Глава 1. Цифровой призрак
Алекса
Мне всегда казалось, что боль – это единственное, что связывает меня с реальностью. Она приходит сразу после видений: резкая, как удар током, и глухая, как крик в вакууме.
Сейчас я сижу на крыше старого склада, крепко держась за ржавые вентиляционные трубы, и жду, пока пройдёт «слепота».
Слепота накатывает, когда нейроны, искромсанные демонтажем чипа, перегреваются от чужих воспоминаний. Ощущение, будто мой мозг рвёт предохранитель. Потом, через минуту или час, зрение возвращается кусками: сначала пятна неона, как пиксели на битом экране, потом более четкие очертания и вот, я снова могу видеть.
Мама говорила, что настоящую боль не заменит ни один анестетик «Эйдоса», пока её чип не взорвался в височной кости. Мне было девять, но до сих пор помню, как капли расплавленного биопластика падали мне на руки, оставляя дорожки шрамов.
Теперь, когда видения выедают мозг, как кислотный туман, я цепляюсь за эту боль, словно за обломок разбитой детской мечты.
Ржавые трубы впиваются в ладони, повторяя узор решётки в приюте «Сион».
«Дефектных – на переплавку!» – помню, как орала надзирательница, тыча пальцем-протезом в мои гноящиеся швы от демонтажа. Они вырезали чип на затылке, когда мама умерла, оставив вместо него воронку из плоти. Говорят, я орала так, что сгорели динамики у двух андроидов.
Внизу, подо мной, Некрополис пульсирует неоновыми артериями. Рекламные голограммы проецируют прямо в сетчатку: «Обнови нейроимплант! Стань больше, чем человек!».
Идиоты. Они даже не догадываются, что «больше» – это проклятие.
Мне было семь, когда мама вживила его мне под покровом ночи – крошечную стальную личинку под кожей затылка. Она шептала, что это защитит от корпоративных сканеров, но вместо брони я получила шрамы на нейронах. Теперь мой мозг ловит волны, как ржавая антенна: гул трансляций, шепот чипов, вой дроньих частот.
Иногда это лишь статичный мусор – искры в темноте, будто кто-то бьёт молотком по экрану умершего телевизора. А иногда…
Иногда они врываются, эти видения.
Чужие жизни, чужие смерти – как шторм, выворачивающий память наизнанку. Мама называла это «даром». Но дар не оставляет после себя слепоты, когда мир гаснет, а в висках плавится свинец. Дар не заставляет благодарить боль – единственное, что напоминает: я всё ещё здесь, а не застряла в чужом прошлом, как файл в сломанном терминале.
Имплант жжёт затылок, будто кто-то вогнал в череп раскалённый гвоздь. Я прижимаюсь лбом к вентиляционной решётке – её холод на секунду гасит пожар в мозгу, но не надолго. Всё тело дрожит, как провод под напряжением.
Чёрт, сегодняшний заказ и правда был ошибкой.
Обычно я не беру посылки из «красной зоны», где висят датчики корпоративных дронов. Этот квартал за рекой, где стены испещрены глазами дронов-пауков. Там каждый мусорный бак сканирует твою сетчатку, а бетон пропитан наночипами, которые впиваются в подошвы, как клещи.
Но когда старуха Мора вызвала меня в свою подпольную клинику, пахнущую формалином и ложью, я не смогла отказаться.
– Для твоих… э-э, особенностей, – прошипела она, суя мне в руки чёрный футляр. Её протез-глаз мигал жёлтым, как сигнал светофора. – Две тысячи кредитов, Призрак. И не спрашивай, что внутри.
Две тысячи.
Ровно столько стоит месяц аренды гроба в общежитии «Вектор-Стеки» или три пайка синт-еды. Перчатки из углеродной ткани должны были защитить, но «воспоминания» просочились сквозь швы, как радиация.
Мужчина в костюме цвета нефтяной лужи. Его пальцы пляшут над клавиатурой, отбивая шифр – я узнаю паттерны доступа к «Эйдос-Тауэр». Запах миндаля въедается в нёбо, сладковато-ядрёный, и я понимаю раньше него: стакан с кофе на краю стола отравлен.
А потом спираль яркой вспышкой. Она всегда появляется в конце, как логотип, въедаясь в сетчатку.
