Призраки Петрограда 1922—1923 гг. Криминальная драма. Детектив
- -
- 100%
- +
Кондратьев взял бумаги, вперив взгляд в машинописный текст.
– Хмм, без мокрухи, в благородного играет…
– Леваки-эсеры очень часто под маской политиканства скрывают обыкновенный разбой! – заметил Суббоч.
– Согласен! Они по началу все за идею, да только все равно потом в крови пачкаются.
– Главное, ты погляди, какая дерзость: оставляет всем карточки, мол, свободный художник Леонид Пантелеев! – Петержак вскинул указательный палец вверх.
– Славы ищет, – заметил Кондратьев.
– И не только, – добавил Шуляк.
– Среди бела дня?! При хозяевах практически… – сокрушалось начальство. – Так! Надо поймать.
Оперативка закончилась. Все разошлись по кабинетам.
«Что-то здесь не так?» – закралось в Кондратьеве, он крепче сжал папку.
Мысли его были теперь только что о Леньке Пантелееве и его банде.
Он вышел на улицу. Закурил. В голове уже были некоторые догадки: «Преступники знали, куда шли: хозяева им открывали двери. Они прекрасно ориентировались, так как в квартире погрома не обнаружено. Значит, они уже знали расположение тайников. Значит, есть наводчик. Наверняка и не один».
– Здорово, начальник, – ядовито прошипел мимо идущий ширмагал с конвойными.
– Иди-иди! – те подтолкнули его прикладами в спину.
Вдруг внимание инспектора привлек жалобный скулеж. Это вывело его из раздумий. Звуки участились. Сергей Иванович прошел вдоль управления, завернул за угол – никого. Вернулся, опять прикурил. Опять скулеж. На сей раз где-то из-под земли. Сыщик обошел здание, наклонился – что-то есть, запах падали. Полез в подвал, да зацепился за гвоздик. Треск.
– Ах ты ж, любимая рубаха пропала!
Во тьме и сырости он разглядел абрис дохлой дворняжки. Рядом с ней скулил голодный щенок. Наверняка остальной помет уже разбежался. А этот преданно ждал. А чего ждал?
– А ты чего не ушел? Смерти, што ль, дожидаешься? – спросил, поднимая щенка на руки, Кондратьев. – Кобель, значит.
Он погладил пушистого. Щенок облизнул его руку. Кондратьев завернул в пиджак пушистого и вернулся в управление. В кабинете его дожидался Шуляк.
– Василий, смотри на «новобранца».
Кондратьев выпустил щенка.
– Молочка бы…
– Сергей Иванович, ты ли это? Зачем зверя приволок?
– Поживет у меня, пока не окрепнет, а потом видно будет, может, отдам в служебное собаководство, – ликовал Кондратьев.
– Ох, смотри, напрудит тебе ушастый, будешь знать.
– Не напрудит. Я назову тебя Завет, – радостно сказал Кондратьев щену. Тот уткнулся мокрым носом в его ладони.
– Завет, Завет, дай лапу, дружочек.
Щен положил лапу на руку инспектора.
– Вот увидишь, не одно дело раскроем с ним! Вот что я скажу, Василий. Здесь по делу Леньки Пантелеева без науки, ох! не обойтись.
– Из кого группу сформируешь? – спросил Шуляк.
– Из самых сильных, Василий, из самых сильных.
«Изо дня в день люди живут, совсем не замечая, что где-то рядом уже существует опасность. Петроград – город призраков. Странно, с одной стороны, он скрывает в своих каменных закоулках опасных для общества элементов, с другой, дает нам шанс их разыскать», – думал Сергей Иванович. Они вышли с Заветом на улицу. В лицо дунул резкий ветер с залива. Мерцающая луна с бледным светом хозяйничала на темном небосклоне. Быстро бежали по черному небу призрачные волокнистые облачка.
Ветер дул с такой силой, что у него перехватило дыхание и кровь застыла в жилах. Порывы пронизывающего ледяного воздуха, казалось, смели с улиц всех прохожих. Ему показалось, что он не видел никогда прежде эту часть Петрограда столь пустынной, город-мираж, город-туман. Кровавый город.
«Когда-нибудь закончится это смутное время?» – спрашивал он себя.
А вместе с тем ему хотелось, чтобы все было вокруг совсем иначе; никогда он не испытывал острого желания видеть и чувствовать людей, поскольку Сергей Иванович не мог отделаться от мучительного предчувствия какой-то беды. «Интересное дело! Мне нужно исключительно дело!» – часто повторял он себе.
