Глава 1. Ганс
Поздняя осень.Ганс Щульц. Мюнхенский университет.
Ещё один дебильный поступок был засчитан в мою копилку практически автоматом. Я уже сбился со счету, сколько раз совершал подобные действия, но, по навязанному мнению общества, в любом из таких происшествий я нарекался как Scheisskerl (м*дак).
– Ну и короче, бам-бац, сделал подсечку, и тот новенький чувак как забьет гол!
Джаред в очередной раз описывал мне захватывающий, по его словам, эпизод из недавнего футбольного матча в любительской лиге. Мы сидели в столовой Мюнхенского университета на обеде, прилипая репейником к общей массе студентов, что пытались друг друга перекричать.
Я вытянул затекшую правую ногу и, облокотившись локтями на край стола, почувствовал облегчение, когда боль в колене утихла.
Буквально в следующую секунду кто-то цепнулся мыском своих сапог о мою лодыжку и с треском шлепнулся на пол. Поднос с едой разлетелся по белому кафелю, половина студентов уже с любопытством рассматривала источник такого шума, и мне не пришлось долго гадать, кто только что ударил лицо в грязь.
Это была Мария-Луиза Шульц.
Моя сводная сестра.
– Ах ты мерзкий говнюк! – прошипела сводная, смотря на меня озлобленным взглядом.
Её ругательства были беспочвенны, впрочем, как и всегда.
С самого детства мы с ней не могли найти общий язык. Это началось с того момента, как она впервые переступила порог нашего дома. С тех пор прошло девятнадцать лет, но наша неприязнь никуда не исчезла. Причина этой взаимной ненависти всегда была очевидна: обычная детская ревность, которая со временем превратилась в привычку.
Я уже было потянулся, чтобы помочь ей встать, но тут же рядом оказались её друзья: Лия, Теодор и Финн. Мне пришлось сделать вид, что не собирался ей помогать, и просто заерзал на стуле.
– Смотри под ноги, – прорычал ей в ответ.
Выбор у меня был невелик: если я начну оправдываться, то никто не поверит. От Ганса Шульца можно ожидать исключительно мерзких поступков, и ни единого слова раскаяния после…
Как же они меня все задолбали!
– Нечего тут ноги расставлять, идиот! Ты что, не заметил, что я иду? – с особой ненавистью процедила сводная, сощурив зелёные глаза.
Финн помог ей подняться, и, когда Мария-Луиза внимательно осмотрела себя, с её губ сорвался сердитый стон разочарования.
– Ты только посмотри что ты натворил!
Лу была блестящей актрисой капризов и разыгрывания ненужных сцен, уж я-то был свидетелем тысячи таких представлений.
– Ты сама виновата, что не смотрела под ноги, – мне пришлось собрать всю свою волю в кулак, чтобы моя интонация прозвучала безразличной к ситуации.
– Скотина! – возмутилась Лу и, взяв с моего подноса тарелку с недоеденным пюре, со всего маху влепила им мне по лицу.
На мгновение я замер, не в силах пошевелиться. Пюре скатилось по моему лицу и упало на темные джинсы. Ярость закипала в крови, подталкивая к тому, чтобы разрушить эту столовую до основания. Я даже сжал кулаки под столом, почувствовав, как напрягаются мышцы на руках.
Резко поднявшись из-за стола, я навис над Марией-Луизой, грозно глядя в её дерзкие зелёные глаза, полные уверенности в себе.
Сводная злилась, пыталась вывести меня из себя, но, я лишь беззвучно наклонился ниже, чтобы та почувствовала страх на кончике языка, прищурился и тихо прошептал:
– Жить надоело, а?
– Пошел ты, – прошипела сводная и, толкнув меня в грудь, с гордостью стала отдаляться от меня дальше, идя по столовой, прихвати с собой свою компашку.
Шоу получилось триумфальным, не хватало только закадрового голоса, который сообщил бы, что Мария-Луиза Шульц выиграла этот батл, и бурных аплодисментов зрителей. Хотя вместо последнего по столовой пронеслась волна уморительного смеха.
– Рот завалил, – указал я пальцем на хилого парня, который снимал меня на видео. – Иначе твой нос превратится в пюре!