Теперь я понимаю, почему Мора назвала посылку «особенной». Корпоративный мусор всегда воняет предательством. Этот мужчина не умер. Его стёрли. Не убили – именно стёрли, как файл с ошибкой. И я чувствую, как его страх медленно растворяется у меня в венах, оставляя после себя металлический привкус.
– Эй, призрак! – снизу доносится хриплый голос. Это Гектор, мой «наниматель». Он стучит по лестнице своим протезом-клешней. – Ты там вообще живая?
Я сплевываю на рекламу «Эйдоса», мерцающую в луже масла.
– Живее твоих мозгов, – бросаю вниз, цепляясь за водосточную трубу. – Чего надо?
– Там какой-то сумасшедший хочет с тобой поговорить. – Он кашляет, и в его горле булькает дешёвый синт-кофе. – Говорит, по-делу пришел.
По делу. В Некрополисе «дело» пахнет либо кровью, либо кредитами. Оба варианта жутко воняют.
Я встаю, все еще пытаясь справиться с головокружением.
– Мой рабочий день окончен, – шиплю, отталкиваясь от трубы.
– Он платит тройную ставку!
Гектор, чтоб тебя разорвало. Этот урод продал бы родную мать за пайку синт-мяса. Но после видений я едва стою – ноги ватные, а в глазах плавают пятна, будто кто-то разлил кислоту по стеклу. Поэтому игнорирую его слова.
– А ну вернись, малая! Слышь?! Эй! Алекс! – орет он вдогонку, и я вздрагиваю.
Настоящее имя. Оно звучит здесь громче выстрела.
В последний раз, когда я была на грани жизни и смерти, только старуха Мора называла меня по имени. Я не люблю, когда его произносят все, кому не попадя. Уж тем более, так горланят на улицах Некрополиса.
Спрыгиваю на соседнюю крышу, и под ногами хрустит битое стекло – как осколки чьей-то потерянной жизни. Ветер рвёт капюшон, и смог впивается в лёгкие, как тысяча иголок. Где-то там, вдали, в чаще небоскрёбов, мигает шпиль «Эйдос-Тауэр». Мерзкая элита наверняка сейчас упивается лучшими пряностями и воздухом. Им никогда не было дела до нас, «мусорщиков».
Но сейчас я хочу добраться до «Вектор-Стеки», забраться в свою капсулу и немного поспать. Иду вдоль парапета, стараясь дышать ровно.
Домой. Просто добраться до капсулы.
Но шестое чувство, выточенное годами побегов из приюта «Сион», шепчет: за тобой следят.
А затем раздаётся жужжание. Оно тихое, но от этого становится только хуже. Медленно разворачиваюсь, вспоминая слова мамы.
«Резкие движения убивают быстрее пуль».
Над краем крыши всплывают три дрона – не корпоративные пауки, которыми кишит нижний город, а что-то новое. Чёрные, обтекаемые, с линзами в форме зрачков. На боку маркировка: алый трилистник. Знак «Эйдоса».
– Охренеть, – шепчу, отступая к вентиляционной шахте.
Гектор. Этот слизняк сдал меня. Да чтоб его разорвало на мелкие кусочки!
Дроны синхронно разворачивают стволы-шприцы.
Сонный газ? Нейротоксин? Неважно.
Прижимаюсь к металлу, ища в кармане самодельную ЭМИ-гранату, но пальцы натыкаются на чёрный футляр.
Чип. Проклятый чип из «красной зоны».
– Не время, – бормочу, но он уже жжёт ладонь сквозь ткань. Видение бьёт, как током: тот же мужчина в чёрном костюме, но теперь он смотрит прямо на меня. Его губы шевелятся:
«Беги. Они уже здесь».
– Спасибо, кэп, – цепляюсь за собственную ярость, чтобы заглушить страх. Первый дрон щёлкает, готовясь выстрелить, но…
Слышится хруст.
Кто-то приземлился рядом со мной.
Глава 1. Часть 2.
Тень падает сверху, приземляясь между мной и дронами.
Не человек – слишком плавно, словно его сбросили с неба на невидимых нитях.