Колодезный двор оказался весь продуваемый сквозняками. Посредине его Сергей замер в легком оцепенении. Завет густо зарычал на кого-то невидимого. Они будто бы стояли на изломе времен. Сыщик и собака. Призраки прошлого всплывали отовсюду, из темных дворов, тянулись к ним, умоляя о помощи. Мечущиеся тени «Кровавого города». Свидетельницей им была лишь луна. Сейчас она косилась на всех проклятых своим одноглазым оком. Ее суровое пламя обжигало их души.
Кондратьев чувствовал их боль на себе, в сердце его неистово заколотилось. Он поймал себя на мысли, что ему невыносим этот мир полный бед и страдания. Он должен остановить бандитский произвол. Навести прядок.
Звезды уже сияли на чистом небосводе, умиротворились.
«Настанет время – и в обществе не будет места преступнику, а для преступления повода! – думал Сергей. – Какой ценой?» – пронеслось у него в голове. Будто кто спросил грустным басом.
– Ценой жизни! Свою не пожалею! – сказал он вслух.
«Ценой многих… жизней», – стал ответ.
Сергей Иванович еще постоял немного, погладил Завета. Они пошли домой.
Черный силуэт выплыл из ниоткуда, и сиплый голос спросил:
– Дашь закурить?
Ленька вздрогнул, то был Белов.
– Что, совесть заела?
– Фу ты, Белка, испужал!
– Че мутишь?
– На звезды любуюсь…
– Ну-ну, смотри шею не сломай, на звезды пялимшись… я в твои годы тоже пустяковиной маялся.
– Для меня это не пустяк, – огрызнулся Ленька, наблюдая за витиеватым танцем дыма папирос. – Хочу завязать, может, не мое это…
– А, вот оно что? А чем заняться удумал?! Какой пригодностью наделен? – не дожидаясь ответа Белый закашлялся.
– Не знаю, выходит, с «поезда» и не сойти мне… – растерянно ответил Ленька.
– А ты как думал?
– Нечестным путем к нам деньги эти приходят… и уходят так же… глупо все.
– Как, Леня?
– Никакими высокими целями мы наш разбой не оправдываем… Вся наша добыча то и дело уходит на продажных женщин, пьянство или марафет.
– Это всегда так, Леня. Волк не может есть траву. Если ты живешь в «этом», знать, «это» в самом тебе.
Белка замолчал. Видимо, обдумывал дальше речь наперед.
– А тебе известен кураж маза? Когда до последнего вздоха готов убивать, крошить, душить, дабы завладеть и отнять «награбленное»? Думаешь, я с тобой церемонюсь из-за того, что скрад делим? – Маз рассмеялся. – Не могу я спокойно смотреть на жизненную несправедливость! Ну тошно мне от одной мысли, что у них все, а у меня шиш! Мы с тобой справедливости ради тот мир меняем, Ленька… А что нам силу дает, знаешь?
Пантелеев долго молчал.
– Прав-да! Правда нам силу дает! На нашей она стороне!
Они постояли еще немного на улице.
– Пойдем, что обскажу, есть маза…
Зашли в злачную парадную близ Сенного рынка, на Таировом дом 3. Там собиралась шумная компания, праздновали успешно сбагренный слям у меховика.
И на блатной малине стоял дым коромыслом, рекой лился самогон, и марочные вина пьянили испарениями в бокалах. Кто-то с азартом резался в карты. Пьяная Машка, как умела, пела залихватскую песню:
– Прозвенели три звоночка, и затихло все вдали,А чекисты этой ночью на облаву к нам пошли,Оцепили все квартиры, по малинам шелестят.В это время слышно стало: где-то пули просвистят.Как на этой на малине мой Фартовый отдыхал,Леня, Ленечка, родимый – звуки те он услыхал…Ленькина маруха отплясывала. Задирала бархатистое платье, оголяла то одно, то другое плечико, вызывая тем самым к своей персоне недюжинный интерес. Потом заложила пальцы в рот и засвистела. Оступившись, попятилась, завалившись на мазурика. Потом пила на брудершафт с Варшавой. Тот сидел в ее лисьем манто, густо раскрасневшийся, играл на баяне. А в дверном проеме стоял Ленька, скрестив руки у себя на груди. Взгляд у него был страшный. «Ну что это такое?!» – думал он про себя… Когда Мими обернулась, он только пригрозил ей кулаком.
– Любимый! – нежно шепнула она Леньке, увлекая за собой.
Они лежали в постели и курили. Мими начала очередной рассказ. Ленька не слушал ее больше. Его мысли занимала маленькая страстная Валя Цветкова, наводчица.