Незнакомый студент резко замолчал и убрал телефон, притихнув за столом.
Забрав свои вещи, я отправился в противоположную сторону, пробираясь через толпу зевак, которые так и норовили запечатлеть меня на видео. По пути к выходу мне даже пришлось выбить телефон из рук у одного из них.
– Эй, Ганс! – торопился за мной Джаред, размахивая руками.
В туалете пришлось умыться и очистить джинсы от остатков пюре, которые уже въелись в ткань. Джаред стоял рядом, облокотившись на дверной косяк, и внимательно наблюдал за тем, как я застирываю край флисовой рубашки.
– Ну она и сучка, – промямлил он.
Он не знал, что она моя сводная. Практически никто об этом не знал, кроме парочки человек, в числе которых был Финн, Тео и Лия.
Мы скрывали от окружающих, что приходимся друг другу сводными, потому что ещё в детстве договорились о трех правилах:
Первое правило: никогда не разговаривать друг с другом в стенах школы и университета без необходимости.
Второе правило: домой возвращайтесь по отдельности и ни в коем случае не выходите на остановке рядом с домом.
Третье правило: когда кто-то спрашивал, почему у нас одинаковые фамилии, мы отвечали, что являемся дальними родственниками.
Настолько дальние, что ненавидим друг друга. И это срабатывало.
– Почему ты не ответил ей тем же?
– Я не полнейший Scheisskerl, чтобы так поступать.
Выжав флисовую рубашку в раковине, я поправил ее на себе.
– Ой, да когда тебя это останавливало?
Мы с Джаредом познакомились в сложный период, когда все остальные от меня отвернулись. Он был как преданный пёс, стараясь стать мне другом, и у него это получилось. Вот только я не мог похвалиться такой же дружественной преданностью и ему.
Иногда он вызывал у меня раздражение, а его любовные похождения могли бы стать основой для нескольких успешных эротических романов, которые явно бы стали бестселлерами в Германии. Мне не нравилось вечно слушать его повторяющиеся истории, но и отказываться от него для меня значило, что я просто останусь один.
Меня беспокоило это одиночество, оно выбивало меня из колеи. Поэтому в жизни мне приходилось мириться с некоторыми вещами незамедлительно.
– У меня и так выдался не слишком удачный год, – прошипел я, оглядывая себя в зеркале. Короткая стрижка под «ежик», серые печальные глаза, ровный нос и слегка квадратное лицо. На скуле засохла картофельная крошка, которую я поспешил смахнуть. – Мне еще не хватало истерик этой чокнутой!
– Да брось, чувак, – протяжно произнес последнее слово Джаред. – Устроил бы ей взбучку.
– Я не трогаю девушек.
Фраза вырвалась у меня сгоряча, как будто я защищался. Друг лишь пожал плечами, словно не хотел со мной спорить.
Со сводной мы учились на одной кафедре, просто в разных группах. И я был на грани отчисления из-за плохой успеваемости.
Иногда у нас были спаренные уроки, и тогда приходилось сдерживать язык за зубами, чтобы не ляпнуть что-нибудь лишнее сводной, которая то и дело старалась вывести меня на эмоции.
Иногда мне казалось, что это для неё игра – посмотреть, насколько хватит моего терпения сегодня и как далеко она сможет зайти в своих насмешках.
Оставшаяся пара была физкультурой, которая быстро прошла из-за футболки, в который мы играли. Время пролетело незаметно, и, быстро переодевшись, я направилась на выход. Джареда вызвали к ректору, поэтому я не стал его ждать, потому что через два часа у меня начиналась смена в шиномонтаже, где я подрабатывал, чтобы оплачивать съемную хату.
Забросил вещи на заднее сиденье, уселся, включил оглушительно-дробильную музыку и тронулся с места так резко, что от шин полетели искры и дым. До своей хаты я добрался быстро, принял душ и перекусив, начал собираться на работу.
И здесь меня не взлюбили. Шеф говорил, что я слишком мясистый для такой работы и не смогу нормально передвигаться по шиномонтажу. Пришлось доказывать и ему, что я чего-то стою в жизни. Ему было удобно платить мне не полную ставку, а мне было удобно работать по вечерам. У нас была отличная взаимовыгода, которая нравилась нам обоим.
