Гой се, Локи!

Глава 1

Небо стояло низко, свинцом налитое, будто нависшее над землёй зеркало – глухое, бездонное, в коем отражались не свет и не надежда, но лишь усталость да пепельная тень погибших дней.

И вился под тем небом путь древний, глиной размокшей тяжёлый, меж холмов сизых, меж кочек и туч болотных. Колёса вязли в грязи, лошади сопели, и скрип, да хрип, да стук копыт – то был весь глас дороги. А ветер, пахнущий гарью и холодом, всё доносил из-за гор тонкий шлейф дыма – будто дыхание умирающего мира.

Там, за лесами чахлыми, тлел Кальдир – град великий, что пал не от меча врага, но по воле самой земли. За ночь едину обратился он в пепел и уголь, как щепа сухая в очаге судьбы.

И по пути тому, годами исхоженному, медленно тянулись две повозки. Одна – кузнецу Хагни принадлежала, другая – его соседу, лекарю северных кровей.

Телега Хагни скрипела, но держала верно; доска в ней была груба, да надёжна. На ней сундуки да мешки, железо и мука, а поверх – семья его: Инга, супруга тихая, взглядом усталая, но добром тёплая, и пятеро чад малых, что смехом звенели, словно жаворонки в поле.

А старший сын, Торрик, юноша крепкий, уже на пороге мужества стоящий, восседал рядом с отцом, вожжи крепко держа. Хмур был его лик, но глаза то и дело блуждали к другой повозке, где под серым плащом сидела девица Эрида.

Пряма спина её, руки тонкие, в пальцах трепещет кусок старой ткани – обрывок давних дней. Та привычка – от прошлой жизни, когда шить старалась она, да не ложилась нить в ладонь. Не к песням, не к травам, не к ремеслу душа её склонна была – ни в чём не являлся дар. И нарекли её в родной деревне неумехой. Смеялись люди, а женихов, кроме Торрика, не сыскалось. Прочие стороной обходили – страшились девы, что без дара, что в дождь не чувствует, в землю не слышит.

Теперь же всё минуло. Деревня сгорела, насмешки – в дым ушли. Осталась лишь дорога, холод да ветер да взгляд Торрика, что на ней не задерживался.

Хагни, поправляя ремень на груди, обернулся к сыну:

– Держи ровнее, – молвил он негромко, – глина скользка, гляди, не свались в ров.

– Ведаю, – коротко отозвался юноша, не поднимая взора.

Эрида же вздрогнула, коли ветер пронзил вдруг серый простор, и зыркнула на запад, где над лесом возносился чёрный дым.

– Не гляди, родная, – молвила мать её, Мара, положив ладонь тёплую на плечо дочери. – Что сгорело – не вернуть.

Мара была женщиной кроткой и сердцем чистой, лучшей знахаркой в округе. Но люди, что из дальних мест приходили, прозвали её ведьмой, и стали реже стучать в дверь их дома.

Эрида лишь кивнула, но взгляд её не мог оторваться от горизонта. Дым тот, тонкий да упрямый, будто шептал слова забытые – то ли песнь углей догорающих, то ли стон душ, оставшихся под пеплом Кальдира.

Телега встрепенулась на выбоине, и ткань, зажатая в пальцах, чуть не выскользнула. Серый лоскуток, потёртый да ничтожный, был ей дороже золота – память о первой рубахе, в коей мать учила её терпению и ремеслу. Тогда всё было светло – ровный шов, тёплый очаг, улыбка. Да пришёл пожар – и смыл всё.

С другой повозки донёсся голос Торрика:

– Остановимся ли скоро, батя?

– К сумеркам, – буркнул Хагни, взгляд не поднимая. – За лесом поляна будет, там и заночуем.

Дети кузнеца болтали и смеялись, споря, кто первым звезду узрит, – и звуки их, лёгкие, живые, вспарывали тишину, где даже птица не пела.