«Наверное, нам пора расстаться, Мими», – чуть было не сорвалось у него с языка
Полился пьяный монолог: опять про великосветского доктора, так-сяк, тот, мол, задумал развестись, а потом на ней жениться. И что хоть не встречаются они две недели как, но наверняка он весь в тоске, очарован ею.
«Валя хорошая бабенка».
– А каждый день цветочки мне шлет, красные пионы.
– Какие еще шпионы? – аж передернуло Пантелеева.
– Ты меня слушаешь?
– Угу.
– … а на квартире он еще и практикует.
– Ты говорила.
– Намедни прислал мне камею с бриллиантинами. Вот, погляди. – И она потеребила блестящий подвес ноготками.
«И эта туда же. Все вы, бабы, видать, одинаковы».
Мими наблюдала за реакцией Леньки. Он уставился на нее безразличным, холодным взглядом, затем молча потушил сигарету о серебряную пепельницу и повернулся на другой бок.
– И что? Ты ничего не скажешь?
Она стала теребить его за плечо.
– Разберемся мы еще с твоим «фармакопеем»!
– В каком смысле? Что ты собрался делать, Лень?
– Разговор окончен. Ложись спать.
«Завтра проследим за твоим докторишкой», – подумал Пантелеев и с этой мыслью уснул.
12. Недобитый аристократ
Доктором Грилихисом называли преклонных лет интеллигента в очках, с огромным носом. Среди соседей в доме на Большой Морской пользовался доверием и уважением. Все знали, что к доктору ходила лечиться теперь вся элита Петрограда. Так, могли постучать и позвонить запоздалые пациенты и среди бела дня, и поздним вечером.
Доктор Грилихис был целиком и полностью убежденно ярым поклонником и служителем богини Гигиеи. И в кабинете, где он вел приемы, стояло много пузырьков и склянок с микстурами, разного рода порошками, коими он щедро одаривал своих страждущих хворобцев за миллионы рублей.
Жена его, Марта, была весьма упитанной, но активной особой. Постоянно улыбалась и подбадривала своим свежим и опрятным видом всех остальных.
Хозяйство она вела рачительно. И горничная их постоянно что-то да убирала под недовольное фырканье Марты. Дело в том, что госпожа Грилихис заставляла бедную постоянно смахивать пыль, причем там, где ее и в помине не бывало. Однако Марте виделась кругом пыль, и пыль, и еще раз пыль!
Таким образом, доктор творил в атмосфере полной стерильности и единовластия.
Он жил в неге и довольстве, обласканный, словно молодой теленок.
Марта потчевала его кухонными шедеврами, над ними трудился сам шеф «У Дофина». Стол украшали и спелая ароматная дыня, и свежая рыба, только что привезенная с Сытного, ягненок под стопамятным беарнским соусом, и откормленная пулярка в виде фрикасе, и превосходный дымящийся картофель а-ля рюс. В дополнение к этому ежедневному рациону доктор выпивал полбутылки прекрасного семилетнего Cоte-Rotie. А госпожа Грилихис пригубляла шартрез под недовольное пыхтение мужа.
И так, он смотрел равнодушно из-под золотого пенсне на всех обитателей своего дома. Так было изо дня в день за обедами, ужинами и прочими семейными заседаниями на свою изрядно старившуюся супругу, краса которой, словно роза, сбрасывала лепестки на его глазах.
Иногда он беспощадно колотил кулаком по столу, требуя от Марты невесть чего, гневаясь по всяким пустякам.
Тогда Марта надевала маску святой наивности, на лбу выступали испарина и две борозды морщинок, выдававшие в ней волнение. Но полуулыбка все равно украшала ее кругленькое личико.
Она поправляла тронутые живыми сединами волосы. И отправлялась на кухню ждать «смены погоды», отсиживаясь там часами, как загнанная мышь.
Таким образом, брак их зиждился только на благочестивом терпении жены и не давал трещины лишь потому, что Марта целиком и полностью положила себя на жертвенный алтарь супружеского долга и фармакопеи, которую ревниво исповедовал ее муж.
Но все изменилось, во всяком случае, так начинал считать доктор, принимавший у себя одну молодую особу – Марию Друговейко-Левицкую.
Доктор находил в ней весьма приятный и симпатичный, даже красивый, тип женской особы.
Необычайно цветущая и здоровая с виду брюнетка теперь занимала все его мысли. Он даже отложил свой многолетний труд по медицине под кодовым названием «Гран Фарма», обрывая свой труд на полуфразах.