Мужчина в потёртом плаще, лицо скрыто маской с респиратором, но я вижу руки: левая – человеческая, правая – протезирования из прочного металла, гудящий синим светом.
Дроны замирают, линзы сужаются. Он поднимает протезированную руку, немного растопырив пальцы. Моя голова кружится, и вместо четкой картинки всё превращается в пятна, чип на затылке жжет, и всё вокруг начинает мигать.
– Отбой, – говорит он, а его голос похож на скрип ржавых шестеренок. Дроны дёргаются, как щенки на поводке. – Протокол 7-4-0.
Машины замирают, затем разворачиваются и улетают в смог, будто их и не было.
Незнакомец разворачивается и кажется, он пялится на меня, внимательно осматривая с ног до головы.
– Зачем ты передвигаешься по крышам?
Замечаю на его груди эмблему Эйдоса. Чистильщик. Тот, кого воспитывали считать таких, как я, мусором. Это многое объясняет.
– Тебя забыла спросить, – рычу в ответ, крепко цепляясь за попавшуюся под руку железяку. Пытаюсь проморгаться, но ничего не выходит. Все сливается в единую картинку.
Чертов футляр. Нужно попросить старуху Мори достать мне новые перчатки. Эти уже, кажется, не справляются с задачей.
Незнакомец тычет на кнопку, расположенную где-то около скулы, и его респиратор пропадает.
– Ты в порядке? Выглядишь паршиво.
Тошнота подкатывает волной, горло сводит спазмом. Слишком много видений за день – мозг вот-вот расплавится, как перегретый процессор. В лучшем случае отсижусь тут слепой курицей час. В худшем – рухну в лужу, и стаи роботов-крыс будут до утра обгладывать мои кости. Честно? Не уверена, что есть разница.
– Нормально, – бросаю сквозь зубы.
Он приближается. Протез его руки щёлкает, как затвор сломанного пистолета. Холодные пальцы из сплава титана и презрения впиваются в подбородок, задирая моё лицо вверх.
Знакомый жест. В «Сионе» надзиратели так проверяли, не спрятала ли я еду за щекой.
– Что с твоими глазами? – голос его низкий, с бархатной хрипотцой. Таким мог бы говорить диктор из старых радиопостановок.
Дёргаю головой, но он держит крепко. Его сетчатка светится зелёным – модификация «Сокол-7», распознающая ложь по микродвижениям мышц. Бесполезно. Я вру мозгом, а не лицом.
– Всё нормально, – повторяю, впиваясь взглядом в его черты. Зрение возвращается обрывками: тёмные волосы, будто выкрашенные смогом, борода, подчёркивающая резкую линию челюсти. И глаза… Чёрт, глаза. Не мёртвые линзы киборга, а живые, с золотистыми искрами в зрачках.
– Враньё, – он щурится, и сетчатка гудит, сканируя. – Ты видишь меня сейчас?
– Вижу, что ты первый идиот, который решил поиграть в доктора. Отвали.
Его губы дёргаются в полуулыбке. Рука разжимается, но не убирается. Он пытается понять, что со мной не так.
Не нужно, это бесполезно.
– Ты псионик? Ведь так?
Я дергаюсь, но хмурюсь. Он что-то вынюхивает? Почему он это спросил?
– Нет, я не псионик.
Хочу сделать шаг вперед, но координация нарушена. Облокачиваюсь на какую-то пелерину, что издает противный скрежет.
– Значит, ты – дефектная?
Я фыркаю в ответ. Настойчивый тип. Никак не отстает.
– Спасибо, что остановил своих железных собак, но я не нуждаюсь в помощи.
Он молча смотрит на меня, словно взвешивая каждое слово. Его глаза с холодом взирают на меня. После он усмехается, хлопая ресницами.
– Если бы меня рядом не было, то в лучшем случае эти дроны бы испепелили тебя.
– Давай начистоту, – выпрямившись, я ощущаю, что твёрдо стою на ногах. Это хорошо, правда, в голове до сих пор гудит гулом голос мужчины из воспоминания. – Ты оказался в нужное время и в нужном месте, за что тебе спасибо. Но на этом всё.
Я не хочу дожидаться от него ответа, поэтому разворачиваюсь и делаю шаг вперед.
– Меня зовут Рейн, – кидает он в спину, но я не понимаю, для чего.
