- -
- 100%
- +
– Усоногов… – раздраженно вздохнул Кисейский, закатив глаза.
Главный подьячий Одиссея Чукотова подпирал каблуком плинтус, а его руки были сложены у груди. В сочетании с ехидной улыбкой этот образ источал уверенность и коварства, и казалось, что сыщики попались на глаза вездесущему чиновнику по совершенной случайности, но он давно поджидал их здесь.
– Друзья! – с вымученным уважением прокричал Валерий Остапович, не двигая телом и едва шевеля губами, словно голос исходил из его чрева. – Мои любимые Волхвы пороха!
Наконец он оторвался от стены, подтвердив, что был настоящим человеком, а не одной из жутких гранитных химер, свисавших с желобов научного центра. Но сыщики не вздохнули с облегчением, ведь Усоногов стал медленно и угрожающе приближаться к ним, не слабя хищного оскала. Их прошлая встреча оставила подьячего в скорченных дураках, но теперь он выглядел еще более уверено и ядовито, мелодично звеня кольчужной чешуей на своих ботинках в такт вальяжных шагов.
Это насторожило Кисейского, и экспедитор сделал стратегический шаг назад, когда Усоногов остановился в полуметре от него, демонстративно сунув руки в карманы.
– Могу ли я поинтересоваться, – мяукнул тощий силуэт, – что вы делаете в элитной ветке постоялого двора?
– Послушай, Побрякушкин, – раздраженно усмехнулась Матрена, – мы посреди важного расследования, и у нас правда нет времени на твои…
– Знаете ли вы, что проникновение в клеть покойницы без ведома ее родственников или разрешения хозяина имущества является государственным преступлением? – внезапно Усоногов перебил девушку целым шквалом формального лексикона.
Напарники опешили и удивленно хлопнули ресницами. Они не понимали, как пронырливый подьячий мог знать, что они сделали, ведь были уверены в отсутствии слежки.
– Постойте-постойте, – Кисейский прикрыл глаза и лояльно покачал головой. – Давайте начнем с того…
– Что уж говорить о краже личных вещей! – добавил Валерий, протаскивая все новое едкое замечание сквозь зубы.
Дыхание невозмутимого сыщика дрогнуло, и он буквально почувствовал как лазуритовое кольцо, взятое из тумбы Беринг, обжигало его кожу сквозь карман.
– Мы… – Кисейский умело отыграл возмущение. – Мы ничего не брали! И у нас есть письменное разрешение, чтобы быть тут!
– Неужели? – хмыкнул Усоногов. – Могу я взглянуть?
Нахмурив брови, Михаил сдержанно отодвинул лацкан своего мундира и запустил руку во внутренний карман. Как вдруг его глаза удивленно расширились. Вытянув ладонь из-за пазухи, экспедитор стал судорожно общупывать форму и проверять все карманы.
– Михаил Святославович, – насторожилась Матрена, – все нормально? Где записка Чукотова?
– Она… – запнулся Кисейский, – она исчезла…
– «Записка Чукотова»? – с издевкой переспросил Усоногов, словно не знал, о чем шла речь. – Не этой ли «запиской» вы воспользовались, чтобы незаконно пробраться на территорию амбулатории доктора Скуратова? Ах, нет… – он обыденно взглянул на свой маникюр и потер ногти о воротник, – это был ударный мушкет, которым вы пригрозили привратнику.
Друзья остолбенели от ужаса, словно их тела целиком пронизало ударами молний. Усоногов просто не мог знать этих фактов в таких подробностях, если не опросил всех свидетелей лично.
– Может быть именно эта вымышленная «записка», – продолжил истязающий монотон, – позволила «великим» Волхвам пороха сломать нос ассистенту Скуратова и похитить его пациентку путем вымогательства документов?
Гадкий чиновник играл по-грязному, и Матрена не собиралась спускать ему это с рук, пускай Валерий полностью обезоружил ее одними словами.
– Все было совершенно не так! – воскликнула девушка.
– Оу, – вздохнул денди, плохо эмитируя сострадание, – возможно. Но я могу заверить вас в том, что именно так это будет написано в донесении на имя Одиссея Чукотова. По вкусу ли вам такая перспектива, Матрена?
Сыщица ошеломленно цокнула языком и нахмурила брови.
– Для тебя я – госпожа Смирнова, запомни… – прошипела мещанка.
