякое.”

Но даже если и так, то что с этим можно сделать сейчас? Ничего. Только продолжать идти вперед.

Трос кончился у жерла бетонного тоннеля, по обе стороны которого стояли последние две вешки. При взгляде на ширину прохода, комиссару невыносимо захотелось закурить. Напоследок. Диаметр вполне достаточный, чтобы обычный человек мог спокойно сквозь него проплыть. Ползущему на карачках человеку в водолазном костюме – впритык. И просто невозможное препятствие, для человека в водолазном костюме, с массивным баллоном на спине.

По обе стороны от тоннеля поднималась отвесная, гладкая каменная набережная. Значит, подняться по ней – не вариант. Вернуться назад? А потом что? Извините, я струсил? Нет, тоже нельзя. Если ему повезет – тоннель кончится раньше, чем у него кончится воздух в легких.

Непослушными руками Владлен снял утяжелители с ботов. Расстегнул ремни крепления баллона. Теперь он держался только на короткой трубке, крепящейся к клапану внизу, у основания шлема. Встал на колени у входа в трубу. Несколько минут глубоко, часто дышал, пока не почувствовал покалывание в пальцах. Рывком отсоединил баллон и устремился в неизвестность.

Хриплое бульканье, похожее на клокотание воспаленных легких. Гулкий плеск разбивающейся о твердый пол струйки воды. Владлен стоял запрокинув голову. Вода внутри шлема доходила почти до самых ноздрей и нехотя убывала с каждым выдохом. Скользкие от воды болты не поддавались – Сергеич все три закрутил на совесть. Только через несколько минут вспомнилась небольшая сумка с инструментами на поясе. В ней нашелся нож, с вделанным в рукоятку гаечным ключом. И небольшой, меньше пивной бутылки, баллон с аварийным запасом воздуха.

“Дуракам везет, но умному везение не нужно.” Это Сергеич когда-то сказал. Хорошо сказал. Правильно.

Отплевываясь, Владлен снял шлем. Накопившаяся вода хлопнула о бетонный пол. Теперь можно было осмотреться, выяснить, куда его занесло.

Узкое помещение с голыми влажными стенами. Горящая под потолком тусклая лампа, за толстым стеклом, забранным решеткой. Наполненный водой, пологий спуск тоннеля, из которого он не так давно выкарабкался. Вбитые в стену железные скобы, ведущие вверх, к круглому люку. И больше ничего. Ни труб, ни насосов. Выходит, существовало оно для одной единственной цели – обеспечить дополнительную точку доступа в Дворец на случай ЧП. Наверняка были и другие пути, попроще. Подземные тоннели, например. И, скорее всего, он был не первым и не единственным, кого послали. А раз его все-таки послали, значит остальные не вернулись. Мда…

Ему живо вообразилось, как он сдвигает крышку люка, выглядывает из него, и видит направленное в лицо дуло. Ну что ж, тогда придется действовать по ситуации. Правильное действие в такой ситуации – падать вниз, с вышибленными вражеской пулей мозгами. Никто не говорил, что легкое это дело – Родину защищать.

Никто не предупреждал, что это дело еще и очень холодное. Разуться все-таки пришлось – грохот свинцовых ботов поднял бы по тревоге весь Дворец. Снял заодно и костюм, одежда под ним осталась почти сухой. На цыпочках, не ради бесшумности, а чтобы не касаться лишний раз голыми пятками ледяного пола, Владлен подошел к лестнице.

“Ну, была не была”.

Крышка сдвинулась с лязгом и скрежетом, который, как показалось Владлену, был громче, чем главный цех металлургического комбината. Он осторожно высунул голову. Никого, никакого торжественного салюта из всех стволов в его честь. Обычная тишина ночной Москвы. Комиссар выбрался из люка, взглянул вверх, и застыл пораженный.