И теперь между приемами из комнат он вовсе не выходил к домочадцам, все больше стараясь прогуляться по набережной Екатерининского канала один или в компании молодой пациентки.
В компании Мими он будто молодился на глазах. Ее игривый нрав и спесь внушали ему полнейшее доверие. Животное довольство и простота, с коей Марьюшка ела, пила шампанское и ронское вино, все более очаровывали доктора.
Как Мари улыбалась, кокетничала, распаковывая незатейливые его подарки. Все влюбляло в ней научного светилу.
Хотя не было общих тем у них для разговоров, и доктор все больше молчал. Зато полюбовница в его обществе тараторила без умолку. И это доктора чрезвычайно занимало. В конечном итоге все его мысли занимала не медицина, а молодая особа. Доктор от подобных смятений чувств даже скинул в весе. Однажды обнаружив, что влюбился, он решил окончательно уйти от жены. В голове вольнодумца свербел один вполне естественный вопрос: а где же они будут жить с Мари? Квартирка-то казенная. Тогда проносились шалые мысли о том, что следовало бы сплавить куда-то и без того надоевшую Марту. Но как? И куда? Эти самые вопросы, так больно терзавшие его весь весенний вечер, и вечер до того, ровным счетом никакого выхода не имели. Напряжение нарастало.
Сказать обо всем любезной жене он так и не решился за очередным роскошным ужином. Не притронувшись к еде, он отправился в свои покои, сославшись на «недомогание».
Был уже поздний час, около десяти, наверняка жильцы уже все спали и доктор бы не открыл. Но открыла Марта, госпожа.
Для того чтобы отвести подозрения и не привлекать внимание постовых, было решено пойти втроем, один как бы разыгрывал раненого, двое других должны были ему помогать идти. Для этого группа злоумышленников устроила маскарад. Ленька забинтовывал себе руку, Пан макал бинты в красные чернила. В темноте ранения выглядели удручающе. Пан нервничал: у него была дурная привычка – постоянно грызть ногти. Поэтому в красном измазался и сам он. Все было более чем естественно.
Итак, Марта Грилихис доверчиво открыла дверь.
– Подождите, Марк Самуилович, вас сейчас примет. – Но, не дождавшись ответа, повернулась было по направлению спальни мужа, как вдруг сзади щелкнул взведенный курок.
– Мадам, ведите нас прямо в вашу сокровищницу. Спорим, и для нас найдутся там богатства, – указал Ленька.
Хозяйка дома остановилась как вкопанная. Она не знала, как ей поступить. В коридоре показалась головка работницы в белом накрахмаленном чепце. Служанка при виде мужчин с пистолетами завизжала, как свинья на скотобойне.
На шум вылез сам Грилихис. Растирая припухшие от бессонницы веки и водрузив очки на нос, ахнул!
– Кто ви, господа?
– Вам привет от Мими! – негодуя прошипел Ленька, увидев тщедушного старика.
«Еще и спала с ним, шкура!» – Фартовый прищурился, в голове у него всплыла непристойная сцена. Он вспомнил Мими, такую игривую, прошлой ночью, ее упругие изгибы – и рядом вот такого старика, с трясущимися руками и дряблой плотью. Хоть и облаченный в шелковую рубашку и атласный халат, он смердел старостью и тленом.
– Я вас не понимать, какой «Мими»? – И Грилихис уставился на него своими маленькими бесцветными глазками.
– Еще как! Любишь молоденьких бикс, папаша?! Мария Друговейко. Фамилия о чем-то говорит?
Доктор стал пунцовым от испуга.
– А вот это сейчас полюбишь?! – И, не сдержав ярости, он треснул старика браунингом наотмашь. Тот повалился на пол, захрипев.
– Бей в доску паскудника! – заорал Пан.
– Постойте! – Вдруг оторопевшая Марта вскрикнула. – Забирайте все, что хотите, и уходите отсюда. – Она показала рукой на несгораемый шкаф подле зеркала. – Цифры: 4, 9, 7… – Марта вымолвила эти цифры, сжала губы и, побледнев, оперлась одной рукой о стенку, другой схватилась за сердце, будто бы оно готово было выпрыгнуть из груди, а она его придерживала.
– Что вы? Госпожа… – завопила служанка, но не успела завершить фразу, ей связали руки, а рот по традиции заткнули кляпом.
– Да я сейчас милицию вызову! – запищал Грилихис уже без акцента. – Да как вы смеете, сволочи!
