Миф. Греческие мифы в пересказе

Рука Афродиты

Прикованная к золотому трону, Гера выла от ярости и бессилия. Ни ее мощь, ни возможности самого Зевса не смогли освободить ее от этого проклятия. Как ей звать бессмертный мир на пиршество, если сама она будет восседать, словно преступница, в колодках? Несуразица, потеря достоинства. Над ней станут потешаться. Что за волшба тут действует? Кто сотворил это? Как ей освободиться от чар?

Бедняга Зевс под канонаду ее вопросов и жалоб обратился за помощью к другим богам. Тот, кто сумеет освободить Геру, возвестил он, получит руку Афродиты в супружестве, а это величайший на свете матримониальный дар.

Ареса этот безапелляционный вердикт откровенно вывел из себя. Этоон собирается жениться на Афродите, что непонятно?

– Угомонись, – велел Зевс. – Ты сильнее всех богов, вместе взятых. Твоему союзу ничто не угрожает.

Афродита тоже не сомневалась и словами ободрения подталкивала возлюбленного к делу. Но никакие Аресовы усилия тянуть, пихать и клясть трон на чем свет стоит не увенчались успехом. Более того, казалось, чем больше он пыжится, тем туже хватка трона. Посейдон тоже (хоть уже и была у него подруга – Амфитрита) предпринял вдохновенную попытку, но и она ни к чему не привела. Даже Аид выбрался из преисподней – приложить руку к освобождению Геры от ее все более постыдной участи. Втуне.

Зевс лихорадочно, однако без всякого толку, дергал за подлокотники и выносил все больше оскорблений от униженной и взбешенной Геры, и тут во всей этой неразберихе раздалось вежливое, но настойчивое покашливание. Собравшиеся боги обернулись.

С тихой улыбкой на перекошенном лице стоял посреди небесного зала Гефест.

– Привет, мама, – сказал он. – Что-то не ладится?

– Гефест!

Он захромал вперед.

– Насколько я понял, назначено какое-то вознаграждение?..

Афродита потупилась, прикусив губу. Арес зарычал и подался вперед, но Зевс придержал его. Остальные боги расступились, пропуская маленького уродца, и тот поковылял туда, где сидела в узилище золотого трона Гера. От одного прикосновения его пальцев подлокотники трона разжали хватку и освободили Геру[74]. Она встала, разгладила и одернула платье, всем своим видом сообщая, что положение было в ее власти от начала и до конца. Афродита вспыхнула. Как же так!

То был миг сладостного возмездия Гефеста, однако его глубинно благая натура не позволила ему злорадствовать. Вопреки – а может, и благодаря – припадкам чувства отверженности, какие он претерпевал всю жизнь, не гнев им двигал и не обида, а лишь желание порадовать, принести пользу и ублажить. Он понимал, что безобразен, и знал, что Афродита его не любит. Понимал и то, что, заяви он свое право на этот приз, она предаст его и будет то и дело прыгать в койку к его братцу Аресу. Гефест ликовал, что вернулся домой, этого достаточно.

Что же до Геры… Та отнюдь не признала, что это расплата за жестокое и противоестественное материнское предательство, и хранила высокомерное ледяное молчание. Все лучшее, что в ней было, втайне гордилось своим старшеньким, и со временем она искренне полюбила его – как все остальные олимпийцы.

Гефест еще понаделает подарков и Афродите, и всем богам и покажет себя достойным членом божественной дюжины. Под кузницу ему дали целую горную долину. Та кузница станет величайшей и самой продуктивной мастерской на свете. В помощники себе он взял циклопов, а те и сами были, как мы уже убедились, мастерами высочайшего уровня. Они учили его тому, чего пока не умел Гефест, и все вместе, работая под его началом, сотворили замечательные предметы, которые впоследствии изменили мир.

Гефест – бог огня и кузнецов, ремесленников, скульпторов и металлургов – обжился дома. Его римское имя – ВУЛКАН, оно запечатлено в «вулканах» и «вулканизованной резине»[75].