– Удачи, Рейн! – отдаю ему честь в игривой манере и спускаюсь на ближайшую крышу. Но мужчина не отстает от меня, ровняясь.
– Я не думаю, что сейчас хорошая идея прыгать по крышам.
– Слушай, – складываю руки на груди, остановившись. Рейн продолжает попытки сканировать меня своей сетчаткой, и меня это тревожит, – я ничего не продаю и уж тем более не оказываю услуги одной ночи.
Рейн заливается звонким смехом, но я не могу разделить его радость. Меня беспокоит, что я не понимаю, к чему он клонит.
– Мне кажется, что я где-то видел тебя.
Холодный пот стекает по спине. Сжимаю пальцы в кулаки, стараясь сохранить хладнокровие. Кто он? Чистильщик, агент «Эйдоса», или просто ещё один охотник за головами? Его мотивы для меня – неизвестны, а я ненавижу неизвестность.
– Некрополис – большой кибернетический улей. И если ты работаешь на «Эйдос», то наверняка мы где-то встречались. Но лично я тебя я вижу в первый раз.
Его губы растягиваются в усмешке, будто мой ответ его позабавил.
– Что у тебя в кармане?
– Это допрос? – выгибаю бровь, стараясь выглядеть уверенно.
Чёрт. Он просканировал меня.
– Не часто встретишь девушек, которые носят с собой ЭМИ-гранаты, – Рейн нагло лезет в мой карман и достаёт оттуда чёрный футляр. Держит его в руке, будто взвешивая. – А это что?
– Не твоё чистильщиковое дело, – язвлю, вырывая футляр.
Две тысячи кредитов. Я не могу просто так отдать эту вещь. В ней – моя жизнь на следующий месяц.
Внезапно вспышка воспоминаний накрывает с головой. Всё как раньше: мужчина в чёрном костюме, панель с кодами, запах миндаля. Но на этот раз его слова другие:
«Ему можно доверять. Не бойся».
– Эй-эй, ты чего?
Крепкая протезированная рука подхватывает меня за талию, когда я теряю равновесие. Меня рвёт. Сильно. До дрожи по всему телу. Чип в затылке жжёт так, будто кто-то вогнал в мозг раскалённый гвоздь. Громко вскрикиваю, зажмурившись.
Неровная поверхность крыши уходит из-под ног. Меня куда-то несут или кладут – не могу понять. В голове мелькают алые вспышки, а голос Рейна доносится, словно из-под земли.
Я распахиваю глаза.
Конец? Нет, не может быть. Я выбиралась и не из таких передряг.
Помню, как познакомилась со старухой Мори. Я порезала руку, потому что украла пресную пай-булку с прилавка. Заплатить за неё я не могла, и когда убегала от собаки, у которой экзоскелет, то зацепилась о арматуру и порезала себе руку на предплечье. Крови было много, как и страха в груди. Старуха Мори меня подлатала, но приказала не воровать. И тогда, когда я прикоснулась к её человеческой руке, то была первой вспышкой, от которой я пролежала два дня в коме. Старуха Мори смеялась, что я чудом выжила, а ведь была на волоске от гибели.
Тень Рейна сгущается. Он что-то бормочет, сканирует, потом что-то достает, но я не могу разглядеть.
– Ты слышишь меня? Эй!
Он дотрагивается до моего лица руками, разглядывая зрачки.
Нет, Рейн. Ты не увидишь ничего в моих глазах, как бы ты ни старался. От этого нет лекарств, я обречена на вечную боль и страх, что сливается с моей кровью. Мне плохо. Я чувствую, как тьма погружает меня в безмолвие. Как медленно угасают нейроны, как чип плавится в затылке.
Что-то холодное касается моей шеи. Стимулятор? Тогда я точно труп. Можно распрощаться со всем этим гребаным миром. Но вместо мучительной боли я ощущаю лишь лёгкое облегчение. Оно настолько мимолётно, что я не могу удержаться и пытаюсь ухватиться за него. Меня охватывает ломота, и я обмякаю прямо на руках Рейна.
***
Мне снится сон. Я бегу босиком по крыше, которая под ногами то раскаляется докрасна, то покрывается инеем. Воздух густой, как сироп, пропитанный запахом палёной пластмассы и маминых духов – тех самых, с нотками жасмина и машинного масла.