Фартовый рассвирепел. Он начал обильно покрывать лицо и голову доктора тяжелыми ударами. Тот тщетно прикрывался окровавленными руками. Они на глазах превращались в инородное месиво. Доктор терял уже много крови и был уже без сознания.
Звуки смешались. Они неимоверно растягивались, а потом резкий хлопок. Все смерклось. Ничего не осталось.
Марта, до смерти любившая своего супруга, подползла к его окровавленному челу, когда грабители ушли с доверху набитыми сумками. Рядом валялось разбитое золотое пенсне. Тело доктора уже давно остыло.
Марта начала нежно гладить супруга по голове, по волосам с запекшейся кровью, которая склеила их и уже высохла.
Госпожа тихо запела, покрывая поцелуями лицо мужа, как вдруг в ее груди что-то сильно сжалось. Сердце будто бы сделало несколько оборотов в невесомости, пронзила острая боль, словно ножичек, складной и острый, впился, в глазах зарябило, зажгло и разом оборвалось.
Из глаз горничной градом лились слезы, когда та пришла в себя. Она выла изо всех сил, пытаясь избавиться от кляпа и веревок. Бесполезно, просто бессвязно мычала. Через некоторое время неладное заподозрили соседи. Когда они ворвались в квартиру, несгораемый шкаф был открыт, а все имеющиеся в нем драгоценности исчезли. В углу лежала связанная домработница и хрипло мычала. Посередине комнаты на желто-голубом ковре в стиле Луи Каторз лежал в луже собственной крови доктор. Он был так мал и беззащитен, словно младенец. Его обнимали окоченелые руки госпожи.
13. Белая Чума
Яшка Вольман сидел в основном за спекуляцию. Неоднократно его пытались «перековать» в исправительных учреждениях. И по-видимому, небезуспешно. Последний раз его завербовали и отпустили.
Вольман опять принялся за старое, да поразмашистей.
Его любили во многих компаниях. Особенно он ценился еще и потому, что мог достать практически любой наркотик.
Гашиш у него был отличного качества. Его предпочитала больше дворовая шпана. В основном поставлял он ее им в самокрутках. Просил недорого за «баш». Морфин, кокаин, опиум – вот неполный список того, что мог раздобыть Яшка Белая Чума.
А называли его так за серо-белые как бы навыкате рыбьи глазищи и бледную кожу притом. Вид у Яшки был, мягко говоря, далеко не презентабельный, болезненный. Однако на это мало кто обращал внимания. Белого Чуму ждали все.
Порою, после налетов, внешняя обстановка банды угнетала и ее атаманов. Да мало ли бомондов, демимондов пыталось забыться в наркотическом плену. Мазы разных мастей были не исключением.
Хотя многие просто предпочитали крепкий алкоголь, несмотря на моду. И во время «сухого закона» страждущих, как ни странно, становилось все больше, как, впрочем, и самого алкоголя. На всех хватало.
Водка теперича забвения не приносила и Фартовому. Захотелось испробовать чего-то эдакого. С Яшкой Вольманом зазнакомились через Белку, и вот как это было. Гудели теперь все чаще у «самочинщика», как всегда, на хазе у Белки, близ Сенной, собралась большая компания. На сей раз бандиты отмечали очередной успех и меж собой делили добычу, состоящую, представьте себе, из платины, бриллиантов крупных каратов, колье и перстней и иностранных банковских билетов.
Фартовый мурлыкал с новой пассией, Цетковой, Басс, Корявый, Лидочка и Гаврюшка, Варшава, Климаков плюс банда Ваньки Белки – все пили и гуляли. Человек полста.
Шампанское и водка текли рекой. Под гитару пели песни. В минуты досуга играл на баяне Варшава. Корявый пиликал на гармонике, кто как мог развлекал блатных. Вот такой музыкальный ансамбль случился, и, пользуясь всеобщим разгулом, Варшава подсел к развязному Леньке.
– Фартовый…
Тот не обращал на него внимания.
– Фартовый! – На сей раз Варшава налил себе стопку для храбрости и потрепал его за плечо.
– Ну что тебе? – спросил атаман, отрываясь от Валькиных целований.
– Фартовый, отдай мне бабу… – В голове Варшавы загудело.
Тот свел брови.
– Безобразничаешь, мазута?
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Шамбары – комнаты, от (Фр., слова chambre).
2
Мамон – (жарг.) кошелек.
3
«Сэн-Жорж» – название сигарет с золотым ободком.
4
Ассор – так в начале прошлого века называли всех лиц кавказской национальности, произв., ассириец.
5
Зазульки – (разг.,) девушки.