А с другой телеги лекарь северный, Рун именем, седой, с глазами, острыми как лёд, тихо насвистывал старую песнь Ашхейма. От повозки его веяло сушёной травой, дымом и далью. Время от времени он глядел на Эриду – не с жалостью, но с мудрым спокойствием того, кто смерть многократно видел и мир за ней познал.

Рун происходил из племени северного, что жило меж моря и чащи, в землях, где рассветы холодны и звёзды висят низко. Там, за снежным лесом, стоял Ашхейм – древний город, основанный варягами, приплывшими из-за волн морских.

Там же жила и младшая сестра Эриды – Калиста, дитя странное, что ещё в колыбели выделилось: глаза её видели то, что прочие не смели, а смех звучал, будто звон северного ветра в пустых долинах.

– Смотри вон туда, доченька, – хрипло промолвил Рун, указывая узловатым пальцем на дальний, в дыму утопающий хребет. – За теми горами стоит мой родной стан, Ашхейм зовётся. Там лес шумит, как море, а волны бьются о скалы, будто сердца живых.

Эрида прищурилась, но взору её открывалось лишь серое марево. Горы казались близки, да путь до них мог занять не день, не два – целую седмицу, если не больше.

– Твоя деревня, говоришь? – тихо спросила она, будто боясь нарушить покой дороги.

– Ага, – кивнул Рун, – деревня мала, да крепка духом. Люди там суровы, но честны. Каждый с детства знает своё дело: кто в кузне работает, кто сети в море кидает, кто травы сушит да настои варит. Не то что тут – где все в бегах, в страхе да в пепле.

Он на миг замолк, поглаживая бороду, что уже давно посеребрилась инеем лет.

– Там, – продолжил он тише, – Кровинушка наша, сестрица твоя живет. Калиста. Девка ясноглазая, смышлёная. Сказывали, что дитя особое – с рождения метку имела, руной похожую. Люди сперва радовались, мол, знак добрый. Да не знаю я, как выросла она.

Эрида слушала, не перебивая, с интересом слушая про младшую сестрицу. Не помнила она Калисту, девку увезли в Ашхейм каа только ходить научилась. Ветер тихо шелестел по дороге, где колёса вгрызались в глину. Небо нависало низко, будто само внемлёт их словам.

– А ты давно оттуда ушёл, батюшка? – спросила она наконец.

– Давненько, – вздохнул старик. – Когда матушка твоя пришла учиться к нам. Люба стала она, да и поехал с ней.

Повозка под ним заскрипела, и сухие травы, свисающие с борта, зашуршали, будто прошептали старое заклятье.

Сумерки медленно сползали на землю, и когда последние отсветы заката растаяли за спиной, дорога нырнула в тень густого леса. Воздух тут был иной – влажный, смолистый, с горьковатым духом хвои и старой коры. Ветки ели сходились над головами, образуя свод, похожий на низкий потолок древнего храма, где вместо молитв шептались листья и трещали сучья.

– Вот он, Ашхеймский бор, – негромко молвил Рун, придерживая вожжи. Голос его стал глухим, будто сам лес впитывал в себя всякий звук. – С этого места и начинается моя земля.

Эрида приподнялась, глядя вперёд. Дорога узкая, едва различимая в полумраке, шла между мхом да корягами, петляя, будто змея. Лошади ступали неохотно, фыркая и мотая головами.

– Густо тут, – шепнула Инга, прижимая к себе младших. – Будто и зверя нет.

– Потому как место старое, – ответил Рун, не оборачиваясь. – Тут прежде капище стояло. Люди жертвы клали, чтоб лес пощадил.

Торрик насторожился:

– А зачем просить у леса пощады?

Старик взглянул на него поверх плеча. Глаза его, в полумраке отражая тусклый свет луны, казались глубже, чем прежде.

– Потому что лес этот живой, парень. Не в том смысле, что растёт – а в том, что слышит, дышит и глядит. Кто сойдёт с тропы, того не сыщешь. Не волк утащит, не пропасть сглотнёт – сам лес возьмёт. Леший у нас не любит гостей.