– Лекс! – её голос зовёт меня, но когда оборачиваюсь, вижу только спираль. Огромную, алую, вращающуюся в небе вместо луны.
Мама стоит у края крыши в том самом лабораторном халате, запятнанном чёрными пятнами. В руках – скальпель и чип, крошечный, как зрачок новорождённого.
– Это будет больно, малышка, – говорит она, но я уже не ребёнок.
Я сейчас какая есть: с разодранными коленями и чипом, что жжёт затылок
– Не хочу! – кричу, но она приближается, и пол подо мной становится стеклянным. Сквозь него вижу приют «Сион»: детей в клетках, надзирателей с глазами камер, старуху Мору, которая шёпотом считает кредиты.
– Ты должна, – мама прижимает чип к моему затылку. – Иначе они найдут тебя.
Боль.
Острая, как удар током, но я не могу закричать. Вместо рта – провода, впившиеся в губы. Вокруг нас вырастают зеркала, и в каждом – я, но другая. То с выколотыми глазами, то с кожей, покрытой штрих-кодами.
– Смотри, – мама указывает на спираль. – Они идут.
Из тьмы выползают тени. Не люди, не дроны – нечто среднее. Их лица – голограммы сотрудников «Эйдоса», тела – сплав мяса и проводов.
– Беги, – шепчет мама, но ноги приросли к стеклу. Оно трескается, и я падаю вниз, сквозь этажи Некрополиса.
Мимо окон, где Рейн в маске чистильщика стирает лица из фотографий.
Мимо Гектора, который продаёт мои воспоминания пачками, как синт-кофе.
Приземляюсь в маминой лаборатории. На столе – её записи, а на экране – я. Мне семь, и я кричу, пока андроиды держат меня за руки.
– Не бойся, – говорит мама с экрана. – Это подарок.
Чип в моей голове взрывается белым светом.
***
Просыпаюсь.
Потолок слишком чистый для капсулы из «Вектор-Стеки», и пахнет слишком удушливо. Под головой мягкая подушка. Я не помню, когда в последний раз лежала на чем-то мягче, чем ткань, набитая мелкими деталями.
– Ты все-таки выкарабкалась, – доносится мужской голос и я оборачиваюсь.
Глава 1. Часть 3
Поворачиваю голову – больно, будто шейные позвонки заржавели. Он сидит в углу, откинувшись на стул. Снял свой чёрный плащ, остался в футболке с потускневшим логотипом какой-то мёртвой рок-группы. В руках кружка синт-кофе, от запаха которого сводит желудок.
– Что ты сделал? – голос хрипит, как скрип несмазанных шестерён.
Пытаюсь вспомнить: видение, шприц, пустота. В горле пересохло, будто я глотала пепел. Мама когда-то говорила, что нанохурма в её детстве была сочной – не эта резиновая дрянь, что продают в жёлтой зоне. Но вот сейчас я прямо ощущаю дешёвый вкус нанохурмы во рту.
– А ты как думаешь? – Рейн отхлёбывает кофе, не отрывая глаз. Его зрачки сужены, как у кошки в темноте.
Я приподнимаюсь на локтях, и моё тело, словно наполненное ватой, не слушается. В комнате нет окон, она небольшая. Стены покрыты панелями, мерцающими голубым – как в медотсеке «Эйдоса». На столе рядом шприцы, провода, голографический проектор. Нервозность приходит не сразу же, лишь спустя какую-то секунду.
Я не могу доверять чистильщику. Не в этой жизни.
– Где я? – спрашиваю, хотя уже догадываюсь.
– В безопасном месте. Пока что. – Он ставит кружку, звук фарфора о металл звенит слишком громко. – Ты кричала во сне.
Не отвечаю.
Вспоминаю сон: спираль, мама, её лаборатория. И тени. Всегда эти тени.
Этот кошмар мне снился уже десятый год напролет. Вначале редко, пару раз в год, потом чаще. А когда начали приходить «видения», кошмар лишь участился.
– Что ты вколол мне? – касаюсь шеи, нащупывая от иглы, крошечную, как точка с запятой в коде, ранку.