Когда я был на полпути к шиномонтажу, то в кармане брюк зазвенел телефон. На экране высвечивалось: Мария-Луиза.
Отвечать не торопился. Она слишком редко звонила мне, лишь тогда, когда была в беде и подвезти ее домой. Ей было выгодно держать меня на расстоянии вытянутой руки, а я ничего не мог с собой поделать, потому что обещал отцу принять их в семью.
Я-то их принял, а они меня выгнали.
Я не поднял трубку, поворачивая на повороте. Какой-то идиот развернулся передо мной, куда-то торопясь на своей раздолбанной легковой машине, что я ему даже посигналил.
Сводная вновь позвонила. Она звонила долго, настойчиво и упорно. В моей душе поселилась тревога, которая эхом отдавалась в ушах. Чтобы поскорее избавиться от этого ощущения, мне пришлось ответить на звонок:
– Что тебе нужно? – прошипел я в трубку, а после меня чуть ли не парализовало. Сводная плакала в трубку. И это явно были не наигранные слезы.
– Лу? – переспросил я .
– Ганс, – тихо промямлила она сквозь слезы. – Приезжай домой.
– Что случилось? – сердце замерло в груди, пропустив удар.
– Твой отец скончался.
Я резко затормозил, вжав педаль в пол. Вокруг всё ощущалось так, будто бы мой мир рухнул. Земля ушла из-под ног, не оставив мне никакого выбора.
Левая рука сильно сжала руль от накатывающей боли, которая ядовитой лавой расходилась по венам.
– Ганс… – выла в трубку Мария-Луиза, – приезжай быстрее… Приезжай, пожалуйста…
Ее голос был переполнен грустью и печалью. Это не было похоже на шутку. Она на такое не способна. Даже её эгоизм и самовлюбленность не могли бы стать причиной подобной идеи для розыгрыша
Скорее, такие шутки были бы уместны в моём исполнении, но не в исполнении Марии-Луизы.
Я слишком хорошо знаю Лу…
Кто-то сзади настойчиво сигналил, но все остальные звуки казались мне приглушёнными. Сделал глубокий вдох и ещё раз прокрутил в голове слова Лу, которые никак не хотел принимать. Я смотрел в одну точку, пытаясь собраться с мыслями, но не мог сосредоточиться ни на чём, кроме голоса Марии-Лу, которая всё ещё плакала в трубку.
– Эй, ты чего здесь встал? – Мужчина с явным раздражением стучал мне в стекло. – Ты мешаешь движению, эй!
– Я… – Слова застряли в горле. – Я скоро буду…
– Приезжай быстрее, Ганс… – всплакнула Мария-Лу, и мы разъединили звонок.
– Ты че, глухой что ли? – продолжал яростно стучать в окно мужик.
В ушах возник белый шум, который постепенно заглушал все звуки напрочь. В теле, словно пробуждающийся вулкан, нарастала и вибрировала тёмная пустота.
Дыхание сбилось из-за учащённого пульса, и, кажется, сердце вновь пропустило один удар.
Я почувствовал, как к глазам подступают слёзы, а в душе поднимается что-то забытое и далёкое, чего я не испытывал уже давно.
– Я не буду плакать, – сказал я себе, мотнув головой и облизнув пересохшие губы. – Не буду.
Шумно вобрав воздух носом, посмотрел на мужика, который, как обезьяна, прыгал около моего коня и грозился, что обязательно пожалуется на меня куда-то там.
Но мне было по барабану.
Показав ему средний палец со злостью на лице, я переключил передачу и стартанул с места до ближайшего разворота, где резко, нарушая все дозволенные правила и собирая все штрафы по камерам, развернулся, не пропуская других машин, и погнал дальше.
К Марии-Луизе.
В свой дом, из которого меня когда-то выгнали.
Находясь в оглушительной абстракции, я даже не заметил, как быстро доехал до дома, резко затормозив на парковке. Хотя из Мюнхена в Штарнберг дорога занимала минут сорок, но кажется, я долетел за все двадцать минут.
Отстегнув ремень безопасности и практически пулей вылетев из машины, я со злостью хлопнул дверью. Около дома стояло несколько машин, мигая разноцветными огнями. Перед глазами всё расплывалось, но я старался сохранять спокойствие, не позволяя панике и нарастающему горю овладеть мной.