Дети в телеге стихли. Только треск ветки под колесом нарушал тишину.

Эрида сжала лоскут ткани в ладонях. Ей почудилось, будто между деревьями кто-то смотрит – не зло, не добро, просто смотрит, без мига, будто вспоминает, кого она напоминает.

– А если всё же заблудиться? – тихо спросила она, не отрывая глаз от мрака.

– Тогда зови огонь, – ответил Рун. – Леший боится света. Но и свет нужно знать, какой разжечь. Не всякое пламя верно. Бывает, разожжёшь костёр – а проснёшься не у людей, а под землёй, в его чертогах.

Хагни хмыкнул, словно не верил в старые байки, но взгляд его тоже стал настороженным. Даже он чувствовал – не прост этот бор.

Ночь надвигалась плотнее, и луна, пробиваясь сквозь ветви, серебрила мох и корни. Казалось, дорога сама ведёт их, помня, куда нужно идти.

Лошади дышали тяжело, пар клубился над их мордами, а из глубины леса доносился тихий, едва различимый звук – то ли стук дятла, то ли далёкий шаг.

Рун поднял руку, остановив повозку.

– Не шумите, – прошептал он. – В этих местах каждое слово имеет уши.

И, будто в ответ, ветер прошёлся по ветвям, качнул верхушки елей, и где-то в стороне, за деревьями, мелькнул слабый зелёный огонёк – как будто кто-то затаился меж стволов, выжидая.

Эрида замерла, чувствуя, как мороз пробегает по коже.

Рун перекрестился по-северному, коснувшись груди и плеч.

– Едем, – тихо велел он. – Пока тропа сама нас держит, не свернём. А лешему пусть достанется лишь тень наша.

– А если все же утащит? – Торрик недобро нахмурился, расправляя плечи.

– В мое время только девок молодых таскал. —Рун пожал плечами, морщинистыми руками поглаживая кожаные возжи, – Мы их обычно откупали, да дорого он берет.

– Откупали? – переспросил Хагни, в голосе его прозвучала тень усмешки, но глаза оставались настороженными. – Чем же можно лесного купить? Монетой?

– Монетой, – Рун покачал головой, – не возьмёт. Леший цену знает и не всякая душа её потянет. Просит он не золото, а память. Сладкую, тёплую, самую дорогую. Отдашь – и будто жил без тех дней вовсе. Но иногда, просил он принести себе порося или выпить чего по крепче. Меда сладкого или браги.

Он помолчал, вглядываясь в густую зелень, где ночная тьма мешалась с лунным светом.

– Потому-то в Ашхейме ни один путник в лес без талисмана не входит. Всякий берёт с собой знак – ветку рябины, кусок угля с очага, или перо из ласточкиного гнезда. Без того леший дорогу спутает, а с тем – видит, что человек не из злых.

Эрида слушала, и лес вокруг будто отвечал его словам. Деревья стояли плотные, сочные, живые. Листья, даже под луной, сверкали зеленью – густой, как изумруд. Казалось, каждая ветка дышит. Мох светился мягким влажным светом, будто в нём прячутся искры, а из-под корней струился слабый пар – тёплый, тягучий, дышащий жизнью.

– Красивый, – выдохнула она невольно. – И страшный.

Рун кивнул.

– Так и должно. Всё, что по-настоящему живое, всегда немного страшно.

Позади телеги жалобно скрипнули, дети Хагни притихли. Воздух сделался густым, и даже дыхание коней казалось громким. Ветви елей низко свисали, местами касаясь плеч – будто сам лес хотел дотронуться.

Торрик, всё ещё держащий вожжи, бросил короткий взгляд в сторону Эриды:

– А если он и вправду выйдет? Этот твой леший. Что делать-то будем?

– Тогда, – сказал Рун спокойно, – молчать. Не глядеть прямо. И не звать по имени – своё имя тут сила. Леший любит соблазнять словами.