Свадебный пир

Разлетелись свежие приглашения на свадьбу Зевса и Геры, поспешно дополненные и женитьбой Афродиты и Гефеста. Все приглашенные на двойную свадьбу подтвердили явку – с восторженной радостью. Ничего подобного в Мироздании пока не происходило, но и Мироздание доселе не видывало богини, похожей на Геру, со всем ее собственничеством и неукротимым стремлением к порядку, церемонности и семейному достоинству.

Нимфы деревьев, рек, ветерков, гор и океанов неделями напролет только об этой свадьбе и говорили. Лесные обитатели – похотливые фавны, а также крепкие шероховатые дриады и гамадриады – тоже отправились к Олимпу из всех лесов, рощ и чащ. В честь брачной церемонии Зевс даже простил некоторых титанов. Не Атланта, конечно, и не давно изгнанного Кроноса, однако самых безобидных и наименее лютых – Иапета и Гипериона, среди прочих, – помиловали и вернули им свободу.

Чтобы подбавить задора и без того лихорадочно ожидаемому торжеству, Зевс объявил состязание: кому удастся изобрести лучшее и самое необычное свадебное блюдо, тот сможет просить о любой услуге – у самого Зевса. Бессмертные рангом пониже, а также звери с ума посходили от возбуждения: замечательная возможность блеснуть. Мыши, лягушки, ящерицы, медведи, бобры и птицы насобирали рецептов и принесли их Зевсу и Гере. Были там торты, булки, пирожные, супы, террины из шкуры угря, каши из мха и плесени. Все сладкое, соленое, горькое, кислое и пряное разместилось на небольших помостах – на пробу Владыке, Владычице и всем богам.

Но сначала состоялось бракосочетание. Первыми женились Афродита и Гефест, следом Гера и Зевс. Службу с очаровательной простотой провела Гестия: помазав всех четверых благовонными маслами, она кадила душистый дым и пела глубоким музыкальным голосом гимны семейного союза, служения и взаимного почтения. Семья и гости взирали, многие шмыгали носами и смаргивали слезы. Фавн, бестактно ляпнувший между подавленными всхлипами, что Афродита с Гефестом – чарующая пара, получил быстрый злой пинок под зад от полыхавшего негодованием Ареса.

После официальной части пришло время определить победителя великого кулинарного конкурса. Зевс с Герой не спеша прохаживались вдоль помостов, обнюхивали, тыкали пальцами, ощупывали, пробовали, пригубливали и облизывали все предложенные творения, как заправские ресторанные критики. Участники стояли по ту сторону столиков, затаив дыхание. Когда Зевс одобрительно кивнул пружинившему желе из гибискуса, жуков и грецких орехов, его создательница – юная цапля по имени Маргарита – взбудораженно вскрикнула и тут же рухнула в обморок.

Но приз достался не ей. Победило с виду скромное подношение застенчивого созданьица по имени МЕЛИССА. Она предложила богам малюсенькую амфору, наполненную почти до краев липкой тянучкой янтарного оттенка.

– Ах да, – сказал Зевс, макая палец и всезнающе одобрительно кивая. – Сосновая смола[76].

Но не сосновая смола была в том горшочке, а нечто совсем иное. Нечто новое. Нечто клейкое, но не вязкое, тягучее, но не застойное, сладкое, но не приторное – и душистое, с ароматом, от которого все чувства бесновались от удовольствия. Мелисса назвала это «мёд». Гере, когда съела она ложку этого вещества, показалось, что дух великолепнейших полевых цветов и горных трав танцует и напевает прямо у нее во рту. Зевс облизнул тыльную сторону черпала и замычал от удовольствия. Муж с женой глянули друг на друга и кивнули. Можно было дальше не совещаться.

– Кхм… хм… уровень в этом году… оказался достойным, – сказал Зевс. – Все молодцы. Но мы с владычицей Герой единодушны. Этот… ах…мёд – первое место.

Все остальные создания, стараясь скрыть расстройство, изобразили бурную радость и образовали полукруг, а Мелисса двинулась вперед получать награду – исполнение желания, которое обещал Владыка всех богов самолично.