Конечно, он уже видел Дворец Советов вблизи. Он помнил это место, когда здесь еще стоял храм. Он помнил гигантский котлован, похожий на лунный кратер. Помнил медленно растущий над Москвой скелет здания. Даже побывал на церемонии открытия. Но это было днем. Днем Дворец был всего лишь зданием. Прекрасным, головокружительно высоким, как будто увлекающим за собой в небо, но, все же, чем-то человеческим, рукотворным. Но этой ночью, после бесконечности проведенной под водой, после того, как Владлен едва разминулся с глупой смертью, Дворец казался чем-то не от мира сего. Казался символом. Символом цивилизации, победы человеческого духа над природой, над материей.

Основание, похожее на греческий Парфенон, украшенный, вместо языческих богов, статуями рабочих, солдат, крестьян. На нем покоился угловатый, ступенчатый, с пологими скатами, вавилонский зиккурат. Еще выше – собранное из арок кольцо римского Колизея, из центра которого произрастала основная восьмиугольная башня. На каждом из её трех уступов, стояли скульптурные группы, прославляющие победы революции.

И наконец, на самом верху, почти под облаками – сама революция воплощенная в человеке. Стометровый Троцкий в свете прожекторов, воздевший руку, то ли в приветствии, то ли указывая в светлый путь нынешним и будущим поколениями коммунистов.

Нынешнее поколение коммунистов, в лице Владлена, посмотрело куда он указывал. И увидело сторожевые вышки. Спасибо за напоминание, Лейба Давидович. Нечего тут стоять истуканом.

Истуканами, впрочем, стояли и доблестные стражи в вышках. Развернутые к Дворцу спиной, они были совершенно неподвижны. Никто не прохаживался, не переминался с ноги на ногу. Никто из них не поворачивал голову, выискивая диверсантов. Но комиссар знал, что эта апатия обманчива. Заметив любое движение в освещенной зоне по ту сторону кордона, они бы среагировали быстро и безжалостно. Заметив снайпера, притаившегося на крыше одного из окрестных домов, они снимали его с не меньшей эффективностью. И снова впадали в кататонию.

За время наблюдений, ни разу не было замечено движение за колючей проволокой, ни одной живой души. Не было даже смен караула. Охрана, как возникла из ниоткуда ночью седьмого, так и продолжала оставаться на своем посту, никуда не отлучаясь. Но то, что происходило внутри оцепления, их, очевидно, не слишком волновало.

Главный вход был закрыт. Странно было ожидать чего-то другого, но нельзя было и не попробовать, на всякий случай. Тяжелые дубовые двери, с вычурной резьбой и массивными бронзовыми ручками, могли бы, пожалуй, на время сдержать и средневековый таран. Куда уж тут Владлену с его перочинным ножичком. Но, наверняка, были и другие, служебные входы, с другими дверьми, которые можно если не выбить, то взломать.

Он пошел вдоль стены, вглядываясь в тени между ребристыми колоннами, сам стараясь держаться в полумраке. Статуи колхозниц и матросов как будто провожали его взглядами. А вот и искомое. В нише за колонной притаилась неприметная черная дверь. Владлен повернул ручку, и – о чудо! – она со скрипом отворилась. Внутри сгущалась синеватая темнота.

Фонаря с собой не было. Тот, что на шлеме – приварен намертво. Тот, что был в сумке – разбился, пока Владлен барахтался на животе, выбираясь из тоннеля. Зато в кармане куртки нашлась зажигалка, с выгравированным на ней портретом товарища Дзержинского.

Впрочем, и она не понадобилась. После нескольких метров в дрожащем свете, Владлен увидел в коридоре, почти на уровне пола, лампы то ли ночного, то ли аварийного освещения. Света они давали немного, не больше чем примус, но его вполне хватало, чтобы не споткнутся и не налететь на стену. Проморгавшись, прогоняя задержавшийся в глазах призрак огонька зажигалки, комиссар задумался. Дальше что? Найти заложников было первоочередной задачей. Только вот как их найти, в самом большом здании в мире? С чего начать?

“С главного зала”, ответил он сам себе. Найти самый большой зал в мире будет просто, так ведь?