– Ой, простите, – Усоногов улыбнулся еще шире, осознавая свою абсолютную безнаказанность. – Мне до сих пор трудно привыкнуть, что у батрачек могут быть фамилии…
Лицо сыщицы покраснело от ярости, и она сделала угрожающий шаг вперед, пока Кисейский не схватил ее за плечо. Рассудительный наставник не мог позволить своей ученице пойти на поводу провокации коварного чиновника. Молчаливо покачав головой, Михаил отвел Смирнову в сторону и подошел к Усоногову сам.
– Что тебе нужно? – несмотря на бурю, которая бушевала внутри него, экспедитор оставался стойким снаружи.
– Мне нужен порядок и соблюдение законов на борту ЗЫ—
– Хватит паясничать, – на этот раз Михаил перебил Валерия. – Мы не можем тратить на тебя слишком много времени, иначе Беринг не станет последней жертвой. Просто назови свои условия.
Несмотря на то, что Кисейский и Усоногов были совершенно разными людьми в сотнях аспектов, кое-что объединяло их. Подьячий тоже скрывал свои эмоции под слоем бюрократической любезности. Только это было не беспокойство, граничащее с паникой, а коварный триумф, такой яркий и полыхающий, что едва не вырывался наружу через глаза. В какой-то момент Михаилу даже показалось, что склеры подьячего светились сквозь его мокрую, кудрявую челку, напоминавшую копну водорослей.
– Я не мешаю вашему делу, господин Кисейский, – гнусаво протянул Валерий. – Напротив, моя работа заключается в том, чтобы обеспечивать его успешный и безопасный ход. Именно поэтому я вынужден настоять на том, чтобы вы не выходили за очерченные границы и не обращали внимания на вещи, которые не относятся к расследованию… – Он бросил пренебрежительный взгляд в сторону Матрены. – Какими бы «несправедливыми» они вам ни казались…
– Мы услышали вас, – наотмашь выпалил Михаил, только, чтобы бюрократ отстал от них, – и сделаем все в наших силах, чтобы не выбиваться из рамок.
Сыщик был знаком со многими сортами мерзавцев, и большая их часть просто нуждалась в хорошем подзатыльнике, чтобы вспомнить свое место. Но Усоногов был самым сложным типом мерзавца, который Кисейский предпочитал предусмотрительно обходить стороной. Он был страшным человеком.
– Я рад, что мы поняли друг друга, – Валерий продолжал улыбаться, пока Волхвы пороха осторожно миновали его, прижимаясь к стене.
Наконец, подьячий заставил дуэт отважных сыщиков остерегаться себя и был готов упиваться триумфом сколько угодно, пока из темноты соседнего коридора не послышались чьи-то шаги. Они казались легкими, медленными и пугливыми, поэтому это точно не был страж или аристократ, живущий тут. Но Усоногов знал, кому принадлежали эти шаги, ведь давно ждал его.
Молодой парень в фартуке и бежевом картузе, тот самый, что врезался в Кисейского в коридоре, возник из мглы смолянистой парчи. Его лицо до сих пор было очень грустным, а костлявые пальцы сжимали что-то у груди.
– Валерий… – прошептал уборщик, запинаясь, – Остапович…
– Ты сделал, что я тебе сказал? – требовательно спросил Усоногов.
– Да… – разочаровано вздохнул парень, протянув что-то чиновнику в тощей руке, дрожащей как осенний лист; то ли от страха, то ли от стыда за содеянное.
Недоверчиво насупив бровь, подьячий выхватил из его кулака скомканную берестяную грамоту, но широко улыбнулся, развернув лист. Ведь Усоногов держал письменное разрешение, подкрепленное дрожащей подписью Одиссея Чукотова. Именно эту записку Михаил Кисейский безрезультатно пытался найти, роясь по карманам, и именно ее молодой уборщик выкрал у экспедитора, когда целенаправленно врезался в него в коридоре.
– Хорошая работа, Богдан, – похвалил его Усоногов, подкинув парню один червонец, который тот судорожно схватил в воздухе, словно кость для голодной собаки.
Поклонившись своему «щедрому» благодетелю, уборщик убежал прочь, в очередной раз оставив коварного Усоногова в тишине и одиночестве триумфа. Прерывистый морской ветер вновь взвил его кудрявую челку и чуть не вырвал из цепких лап чиновника бересту, отмеченную красивой лазурной печатью с символом волны с четырьмя завитками…
Умиротворенно прищурив веки, Валерий разорвал ключ от всех дверей на дюжину клочков и выставил те в окно на открытой ладони. Как горстку песка ветер унес их в Каспийское море.