Полицейская машина, машина скорой помощи и… машина для труповозки.
Сердце вновь пропустило один удар, и ноги сами меня несли ко входу, где дверь была открыта настежь.
Даже не вспомню, когда в последний раз переступал порог этого дома. Всё пытался избежать своего присутствия там, где меня невзлюбили. Но не успел я дойти до порога, как из двери появились люди в белых халатах. Двое крупных мужчин, которые везли на транспортировочной тележке черный пакет, застегнутый до самого верха.
– Отойдите, пожалуйста, – воскликнул один из мужчин, и я машинально сделал шаг назад.
Как в замедленной съёмке, я наблюдал за тем, как безжизненное тело грузят в машину и с треском закрывают дверь. Всё происходящее казалось мне нереальным, словно это была чья-то злая шутка, слишком жестокий розыгрыш.
Я не верил. Не хотел поверить в это, пока знакомый голос не окликнул меня.
– Ганс?
Мария-Луиза стояла передо мной, обхватив себя руками. Ее тушь растеклась, образовывая черные дорожки на щеках. Сводная судорожно хватала ртом воздух, будто ей не хватало кислорода.
Голоса стали доноситься откуда-то из-под земли. Отдалялись и гудели так отдаленно, что улавливал я лишь бешеный стук своего сердца.
Мария-Луиза первой сделала шаг, оставив позади нашу ненависть. Просто кинулась ко мне, крепко обхватив меня за торс, что я машинально раскинул руки и с секунду не понимал, что делать дальше.
В любой другой ситуации мы бы обменялись любезностями с лёгким оттенком сарказма, но сейчас это было ни к чему. Горе, пришедшее в наш дом, было общим.
Я обняв сводную, прижав крепче к груди, а сорвавшийся робкий поцелуй в макушку, возможно, был лишним.
– Га-анс, – ревела Лу, произнося мое имя, хватая шумно воздух ртом. – Га-а-анс…
– Я рядом.
Слова застревали в горле, и с этим ничего нельзя было сделать.
Убаюкивая Лу, я старался абстрагироваться от разговоров, которые исходили от врачей и полиции. Я не хотел слышать то, что они обсуждали, даже краем уха. Сейчас было важно совсем другое…
– Его больше нет, – сквозь слезы бубнила сводная, а я просто слегка раскачивал её из стороны в сторону.
Держался из последних сил, чтобы не пустить слезу.
Старался до последнего скрывать в сердце боль, которая вот-вот проломит рёбра.
Когда я увидел Софию, что была моей мачехой, а для Лу – родной матерью, то сжал крепко губы в ниточку. София плакала. Её глаза стали красными, а в руках она держала платок. Мы встретились с ней взглядами, и я увидел, как она шёпотом произносит моё имя, шевеля губами.
– Пойдём в дом, – предложил сводной, и та согласилась.
Переступить порог дома было сложно. Я всем нутром не хотел этого делать, но мне пришлось.
Ради Лу. Ради Софии. Ради моего покойного отца.
Усадив Лу на диван, я дал ей бумажные платки, которые были на журнальном столике.
Когда полицейские закончили опрос Софии, она безмолвно позвала меня рукой к себе.
У меня и так были проблемы с полицией, я вечно влипал в какую-то дрянь с тех пор, как стал жить отдельно. И вроде бы должен был уже привыкнуть, но никак не получалось.
– Это Ганс Шульц. Родной сын Максимилиана Шульца… – со слезами представила меня София.
– Примите мои соболезнования, – произнёс мужчина в форме, на что я кротко кивнул головой.
– Какова причина смерти? – спросил я.
– Точно мы не знаем, – пожал плечами полицейский. – Медики заключили, что у вашего отца оторвался тромб. Смерть была быстрой, если вы хотите это знать.
Значит, не мучился. Но всё равно горькая новость била палкой по оголенным нервам.
– Спасибо, офицер.
– У меня есть парочка вопросов к вам, не против, если я их задам?
Ненавижу, когда полицейские задают такие вопросы.
– Конечно.