Не так уж просто, как оказалось. “Молния” на запястье услужливо сообщала, что уже сорок минут он бродил по однообразным служебным коридорам, мимо одинаковых запертых дверей, спускался и поднимался по бесконечным лестницам, не находя никаких признаков жизни. И сейчас стоял в очередном коридоре, ничем не отличающемся от других. Может, он уже был здесь. Может, отсюда даже не было дороги в главный зал. Может, он даже никогда не найдет путь обрат…

– Привет.

Владлен, как кот подпрыгнул и развернулся в полете. Волосы встали дыбом, сердце бешено колотилось, так, что казалось будто он слышит эхо ударов, отражающееся от стен.

Перед ним стояла пионерка. Красная (насколько можно было судить в этом мертвенном свете) косынка повязанная на голове, светлые волосы, растрепанный воротник и две расстегнутые верхние пуговицы на белой блузке, юбка до колен. Небольшого роста, ее макушка была как раз уровне подбородка Владлена, но и не совсем девочка – две тугие завязи юных грудей острыми бугорками приподнимали тонкую ткань. Как и он, она была босиком.

– О, эта личность мне знакома. – она подошла ближе, положила руку ему прямо на грудь, усмехнулась почувствовав ладонью паническое биение сердца. Владлен рассмотрел ее глаза. Странно неподвижные, со зрачками распахнутыми, как у заядлого кокаиниста, жадные, пожирающие.

– Знак допроса вместо тела, многоточие шинели… – пионерка пошла вокруг него, рукой чертя огненную полосу на теле, от груди к животу, с живота на спину. – Вместо мозга – запятая. Вместо горла – темный вечер. Вместо буркал знак – деленья. Вот и вышел человечек, представитель населенья. Вот и вышел гражданин, – она усмехнулась, – достающий из штанин. Люблю поэзию. А вы?

Владлен сейчас любил только одно – спокойную кабинетную работу. Сидеть с кипой личных дел врагов народа – ну чем не счастье. А ведь когда-то она ему казалась скучной, сам рвался в поле…

Девочка остановила руку у него на шее и смотрела, снизу вверх, прямо ему в глаза. Казалось, вот-вот она наклонит его для поцелуя.

– Ну, чего молчишь? – вместо поцелуя, она грубо дернула его за ворот.

Это помогло. Первоначальный испуг мигом схлынул. Сейчас он покажет этой наглой пигалице, что бывает с теми, кто так обращается с сотрудниками НКВД.

– Ты… кто? – хрипло выдавил он. Собственный голос, после долгого молчания казался чужим.

– Призрак коммунизма. – пионерка хихикнула. – Ладно, пошли, выведу тебя отсюда, а то будешь и дальше так, круги наматывать.

Она прошла мимо него, остановилась и махнула рукой. Владлен последовал за ней.

– Зовут-то тебя как?

– Даздраперма.

– А родители твои где?

– Родителей нет. Сирота я. С ними несчастный случай произошел. Они назвали дочку Даздрапермой, дочка выросла и убила их за это.

– А если серьезно?

– А если серьезно, не было их у меня никогда. Меня растили Партия, Родина, Революция.

Вот уж, действительно, серьезней некуда. Владлен вспомнил свое собственное счастливое детство в интернате. Полуподвал с мутными прямоугольниками окон под самым потолком, железные кружки со сбитой эмалью, спинки кроватей похожие на тюремные решетки, исцарапанные машинкой бритые головы. Но это же были тридцатые. Не успели еще раздавить последнюю контрреволюционную гниду, как началась война. Время великих потерь. Время великих побед. А пигалица росла в сороковые. Сытое, мирное время. Что она об этом знает.

Они вышли, наконец, из темных служебных коридоров. Теперь, вместо паркета, от которого уже рябило в глазах, под ногами пружинил красный ковер. Мягким оранжевым светом горели золотые бра. На стенах – мозаики, барельефы, фрески. На них – вся история союза, от самого далекого прошлого: ладьи, витязи, тонущие тевтонцы… До будущего – расколотый атом, ракеты, неизведанные планеты. И, конечно, настоящее – заводы, больницы, школы. Шахтеры, милиционеры, колхозники, пионеры…

– Смотри! – Даздраперма за руку подтащила его поближе.