***
Сыщики могли разойтись по своим комнатам и отдохнуть после тревожной коллизии со зловредной бюрократической пиявкой, изрядно попившей их кровь, но не хотели. Они чувствовали, что оступились и проиграли, пускай до сих пор не могли понять, как Усоногов сумел нарыть на них такое огромное количество обличающих сведений. Чтобы проветрить головы, боевые товарищи коротали время в гостях у прохладного морского бриза, стоя на общественном балконе, выходившем на внешнюю стену.
В кои-то веки экспедиторы не наблюдали за домашней бухтой и гнетущим омутом, который сводил их с ума все больше. На этот раз они любовались удивительной паутиной рукавов Волги, сеченных и прерывавшихся сотнями маленьких островов. Этот вид олицетворят истинную свободу и силу природы, но столбы черного смога от добывающих скважин, устилавшие устье реки, напоминали о том, что железная рука человечества медленно сжимала природе горло.
Дельта Волги и цитадель ЗЫБИ являлись воплощением свербящих противоречий, которые стягивали головы Волхвов пороха сильнее тисков. Друзья хотели говорить и даже кричать о несправедливости, но оба понимали, что их возмущения не решат вопрос. Ни один человек, даже самый идейный, никогда не пошел бы на такие ухищрения ради саботажа двух незнакомцев, поэтому Усоногов, несомненно, теплил личные мотивы.
Матрена и Кисейский чувствовали, будто тонули в болоте. И мерзкая зеленая тина поднималась все выше, сковывая их движения, пока внезапно кто-то не бросил в воду канат.
– Не холодно вам тут? – бойкий, шершавый голос послышался из-за спины сыщиков.
Обернувшись, они застали в арке две знакомые медные косы, тянувшиеся по подолу покосной рубашки, выглядывавшей из-под узкого пикейного жилета из темного шелка. Старшее сведущее лицо в области подводной акустики не находилось на рабочем месте, поэтому могло позволить себе снять длинные кожаные рукавицы и громоздкие ювелирные очки. Полина Мезенцева сбросила «оружие».
– Полина? – приятно удивилась Матрена, сразу узнав женщину, с которой завязала хорошие отношения три дня назад. – Что ты здесь делаешь? Я думала, ты не выходишь из мастерской!
– Так и есть, соловей, – усмехнулась Мезенцева, тревожно смяв свою колючую челку, – и я была бы рада оставаться там до сих пор, если бы терзания думы не будили по ночам…
– О чем ты говоришь? – насторожился Кисейский, не сильно импонировавший резкой и грубой Полине, но считавший ее навыки полезным ресурсом.
Мезенцева замялась и потупила взгляд. Было видно, что она не хотела говорить об этом, но понимала, что это необходимо для общего блага. Кратко вздохнув через нос, женщина прошла на балкон и сложила локти на каменной балюстраде, наблюдая за течением бесчисленных рукавов глухими глазами.
– Я родилась тут… – меланхолично произнесла таинственная изобретательница, – в одном из изолированных хуторов, стоявших на дельте Волги целыми поколениями, пока столичные колонизаторы не бросили в Бузане первые якоря. – Она взглянула на Кисейского пульсирующим взглядом, полным тоски и потаенного осуждения. – Еще до того, как первый кирпич в фундаменте ЗЫБИ был заложен на этом архипелаге, я знала каждую бухту и утес здесь.
Сыщики не понимали, к чему клонила Мезенцева, но эти слова имели большой вес, если скрытная и нелюдимая женщина решилась раскрыть двум незнакомцам такие детали своей жизни. Полина никогда не болтала языком без причины.
– В детстве… – трепетно произнесла она, – очень часто… мой дед рассказывал мне истории про эти места. Он говорил, что здесь живет огромное подводное чудовище, которое утаскивало за собой беспечных рыбаков… – Мезенцева сделала паузу, – на дно морское…
Друзья выпучили глаза и тревожно переглянулись, но не смели перебивать чувственную исповедь.