Стараюсь расслабиться, чтобы не показаться подозрительным. Черт знает, о чем он хочет меня спросить. А у меня дофигища того, что не стоило бы знать…
– Мне чисто для протокола, – достает планшет он и переворачивает листок, щелкая автоматической ручкой. – Ну знаете… Эти правила, – улыбнулся он мне, поправив фуражку.
– Конечно, – пробубнил я.
– Так-с… Начнем. Вы приходитесь покойному биологическим сыном?
– Да, конечно. Максимилиан Шульц – мой родной отец.
– Так, хорошо. Ваша биологическая мать умерла или отказалась от вас?
К горлу подпрыгнул ком огорчения. Я кинул взгляд на Софию, которая тактично отошла к Марии-Луизе, чтобы успокоить ее. Еще бы… Столько лет прошло, а она ни разу не заводила об этом разговор. Она не хочет знать, что случилось с моей родной матерью, потому что ей, видимо, стыдно.
– Сэр? – окликает меня полицейский. – Ваша биологическая мать умерла или отказалась от родительских прав?
– Моя мать отказалась от родительских прав, – наконец-то выдыхаю из себя. Ворошить старые раны мне не хотелось бы.
– Почему она отказалась и какие отношения у вас с Софией Шульц?
– Это обязательные вопросы, офицер? – с толикой грусти спрашиваю я.
– Да, сэр, – вздыхает офицер. – Мне тоже не нравится задавать такие вопросы, но, увы, протокол я должен сделать..
– Моя мать отказалась от меня, когда мне было три года.
Вспомнить то, что от меня отказалась родная мать, было сложно. Я старался забыть эту ситуацию, выбросить ее из памяти, как выбросили меня в детстве. Но никак не смог…
Потому что весь тот ужас, который я пережил тогда, был верхушкой айсберга, с пьедестала которого я быстро летел вниз.
– Хорошо. Получается, София Шульц – ваша мачеха?
– Да, моя мачеха. Где-то с пяти лет, а быть может и раньше.
– Какие у вас с ней отношения?
Я украдкой взглянул на Софию, которая успокаивала Марию-Луизу. Максимилиан заменил Лу настоящего отца, о котором она всегда мечтала. Её горе было обоснованным.
– А какие отношения бывают между мачехой и пасынком?
Офицер усмехнулся.
– Разные, сэр.
– Приемлемые. Я давно здесь не живу.
Офицер старательно записывал всё на бумагу.
– И как долго?
– Как достиг возраста совершеннолетия. Я живу в Мюнхене, учусь в Мюнхенском университете и подрабатываю в автомастерской.
Офицер всё записал.
– До того, как умер ваш отец, вы с ним виделись?
– Нет, – вздохнул я. – Мы не виделись пару месяцев.
– Вы знали, что у него проблемы с сердцем?
– Да. Мы только созванивались. Последний раз я набирал ему позавчера.
Офицер поставил точку и, закрыв планшет, грустно выдохнул.
– Сочувствую вашей утрате, сэр.
Я лишь кивнул головой.
Сунув руки в карманы брюк, я проводил взглядом офицера полиции. Мария-Луиза по-прежнему хныкала, но её обнимала за плечи София. Они с кем-то разговаривали, и я решил, что пока что сводная не нуждается в моей поддержке, быстрым шагом поднялся по лестнице на второй этаж.
Ноги сами несли меня в мою комнату. Дойдя до неё, я легонько толкнул дверь вперед, и та, осев на петлях, тихо заскрипела.
Всё было на своих местах: заправленная кровать, письменный стол, открытый шкаф с игрушками. Я провёл рукой по полке, где находились награды за первые места в футболе, когда я был ещё в младшей школе. Разные грамоты и медали.
Взял фотографию в рамке, стёр с неё пыль. На ней мы вместе с отцом стояли на бейсбольном поле. Кепка была мне велика, и я едва ли что-то видел из-под нее, а бита, которую держал в руках, перевешивала своим весом.
Внутри ощущается болезненный спазм, который пульсирует адской лавой по внутренностям. Сколько утекло времени?
Впервые за долгое время я пожалел, что не провёл с отцом больше времени. Не уделял ему внимания и совершенно не думал, что его жизнь вот так вот быстро оборвется.
– Ганс?