Он замолчал, и только треск сучьев под копытами да глухое дыхание ветра сопровождали их дальше.

Дорога шла всё глубже, поднимаясь и опускаясь среди елей. Луна теперь выглядывала лишь изредка, словно сама боялась заглянуть в чащу. А зелёный свет, что Эрида заметила прежде, мелькнул снова – чуть левее, у старого пня. На миг ей почудилось, будто там стоит кто-то: высокий, в плаще из листьев, и смотрит, не мигая.

Сердце у неё стукнуло сильнее.

– Батюшка… – начала она, но Рун лишь поднял руку, не оборачиваясь.

– Вижу, – сказал он глухо. – Не бойся. Лес смотрит, но не тронет, коли идти с миром.

Телеги двинулись дальше. И вскоре зелёный свет растворился, будто и не было его вовсе. Только мох под копытами стал ярче, будто впитал ту искру.

– Запомни, Эрида, – тихо произнёс Рун, глядя вперёд. – Ашхеймский лес не злой. Он просто древний. А древнее всегда ревниво. Не любит чужих шагов по своей памяти.

И будто в ответ, где-то далеко впереди, среди деревьев, зашумело – не ветер, не зверь, а сам лес, качая вершинами, загудел низко, словно море у берегов северных.

Всё вокруг ожило. Листья дрогнули, лошади фыркнули и пошли бодрее, будто кто-то впереди указал им путь.

Эрида тихо перекрестилась по-материнскому обычаю и впервые за долгие дни почувствовала – не страх, а странное, непонятное спокойствие.

Словно сам лес признал её.

Лес становился всё плотнее, ветви над головами сплетались в купол – зелёный, мерцающий, будто сотканный из дыхания самой земли. Воздух густел, и казалось, что каждая ель, каждый корень дышит и шепчет что-то на древнем, непонятном языке.

Эрида сидела тихо, глядя вперёд, пока вдруг не заметила – между ветвями, где лунный свет касался мха, мелькнуло нечто.

Сначала ей почудилось, будто просто тень. Но потом – движение.

Фигура.

Меж деревьев стояло что-то – высокое, человеческое, но не совсем. Тело тонкое, будто вытянутое из самой древесины, кожа – как кора старого дуба, а вместо волос – ветви, увитые лишайником и сухими листьями. На месте глаз – два янтарных света, глубоких, спокойных.

Эрида судорожно втянула воздух.

Фигура смотрела прямо на неё.

На миг ей показалось, что человек-древо поднёс к губам длинную руку, словно прося тишины. И в ту же секунду всё вокруг замерло: ветер стих, даже лошади перестали дышать. Лишь сердце Эриды билось так громко, что она почти слышала его стук.

– Батюшка… – прошептала она, но Рун будто и не услышал – взгляд его был устремлён вперёд.

– Не оборачивайся, – тихо сказал он. – Видеть можно, говорить – нельзя.

Она кивнула, сжав лоскут ткани в ладонях. И когда, не выдержав, взглянула снова, того существа уже не было. Только ветви чуть качались, словно кто-то невидимый прошёл меж них.

– Леший, – шепнул Торрик, обернувшись через плечо, но Рун покачал головой.

– Нет. Старший. Страж. Он редко выходит, если путь чист. Значит, нас пустили.

Через какое-то время деревья начали редеть. Лес, как живое тело, выпустил их из своих объятий. Тени рассеялись, и впереди забрезжил мягкий свет.

Воздух стал свежее, и запах хвои уступил место аромату дыма и тёплого хлеба.

Перед путниками открылся вид на долину – тихую, укрытую от ветров. Среди зелёных склонов стояли низкие дома из камня и дерева, крытые дерном, а над ними тянулся тонкий дым очагов. Где-то журчала речка, и слышался лай собак.

– Приехали, – сказал Рун, выпрямляясь в седле. Голос его стал мягче, почти домашним. – Ашхейм.

Хагни выдохнул с облегчением, потирая плечо.