– Чудовище поистине исполинских размеров, – уточнила изобретательница, – со спиной, такой широкой, что на ней уместился бы город, а зубами, такими крепкими, что перекусят и якорную цепь. С взглядом, таким ярким и пронизывающим, что может свести с ума, а рыком таким громким, что слышно даже на берегу…
Кисейский и Матрена посмотрели на течение вновь, но сделали это совсем другими глазами. Мысленно экспедиторы считали метры, насколько внешняя стена цитадели науки уходила под воду, и вскоре их стало укачивать.
– Живет оно под океаном, – подвела Мезенцева, – но порой, терзаемое голодом, выбирается на поверхность воды через гигантскую яму. – Она сделала последний и самый долгий интервал. – «Плотоядный омут» – так ее прозвали в народе…
История одинокой изобретательницы подошла к концу, но Волхвы пороха видели женщину насквозь. Суровая Полина не пришла сюда, чтобы травить рыбацкие байки.
– Всю жизнь я была уверена, что дед врал, – призналась Мезенцева с меланхоличным смешком, граничащим с паникой, – пугал меня сказками о морском монстре, чтобы закалить характер с ранних лет. Но после того, что случилось в моей мастерской три дня назад… после того, как что-то ударило по свинцовым струнам с мощью, что смогла перебить водоворот пузырей… – женщина тяжело сглотнула. – Я больше не уверена…
В тот момент показания Феклы о «змеиной голове» и справки доктора Ратишвили о щупальцах, клешнях и мистических Вешапи начали проноситься в умах дуэта сыщиков. Этот мокрый пазл, покрытый тиной и водорослями, медленно собирался в гнетущую картину. Наконец, все балконное трио смотрело в бурлящую бездну с одинаковой безысходностью и тревогой.
Ветер крепчал.
– Возможно… – смиренно прошептала Полина, – оно, правда, существует…
Глава 6. Автоматон
Ветер листал десятки метров высокой травы с умиротворяющим шелестом и гнал по темному небу облака. Михаил Кисейский любил тихие и холодные летние ночи, потому что в такое время в его голову, свободную от вычислений и догадок, приходили самые личные и счастливые мысли, о которых он тайно грезил. Но старый сыщик точно не хотел быть здесь. Это место запускало свои мерзкие щупальца в самые глубокие и затуманенные отделы его подсознания, на которых было построено все мировоззрение экспедитора, но к которым он никогда больше не хотел возвращаться.
Михаил стоял посреди огромного зеленого луга; не плоского и равномерного, но усеянного окопами, канавами и буераками; шрамами древних войн, канувших в забвение поколений. Пускай Кисейский был военным человеком и едва выбрался живым из пепла Кунерсдорфа, эти баталии были для него чуждыми и непостижимыми. Прошло слишком много времени, чтобы он заботился.
Но было кое-что еще. Кое-что личное, связывавшее сыщика с этой безмолвной лощиной так же прочно, как дюжины неспокойных душ, воющих из ее канав и окопов. Знакомый и страшимый голос, шептавший ему на ухо одну и ту же фразу снова и снова:
«Как бы тебе ни было страшно… – хрипел он, – твоя голова всегда должна оставаться холодной…»
На многие километры в лугу не было ни одного деревца или камня, за которым мог бы прятаться этот человек, но экспедитор всегда чувствовал его за своей спиной. Он всегда мог ощущать его кровь в своих жилах.
«Запомни, Миша… никогда не теряй бдительность».
Кисейский открыл глаза.
Совсем недавно эта мягкая и теплая кровать принадлежала Фекле, и Михаил даже успел отвыкнуть от нее после нескольких ночей, проведенных на ковре. Но искренне сыщик не отдавал ни одному из спальных мест предпочтения, ведь они чувствовались одинаково некомфортными для него. Хотя, скорей всего, некомфортным было его собственное тело. Да, старый экспедитор с военным прошлым никогда не мог позволить себе жаловаться на боль, усталость или даже ранение. Он не охал и не стонал, когда его кости начинало ломить, а мышцы ныли от излишних нагрузок, но это не означало, что Михаил не испытывал всех этих неприятных чувств.
Он просто не давал другим людям знать о собственной человечной натуре. Слабости и искренние чувства Кисейский доверял лишь одному человеку, с которым был знаком уже четыре года и преодолел множество передряг.
Игнорируя скрежещущую боль в суставах, сыщик поднялся с кровати и прошел в ванную, начав пристально наблюдать за своим уставшим, небритым лицом в зеркале. Михаилу было тридцать восемь лет, и в наши дни многие думают, что жизнь только начинается в этом возрасте, но в былые времена пятидесятилетний мужчина считался долгожителем. Эпидемии, голод и неразвитая медицина делали долгую и приятную жизнь недостижимой мечтой, и с каждым годом Кисейский чувствовал это все сильнее.