Я обернулся. В дверях стояла Мария-Луиза, обхватив себя руками. Я поджал губы и поставил фотографию на место.
– Мне так жаль…
Глубокий вдох и выдох.
– Мне тоже, Лу.
Сводная бросилась в мои объятия и вновь тихонько захныкала, когда я крепко обнял ту. Мы вновь так простояли какое-то время, пока оба не решили, что нужно спуститься и помочь Софии.
Я старался следовать всем указаниям Софии, несмотря на наши небольшие разногласия. Помочь вынести то, собрать это, перебрать это, пока Мария-Луиза пыталась сделать перекус. Но лично мне ни один кусок в горло не лез.
Просто не хотел, поэтому вежливо отказался.
Когда все дела, которые мы могли бы сделать сейчас, были сделаны, я ушел на задний дворик, уселся на ступеньки и затянулся сигаретой.
Воздух был тёплым и наполнялся ароматом приближающегося лета. Задний двор был усеян лепестками цветущей ранней яблони. На дереве все еще был разваленный детский домик, от которого мало что осталось внутри. А в детстве мы любили с Лу залезать в него и играть по ее правилам.
Я всегда уступал ей, несмотря на нашу ненависть.
Во всем.
Дверь на задний двор приоткрылась, и я почувствовал чье-то присутствие.
– Можно сесть?
Мария-Луиза нацепила сверху теплую кофту и переминалась с ноги на ногу.
– Да, – сказал я ей.
Лу уселась рядом. Усталость просматривалась в ее глазах.
– Спасибо, что приехал, – неожиданно произнесла она.
– Разве я мог иначе?
– Мы вроде бы как недолюбливаем друг друга.
Я усмехнулся.
– Вроде бы.
– Прости, если я была с тобой грубой, – сказала Лу.
– Просто забей.
– Нет, Ганс, – ее теплая ладонь легла мне на плечо. – Я правда хочу попросить у тебя прощения, что была грубой с тобой.
Лу была искренна в словах.
– И ты меня прости, – слабо улыбнулся я.
Я тоже был еще тем сорванцом, который отравлял жизнь Лу. Но сейчас мне меньше всего хотелось вспоминать старые обиды.
– А помнишь, как мы строили этот домик? – внезапно спросила Лу, отведя от меня взгляд.
– Угу, – промычал я, делая очередную затяжку.
– Как ты чуть ли не пробил себе палец гвоздем?
– Ну не пробил же!
Лу искренне засмеялась.
– Отец был горд за то, что ты сам построил этот домик.
– Не без твоей помощи, – напомнил я ей.
Это была правда. В профиль Лу улыбалась. Эта улыбка будто бы напоминала, что можно взять тайм-аут во вражде. На какую-то долю секунды отбросить в сторону все предубеждения и поговорить по душам.
– Я только разрушала всё, – грустно выдохнула Лу. С ее лица пропала мягкая улыбка.
– Неправда. Тебе до меня еще далеко.
Мы тихо засмеялись. Лёгкий ветерок, коснувшись наших лиц, принёс с собой тепло.
– А когда пришел Теодор, помнишь, как он чуть ли не подвернул ногу внутри?
– Это потому, что ты разбросала там свои куклы?
Мария-Луиза обернулась, и мы встретились взглядами.
– Ну ты и сам любил их потрепать за волосы!
– Это правда, – улыбнулся я ей и затушил бычок.
Дверь резко распахнулась, и на пороге появилась София.
– Уже поздно, – выговорила она. София никогда не отличалась мягкостью, напротив, она была жесткой, рассудительной и немного озлобленной на весь мир. – Завтра тяжелый день.
Мы с Лу переглянулись.
– Я пойду.
Сводная хотела что-то сказать в противовес моим словам, но я быстро миновал мачеху и направился на выход. Лу побежала за мной.
На пороге она крепко обняла меня, как вдруг с ее уст сорвалось:
– Wir denken selten an das, was wir haben, aber immer an das, was uns fehlt (Мы редко думаем о том, что имеем, но всегда о том, чего нам не хватает).
Сводная была права, но я не стал ничего говорить. Просто поджал губы, слабо улыбаясь, и направился к своей тачке.
На сегодня, кажется, мне и без того хватило приключений.