– Ну, слава всем богам, хоть земля под ногами людская.

Они спустились с холма, и вскоре телеги покатились по утоптанной дороге, ведущей к первому двору. Люди, что встретились им навстречу, смотрели настороженно: женщины в шерстяных накидках, старики у плетней, мальчишки с ведрами. Но как только глаза их падали на Руна – они склоняли головы, кто-то крестился по-северному, кто-то просто отступал в сторону.

На краю деревни, у высокого дуба, стоял дом из светлого камня. У ворот их ждала женщина. Высокая, сухая, с волосами цвета инея и глазами, зелёными, как мох под луной. На плечах – плащ из волчьего меха, а на груди висел диск из меди, в котором играло солнце.

– Матушка, – тихо сказал Рун, спускаясь с телеги. В голосе его впервые за долгое время прозвучала мягкость. – Гой се, матушка.

Старшая жрица Норд выглядела так, будто сама земля вылепила её из корней, камня и ветра.

Седые волосы, тяжёлые и густые, были заплетены в две длинные косы, перехваченные у основания чёрными ремешками. Лицо – в глубоких морщинах, словно трещины древней коры, по которым легли чёрные знаки – руны, выжженные не рукой человека, а самой судьбой. Один глаз её был мутен, словно застекленел, а второй – пронзительно светлый, живой, внимательный, как у волчицы, чуявшей ложь за версту.

На ней было зелёное платье цвета старого мха, поверх – плащ из грубой шерсти, отливающий бурым и болотным оттенком. На груди – застёжка в виде солнца, почерневшая от времени. От неё веяло чем-то первозданным – тишиной древнего леса, где ни человек, ни бог не осмеливались ступать без разрешения.

Когда она говорила, голос её был хрипловат, но в нём звучала сила – как в ветре, что гнёт вековые ели. И даже те, кто считал себя смелыми, не решались смотреть ей прямо в глаза.

– Гой се, Рун, – произнесла она, и голос её был глубок, как земля после дождя. – Я знала, что ты вернёшься. Лес прошептал о тебе ещё утром.

Она перевела взгляд на путников, остановившись на Эриде. Её глаза сузились, будто она увидела что-то большее, чем просто усталую девушку.

– А это… – Норд медленно подошла ближе. – Кровь твоя?

– Дочь старшая, – кивнул Рун. – Матушка, город наш сгорел, здесь хотим теперь жить.

– И то верно. – женщина кивнула, – Заходите. В доме места мало, но всем место найду, всех накормлю. – Норд отступила в сторону, распахнув дверь, скрипнувшую так, будто жаловалась на чужие шаги.

Внутри избы пахло травами, воском и дымом. Воздух был густым, словно туман, через который пробивались тусклые отблески огня. На стенах висели связки засушенных растений, кости зверей и амулеты из бересты. Всё казалось не просто вещами – а стражами, немыми свидетелями чужих судеб.

Изба Норд напоминала поминальную: широкая, но низкая, без единого окна. Свет проникал только через очаг в центре, где тлели угли, отбрасывая на стены пляшущие тени. Тишина в ней была особенная – не мёртвая, а настороженная, будто дом сам слушал, кто вошёл.

– Осталась я с детьми, – сказала Норд, усаживаясь у очага. Голос её стал мягче, но от этого не теплее. – Муж давно ушёл в землю, да и сына с дочкой море забрало. Только внуки и боги со мной.

Она подняла мутный глаз на Эриду, изучая ту без спешки, словно видела её насквозь.

– Ну ничего, – наконец произнесла она. – будет у Калисты помощница. Ты же мастерица, как матушка, верно?

Эрида неловко опустила взгляд, чувствуя, как жар костра обжигает не кожу, а что-то внутри.

Норд же, не говоря больше ни слова, кивнула на лавку:

– Садитесь, путники. В ногах правды нет. Хлеб у меня вчерашний, но вода чистая.