– Ингибитор, чтобы твой чип не спалил нейроны. – Он подходит ближе. Его тень накрывает меня, как сканер дрона. – Ты видела что-то, когда была в отключке.
– Ничего не видела, – лгу на автомате, стараясь отодвинуться от него подальше. Но мягкая кровать так прекрасна, что мне не хочется с нее слезать.
– Тогда, что это было?
Губы практически сложились для колкого ответа, как Рейн приподнимает свою протезированную руку, вызывает маленькую командную панель и жмёт на сенсорную кнопку. Голограмма моментально воспроизводит «глазами» Рейна то, как я кричала во сне. Я будто бы вновь вижу этот кошмар, только теперь на записи.
– Ничего мне сказать не хочешь?
Губы пересохли. Облизываю их, но это не помогает. Время – песок, просачивающийся сквозь пальцы, а я даже не знаю, сколько его уже утекло. Оглядываю себя: куртки нет, перчатки сняты, ботинки исчезли. Осталась только чёрная майка под горло и штаны, которые пахнут пылью и потом. Ну, спасибо, что не раздел догола. Хотя, зная чистильщиков, это уже чудо.
Вроде бы.
– А что ты хочешь услышать? – прохрипела я, усаживаясь поудобнее. Слабость все еще бушует в моем теле.
Рейн закрывает голограмму – спираль гаснет, оставляя после себя тёмное пятно в глазах. Он садится на край кровати, и матрас слегка прогибается под его весом. Почему-то мне кажется, что его глаза не врут. Роботизированные глаза можно раскусить – они работают по программе. Но человеческие, слегка усовершенствованные… Они лгут так же искусно, как и их владелец.
– Ты не псионик, – говорит он, и в его голосе нет сомнений. – У псиоников чипы работают на других частотах. И программы у них… особенные.
Я молчу, чувствуя, как чип в затылке пульсирует в такт его словам.
– Ты и не дефектная, – продолжает он, скрестив руки на груди. – Твой чип – самый обычный, из тех, что «Эйдос» штампует тысячами. Криво установлен, конечно, но в «Сионе» не парятся над такими мелочами.
– Ну спасибо за диагноз, доктор, – язвлю в ответ, но Рейн даже не реагирует на это. Напротив, в его глазах проблескивает искра надежды.
– Но знаешь, что самое странное? А?
Хмурюсь. Его безразличный тон меня настораживает.
– Чего ты добиваешься?
Рейн вновь игнорирует мои слова. Искусно пробирается к центру правды, которую он пытается отыскать в моих глазах.
– Ткань твоей куртки была сделана по технологии в лаборатории «Эйдос». Метод нанесения частиц старый, где-то около десяти лет назад, но все еще очень практичен для сокрытия от дронов, имеющих тепловизор. А твои перчатки, – Рейн сделал паузу, будто бы вызубрил материал всю ночь перед сдачей, а теперь язык спотыкается о слова, – они из углеродной ткани… Зачем они тебе?
– У каждого из нас свои секреты, – прошипела я, ощущая, как злость застревает в горле.
Он вынюхивал про меня, пока я была в отключке. Наводил справки. Но зачем? К чему ему возиться с таким мусорщиком, как я? Неужели у него нет более важных дел?
Эти вопросы вызвали у меня волнение, и от этого мои пальцы похолодели.
– Не пойми меня неправильно…
– Я тебя прекрасно поняла. Ты не дал мне усомниться в том, что чистильщики – все-таки же скользкие стражи, которым только дай повод, и они уже будут рыться в любом мусоре, лишь бы угодить Эйдосу.
Рейн усмехнулся. Но его глаза по-прежнему говорили об обратном. У него были некие козыри в рукаве, а у меня лишь боль после воспоминаний.
– Как ты уже сказала, у каждого из нас – свои секреты. И да, прости, что я без разрешения искал информацию о тебе. Но когда полумертвая девчонка лежит в твоей квартире, в припадках стонет и орет странные вещи, не знаешь, к чему тебе готовиться.
В какой-то степени этот чистильщик был прав. Он взял на себя ответственность за мою жизнь после случившегося там, в серой зоне. И случись со мной какая-то беда, ему бы пришлось отчитываться перед директоратом. Наверное, я бы так же поступила, будь на его месте. Но, увы, мы находимся по разные стороны вселенных.