Угрюмо прищурившись, он провел пальцами по «гусиным лапкам» по бокам своих глаз, безрезультатно пытаясь выпрямить морщины. Взяв себя за небритую челюсть, Кисейский тревожно скрипнул зубами, обнаружив на скулах несколько седых волос. С детства он страдал легкой формой лейкотрихии или полиоза, генетического заболевания, которое усеивало длинные каштановые волосы сыщика тонкими и едва заметными седыми прядями. Михаил никогда не переживал из-за своей маленькой особенности, ведь знал, что его организму просто недоставало пигмента.
Но настоящая седина пугала экспедитора, напоминая о неминуемой и нарастающей слабости, уязвимости и, конечно, смерти. И, что самое тревожное, Кисейский никогда не смог бы отличить подлинную седую прядь от мнимой, вызванной полиозом, ведь и тех и других становилось все больше.
Подойдя к зеркалу в один день, больше всего на свете отважный сыщик боялся увидеть в отражении немощного старика, который не может помочь не только другим, но и даже себе самому. Тяжело вздохнув, экспедитор вцепился в ванную полку и повис над сухой раковиной, закрыв глаза длинной челкой, чтобы не смотреть на себя.
Кисейский знал: не только его тело, но и душа нуждалась в отдыхе.
***
Южный корпус ЗЫБИ был известен среди постоянных гостей симпозиума как неформальный центр всех выставок и развлекательных мероприятий научного комплекса. В подробности Матрену посвятил доктор Ратишвили, упомянув, как ему нравится посещать павильон китовых скелетов. Именно поэтому единственная и самая верная напарница, ученица и лучшая подруга Кисейского подсчитала, что это место отлично подойдет Михаилу, чтобы взять выходной и расслабиться.
Смирнова часто сбрасывала рабочий мундир, когда ходила в трактир или просто гуляла по набережной, но Кисейский, казалось, сросся со своей формой, которая стала его второй кожей за столько лет службы. Поэтому строгому экспедитору было так дико снять свой именитый зеленый мундир для похода в галерею павильонов. Матрена предложила ему сделать это, и сыщик нехотя согласился, пускай его ударный мушкет все еще болтался в кобуре у ремня.
– Я очень благодарна, Михаил Святославович, – тепло проронила сыщица, шагая рядом с экспедитором, – что вы искренне признались в своей усталости. Сказать честно, – она нервно усмехнулась, – мне и самой становится не по себе от такого огромного количества откровений и загадок, которые засыпают нас с головой…
– Это точно, – вздохнул Кисейский. – Морские чудовища, заговоры и секретные общества. От всего этого сруб поедет у любого неподготовленного человека, но и мы не железные.
– Что есть, то есть! – согласилась протеже. – Вы всегда говорите, что нужно уважать свои потребности, чтобы добиваться от организма желаемых результатов!
– Я… – удивленно запнулся Кисейский. Он действительно так считал и жил по этому принципу, но не помнил, чтобы делился им с Матреной. Должно быть, сыщик упомянул это вскользь один или два раза и забыл, но Смирнова помнила его слова до сих пор. Это заставило гордую и смущенную улыбку вытянуться на лице наставника. – Да… точно.
Наконец, Волхвы пороха остановились в центре галереи павильонов, окруженные палитрой экспозиций. Расширенная выставка хронографов, парусов и революционных систем рулевого управления, вернисаж морских гадов, законсервированных в спиртовых банках и коллекция сверкающих бронзовых гарпунов. Шведский стол знаний и изумления предстал перед Кисейским, но его взгляд остановился на одном павильоне; не из любопытства, а язвительной антипатии.
«ВЫСТАВКА ИНДУСТРИАЛЬНЫХ ЧУДЕС ПРОФЕССОРА ТАРЕНТСКОГО» – кричала серебристая вывеска над входом в зал, трясущийся от тиканья шестерней и рокота паровых двигателей.
– Мне кажется, – ядовито усмехнулся Михаил, – я знаю, куда хочу пойти в первую очередь.
– Индустриальные чудеса? – Матрена удивленно почесала затылок, помяв свой пестрый платок. – Но мне казалось, вы не очень любите механику.