Пионерский отряд, идущий вправо, в прекрасное далеко. Вот ребята с горнами. За ними следуют барабанщики. Те, кому не хватило инструментов – просто подняли руки в пионерском салюте. Над ними красной волной катится знамя, а впереди всех, держит древко знамени…

– Да, это я. – девочка светилась удовольствием. И продекламировала: – Входят строем пионеры, кто – с моделью из фанеры, кто – с написанным вручную содержательным доносом. С того света, как химеры, палачи-пенсионеры, одобрительно кивают им, задорным и курносым.

– Но тут я с правой стороны, а мне кажется, моя левая сторона лучше. Как скажешь? – она покрутилась на месте, давая рассмотреть себя со всех сторон.

Что-то беспокоило Владлена. Что-то он забывал. Какая-то мысль, какой-то вопрос ускользал от него, как последний масленок от вилки. Что-то связанное с заданием. Было у него кажется какое-то задание. Ах да.

– Так что у вас тут случилось, все-таки?

Ее улыбка стала загадочной улыбкой Будды.

– Увидишь скоро. Не хочу портить сюрприз.

Даздраперма толкнула створки дверей, ведущих в главный зал.

В зале царила полная разруха. Кресла сломаны, выворочены, раздавлены, словно по ним прокатилось что-то тяжелое. На тех, что не были превращены в щепки – красная бархатная обивка была изорвана, покрыта бурыми пятнами. Всюду были разбросаны листы бумаги, вперемешку с обрывками флагов. Одна из цепей огромной люстры лопнула, от чего люстра висела криво, будто в глазах пьяницы. От статуй над трибуной осталось только мраморное крошево. Слева от трибуны, где должна была быть подвижная механическая сцена – огромный провал в полу. Уцелел только вырезанный из камня земной шар, стоявший в центре арены. И при этом – ни одного тела, ни мертвого, ни живого.

Легко и ловко, как белка, пионерка взлетела на гранитный глобус в центре зала. Уселась на Северный Полюс, оперлась спиной о земную ось, подтянула к себе одну ногу, взяв ее за щиколотку, вытянула другую, поставив босую пятку на Европу.

– И что я тут должен был увидеть? – Владлен снова осмотрелся. Разрушения вокруг подтверждали что произошло что-то, но никак не помогали понять что.

– Экой ты нетерпеливый. Сейчас будет на что посмотреть. Итак, познакомься с Народной Массой. – она махнула в сторону воронки в полу.

Дворец дрогнул. Послышался стук и шорох осыпающейся штукатурки. Послышался протяжный стон. Не стон гнущегося дерева или напряженного металла. Согласный, в унисон, тихий стон тысяч людей. Над краем провала появилась гигантская голова.

Голова существа не была чем-то цельным. Он состояла из множества человеческих голов, спин и животов, рук и ног, обтянутая колышущейся массой дряблой стариковской кожи, морщинистой и пятнистой. На месте глаз – пустые кожистые впадины. Вслед за головой показалась рука твари, грохнула об пол. Каждый палец на ней, был отдельным человеческим телом, конечности которого слились в одно целое, как у наполовину расплавленного оловянного солдатика. Неловко, лежа животом на краю, неуклюже задрав на край ногу для опоры, Масса целиком выбралась на свет. Формой она напоминала чудовищного младенца, который мог бы дотянутся до потолка зала, если бы стал на ноги. Все, кто был в Дворце Советов перед катастрофой, очевидно были частью существа.

– Мы заполнили всю сцену! – послышался голос Даздрапермы из-за спины Владлена, который не мог оторваться от невероятного зрелища. – Остается лезть на стену! Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида! Или всем включая кукол, языком взбивая пену, хором вдруг совокупится, чтобы вывести гибрида, бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе, кроме кладбища, и кроме черной очереди к кассе?