Мелисса была крошкой, а пока перемещалась к возвышению для победителя, показалась еще мельче. Она подлетела (ибо умела летать, вопреки тому, что казалась слишком громоздкой и пухлой не там, где надо) к лицу Зевса как осмелилась близко и прожужжала ему вот такие слова:

– Государь, я рада, что тебе понравилось мое лакомство, но должна сказать, что творить его невероятно трудно. Приходится летать с цветка на цветок и собирать нектар на каждом. Впитать и перенести можно лишь самую малость. Весь день, пока Эфир дарует мне свет, при котором можно видеть, я вынуждена собирать, искать и возвращаться в гнездо, собирать, искать и возвращаться в гнездо – и обычно летать на большие расстояния. Но и к концу дня лишь крошечная часть собранного нектара превращается – моими тайными способами – в сладость, которая так тебя порадовала. Даже амфорка, что держишь ты в руках, – мой труд четырех с половиной недель, сам видишь, какое это трудоемкое дело. Запах меда до того силен, упоителен и неповторим, что многие приходят грабить мое гнездо. Творят они это безнаказанно, ибо я мала и могу лишь сердито жужжать на них и просить убраться прочь. Вообрази: труд многих недель можно утратить одним движением лапы ласки или языка медвежонка. Надели же меняоружием, твое величество. Ты наделил скорпиона, который ничего вкусного не творит, смертоносным жалом, а змее, которая только и делает, что нежится на солнце весь день, ты дал ядовитый укус. Дай же мне, великий Зевс, такое оружие. Убийственное, чтоб разило всякого, кто станет воровать мои драгоценные запасы меда.

Брови Зевса сошлись в сумрачной задумчивой гримасе. По небу раскатился рокот, начали собираться и клубиться черные тучи. Звери завозились, с тревогой наблюдая, как меркнет свет, а от порывов ветра захлопали скатерти и зашелестели мерцающие одеяния богинь.

Зевс, как и многие занятые важные особы, недолюбливал привередливость или жалость к себе. Эта глупая летучая точка, а не существо, требует себе смертоносного жала, а? Ужей-то он покажет!

– Несчастное насекомое! – загремел он. – Как смеешь ты требовать столь чудовищной награды? Таким даром, как твой, нужно делиться, а не ревниво копить его. Я не только не пожалую тебе прошеного…

Мелисса перебила его писклявым недовольным жужжанием:

– Но ты дал слово!

Все собрание охнуло. Она что, действительно посмела перебить Зевса и усомниться в его чести?

– Уж извини, но, думаю, ты вспомнишь, чтó я обещал… – прорычал бог с ледяным самообладанием, которое гораздо страшнее любой вспышки гнева. – Что победитель можетпросить о любом одолжении. Я не обещал, что удовлетворю эту просьбу.

Крылья у Мелиссы поникли от разочарования[77].

– Однако, – продолжил Зевс, вскидывая ладонь, – отныне сбор меда будет даваться легче, ибо веленьем моим трудиться ты будешь не одна. Ты станешь повелительницей целого легиона, роя прилежных подданных. Кроме того, яодарю тебя смертельным и болезнетворным жалом.

Крылышки у Мелиссы бодро встрепенулись.

– Но, – не умолкал Зевс, – тому, кого ужалите вы, принесет раненому острую боль, а вот смерть это принесет тебе и твоему роду. Да будет так.

По небу раскатился еще один удар грома, и небеса начали расчищаться.

Мелисса тут же почуяла внутри себя странное движение. Глянула вниз и увидела, как из оконечности ее брюшка высовывается нечто длинное, тонкое и острое, как дротик. Жало – заточенное, как игла, но оканчивалось оно злым страшным крючком. Содрогнувшись, зажужжав и загудев, Мелисса улетела.

Мелисса – по-прежнему греческое имя пчелы-медоноса, и ее жало – действительно оружие самоуничтожения, припасенное на крайний случай. Если пчела пытается улететь после того, как воткнула жало в кожу жертвы, стараясь высвободиться, она рвет себе внутренности. У гораздо менее полезной и трудолюбивой осы такой зазубрины на жале нет, и оса способна жалить сколько угодно без всякой опасности для себя. Однако осы, какими бы ни были докучливыми, никогда не выдвигали богам эгоистичных высокомерных требований.