– Да, махины – это не мое, – признался Кисейский, напыщенно сложив руки на взъерошенном жабо своей рубашки, впервые не закрытой мундиром. – Но, раз я решил отвлечься от дела, почему бы мне не… – он раздраженно закатил глаза, словно сам не верил, что говорил, – узнать пару или тройку вещей про механику?
В тот момент взгляд Матрены засиял от радости. Девушка была счастлива, что ее закостенелый наставник решил погрузиться в пучины неизвестности и разобраться в теме, которою так давно отвергал без видимой причины. Ей всегда нравилось наблюдать за тем, как кругозор Кисейского расширяется, ведь вскоре новое увлечение обязательно приносило ему искреннее удовольствие.
Так Смирнова приучила наставника к зерни, азартной крестьянской забаве, в которую любила играть, когда жила в деревне.
– Я думаю, – тепло улыбнулась мещанка, – это – замечательная идея, Михаил Святославович.
***
Атмосферная паровая машина Ньюкомена, огромное устройство для откачки воды в шахтах высотой с трехэтажный дом, едва не скребла потолок павильона, перегоняя окрашенную жидкость из стеклянной бочки для демонстрации. Гора сложных механических часов громко шла вразнобой неподалеку от публичного полигона ткацких станков и арифмометров, где люди могли подержать и опробовать дивные устройства. Рядом с каждым экспонатом стояли мольберты с чертежами, разобраться в которых мог только человек, плотно замешанный в инженерном деле.
Это место было построено изобретателями для изобретателей, но Матрена получала от экспозиции не меньше удовольствия, пускай не знала про ее тему почти ничего.
– Диво! – восторженно ахнула девушка, ткнув пальцем в самовар, который крутился на платформе из двух шестерней и разливал чай по нажатию рычага. – Только посмотрите, сколько тут этих пыхтящих железок! Видно, что они были построены руками человека, но все как живые!
– Точно… – неловко протянул Кисейский, не до конца понимая, раздражали его гудящие и жужжащие монстры или пугали. – А я еще что-то про навороченную дверь бухтел…
Когда Михаил носил служебный мундир, его широкие плечи и горбатая спина заставляли сыщика напоминать грозную каменную стену, но теперь он больше смахивал на промокшего енота. И Матрене нравилось это, ведь так ее наставник – хищный, агрессивный и непреступный как огнедышащий дракон, – наконец, казался проще и уязвимее.
Плюс, – и сыщица боялась не то что говорить, но даже думать об этом слишком громко в присутствии Михаила, – он казался ей очень милым, когда снимал мундир. Так его лохматая голова выглядела больше на контрасте, из-за чего Кисейский напоминал все того же енота, которого непоседливые дети впихнули в кукольную кружевную рубашку ради забавы.
– Наверное, – задумалась Смирнова, – нам стоит разделиться и узнать больше о разных механизмах, а потом встретиться на выходе и поделиться впечатлениями о любимых! Что скажете?
– Мне нравится! – заинтересовано кивнул Михаил. – Только смотри, чтобы твои патлы не заживало шестернями, я не горю желанием тебя оттуда вытаскивать!
– Хорошо, – громко засмеялась мещанка, заведя за плечи свои длинные черные волосы.
Кисейский часто сравнивал их с каскадом изогнутых кинжалов или подранным плащом воеводы у себя в голове и всегда искал повод, чтобы встать ближе, потому что ему нравился их запах. Матрена практиковалась в перезарядке ударного мушкета почти каждый день, поэтому ее руки и волосы всегда отдаленно пахли порохом, как бы она их ни мыла. Этот факт делал образ отважной воительницы, которая смогла выбраться из ямы отчаянья вопреки всем трудностям и лишениям, еще ярче в голове Михаила.
Матрена знала, что ее наставник увлекался рисованием даже во внерабочее время. Но Кисейский никогда не рассказывал девушка о секретном кармане своего походного погребца, где он держал все ее графитовые портреты, которые получились достаточно хорошо. В которых сыщик сумел отразить всю силу и величие боевой подруги, которые считал ее лучшими качествами.
– Только, пожалуйста, – воскликнула Матрена, – не занимайте голову расследованием сегодня! Вы заслуживаете настоящего и полноценного отдыха!
– Хорошо, – кивнул экспедитор с лояльной улыбкой, – я понял, спасибо.
Волхвы развернулись друг к другу спинами и зашагали в противоположных направлениях, словно сражались на дуэли.