– Спасибо матушка, но не будем мы теснить вас, пойдем к старосте. – Хагни вежливо поклонился женщине, положив руку на плечо старшего сына, – Подскажите, где нам старосту найти.

– В центре он. – недовольно отмахнулась Норд, – В усадьбе он сидит.

– Здравы будьте, – кузнец забрал возжи у сына. Лошадь нехотя пошла по протоптанной широкой дороге, унося от покосившейся избушки шумную свору ребятишек.

Прошло некое время, и лишь скрип повозки кузнеца Хагни, удаляясь за холмом, да тихий стук копыт сливались с дыханием леса. В избе Норд стало тихо, но не пусто: семья лекаря Руна обосновалась, разложив травы, коренья и амулеты, а дым из очага плотно обвивал стены, как будто сама изба вбирала их души.

Эрида, взяв за руку Торрика – старшего сына кузнеца и жениха своего – шагнула в прохладу леса. Тропинка петляла меж стволов, едва видимая в сумраке, а свинцовое небо нависало низко, будто гнездом тяжким над землёю. Торрик шёл рядом, плечом оберегая Эриду, и каждый шаг его был твёрд, уверен, как опора скалы.

– Тихо, родная, – шепнул он, заметив дрожь её рук. – Лес слушает.

– Ведаю… – тихо отозвалась Эрида, сжимая лоскуток, память о днях давних. – Только всё вокруг живое, и ведает обо всём.

Тропинка петляла меж деревьев, и лес густел с каждым шагом. Тьма сгущалась, а луна редкими серебряными лучами скользила по мху. Торрик время от времени поднимал взор к небесам, но свинцовый свод давил на плечи, и лишь шаги, тихий скрип и дыхание деревьев сопровождали их.

– Сей лес, – тихо молвил Торрик, – отец твой говорил, чужих не любит…

– Иду с миром, – сказала Эрида. – Ни тьма, ни зверь не тронут.

И лес будто услышал её: шорохи стихли, ветви перестали скрипеть, мох под ногами засветился слабым зелёным сиянием, а корни образовали узоры, древние, как руны.

И вдруг, меж теней, мелькнула фигура – высокая, тонкая, тело её было, будто соткано из коры и лишайника, а янтарные глаза светились в темноте. Эрида замерла, Торрик шагнул вперёд, оберегая её, но Рун поднял руку:

– Не смотри прямо, – молвил старец. – Лес видит больше, чем сердце твоё. И если идём с чистым, страж лишь пропустит.

Фигура исчезла так же внезапно, как явилась. Лес вновь ожил, но без угрозы – словно приручился к их шагам.

И вот перед ними поляна, укрытая от ветров, освещённая мягким светом луны. Воздух стал свеж, запах хвои уступил место тёплому дымку из трубы. На поляне они увидели юную красоту: девушка сидела на мягкой траве в лёгком сарафане, короткие рыжие волосы её трепались на ветру, словно огненные языки солнца. Рядом с нею стояли двое юношей: один из них, по воле его руки, заставлял цветы расти и цвести, распуская лепестки, как живую ткань; другой держал перчатки до локтей, взгляд его был сосредоточен и осторожен, будто хранитель чего-то невидимого.

Эрида сжала лоскуток ткани, а Торрик лишь крепче сжал её руку. В сердце их зажглась смесь из любопытства, удивления и лёгкого трепета: казалось, поляна эта – не просто часть мира, но отдельный, волшебный уголок, куда обычный человек попадает лишь по воле судьбы.

Ветер доносил до них спокойные разговоры. Звонкий голос девушки, словно колокольчик разлетался по поляне. В ее взгляде читалось что-то хитрое и первозданное, а пальцы ловко вплетали неведомы цветы в венок.

– Эрида, идти нужно… – Торрик недовольно нахмурился, – От юродивых добра не жди…

– А если это лесные жители?

– Они тоже добра не несут. – парень поудобнее сжал локоть возлюбленной, отводя в сторону.

Дорожка не заметно пропала, лес сгустился.