– Спасибо за теплый прием, конечно, – начала я, оставив Рейна без ответа. Заметила, что он начал играть желваками, будто бы рассердился, – но мне пора. Я попыталась встать с кровати, как Рейн дотронулся до моей руки.
Обжигающая сетчатку вспышка озарила глаза. Это было видение.
Рейну очень больно. Он лежит в стерильном медблоке Эйдоса. Скрытые лица директоратов предлагают ему сделку: экзоскелет и жизнь в обмен на службу. Рейн не соглашается. Через время к нему приходит младшая сестра: у нее светлые волосы, такие же зеленые, как у меня, глаза. Она просит его согласиться, и Рейн, ради нее, решается на этот шаг. Следом Рейн ссорится с сестрой. Он запрещает ей связываться с Эйдосом, на что сестра выдает свои аргументы. Ссора заканчивается плохо: Рейн уходит, сказав, что ни за что не признает ее сестрой, если та пойдет учиться к Эйдосу. Но девочка настаивает на своем. Боль. Острая, как лезвие скальпеля между рёбер.
Я дёрнула руку, будто коснулась раскалённой трубы. Сердце колотилось, выбивая морзянку тревоги, но слепота не наступила. Только тишина – густая, как смог за окном.
– Ты что-то увидела? – голос Рея дрогнул, словно в нём треснула броня.
Ложь созрела на языке быстрее мысли:
– Это всё твой стимулятор. Дрянь, должно быть, просроченная.
Я вообще не понимаю, почему «слепота» сейчас обошла меня стороной. С одной стороны, я даже рада, что голова не раскалывается, а чип лишь едва уловимо пульсирует в затылке. Но с другой стороны, что, если Рейн вколол мне яд? Пока размышляю, нахожу ботинки, которые стоят около кровати. Всовываю в них ноги, ощущая, как Рейн внимательно наблюдает за мной. Следом накидываю куртку и беру перчатки. Проверяю карманы и, не дотрагиваясь до футляра, понимаю, что всё на месте.
– Тебя же зовут Призрак, не так? – он не двигался, но каждый звук в комнате притих, будто ждал его команды.
Замерла, сжимая перчатки. Доверие – роскошь для тех, кто живёт в «Вектор-Стеках». Но его видение… оно было слишком реальным.
Просто выхожу из комнаты целенаправленно на выход. Дергаю дверь, но она заперта.
Конечно, я могла бы догадаться, что он и этот шаг просчитает.
– Открой дверь, – приказываю ему, чувствуя, как дрожь от нахлынувшей паники расстилается холодным потом по спине.
– Ты не ответила на вопрос.
Чудненько.
Рейн решил меня шантажировать. Впрочем, почему я удивляюсь этому? Он же – чистильщик. И то, что я увидела его прошлое, не означает, что он человек чести и слова. Это совершенно не значит, что в его сердце до сих пор осталось место для человечности, ведь мозги Эйдос промывает хорошенько, чтобы не оставить ничего, кроме как веры в лучшее человечество.
– Если я дам ответ, ты выпустишь меня?
– Да, я тебя выпущу.
– Да. Меня зовут Призрак. Я работаю в доставке в «Желтом секторе». Совершенно мелкая работенка для такой мусорщицы, как я. Но не жалуюсь. Где я живу, думаю, ты и так знаешь. А теперь, – я указываю на дверь рукой и только под конец замечаю, как она подрагивает, – открывай дверь.
Рейн медлит, но не сильно. Подходит к двери, прикасается к панели управления пальцем, и замок щелкает. Однако перед тем, как дергаю дверь на себя, Рейн вновь ее захлопывает, сильнее прижимаясь. Молчу, просто выжидаю, что еще он может учудить.
– Если ты мне понадобишься, где я могу тебя найти?
– А разве твои усовершенствования от Эйдос не справятся?
Мы с какую-то долю секунды смотрим друг на друга, после Рейн демонстративно открывает передо мной дверь, выпуская, как птицу из клетки.
Я не прощаюсь, молча переступаю порог, надеваю капюшон и бегу к запасному выходу, где располагается лестница. Даже не обернувшись напоследок.
Рейн этого не заслуживает.