Правда и другое: в науке отряд насекомых, к которым принадлежит пчела-медонос, называетсяHymenoptera, что в переводе с греческого означает «свадебные крылья».

Пища богов

Вероятно, не один лишь вспыльчивый нрав и раздражительность подтолкнули Зевса столь сурово наказать Мелиссу, чей мед действительно был чудесно вкусен. Возможно, дело в политике. Весь собравшийся мир бессмертных должен был засвидетельствовать происходящее. Пусть запомнят хорошенько: Владыка богов неумолим.

Безмолвие, сгустившееся над свадебном пиром, было таким же мрачным и сердитым, как тучи, что собрались перед этим. Зевс поднял амфору с медом над головой.

– В честь моей владычицы и возлюбленной жены благословляю эту амфору. Да не опустеет она никогда. Вечно пусть питает нас. Кто б ни пригубил этот мед, никогда не состарится и не умрет. Пусть будет пищей богов, а смесь его с соком фруктов – напитком богов.

Разнесся клич всеобщего ликования, взлетели горлицы, а тучи и молчание развеялись. Музы Каллиопа, Эвтерпа и Терпсихора вышли вперед и хлопнули в ладоши. Заиграла музыка, зазвучали восславляющие гимны, начались танцы. Много тарелок перебили тогда на радостях, и традицию эту блюдут до сих пор, где бы ни сходились греки поесть, попраздновать и пособирать с туристов деньги.

Греческое слово, означающее «бессмертный», –амбротос, а «бессмертие» – это и есть АМБРОЗИЯ: так стали называть тот особый, благословленный мед. Его перебродившая питьевая разновидность, своего рода медовуха, именуется НЕКТАРОМ – в честь цветов, сделавших этот сладкий подарок.

Гадкий Зевс

Чаша Геры была полна – и буквально, в тот конкретный миг, поскольку внимательная наяда наполняла ее кубок нектаром доверху и через край, и фигурально. Ее старший сын блистательно женился, а Зевс принес клятвы верности и преданности ей – в присутствии всех, кто хоть что-то в этом мире значил.

И потому она не замечала, даже сейчас, что ее ненасытный господин не сводит похотливых взоров с танцующей ЛЕТО, самой красивой нимфы с острова Кос[78]. Лето была дочерью титанов Фебы и Коя, что недавно получили амнистию от Зевса и явились на пир.

Зевсу на ухо забормотали:

– Ты думаешь, что моя племянница Лето обязана тебе жизнью, а потому будет готова разделить с тобой ложе.

Зевс глянул в мудрые, озорные глаза своей наставницы Метиды – океаниды, славившейся непревзойденным умом, хитростью и проницательностью. Метиды, которую он по-прежнему любил и которая, несомненно, любила его. Кровь в нем, и без того подогретая нектаром и амброзией, от танцев и музыки распалилась еще пуще[79]. Искра, вспыхивавшая между ним и Метидой, рисковала заполыхать великим пожаром.

Она это заметила и вскинула руку.

– Никогда, Зевс, никогда. Я тебе была вместо матери. Кроме того, сегодня твоя свадьба – ты совсем, что ли, стыд растерял?

Стыд – аккурат то, что Зевс и растерял. Принялся распускать руки под столом. Встревожившись, Метида встала и удалилась. Зевс поднялся и пошел за ней. Она заспешила, повернула за угол и ринулась вниз с горы.

Зевс помчал вдогонку, по дороге превращаясь сначала в быка, потом в медведя, следом во льва и напоследок – в орла. Метида спряталась за грудой валунов глубоко в пещере, но Зевс, обернувшись змеем, ухитрился пролезть в просвет между камнями и обвить Метиду своими кольцами.

Метида Зевса всегда любила и, утомленная и тронутая его настойчивостью, наконец поддалась. И все же, когда свершилось соитие, Зевса что-то продолжало тревожить. Пророчество, услышанное от Фебы. Что-то про ребенка Метиды, который вырастет и свергнет отца.

После, в игривой постельной беседе, они взялись обсуждать превращения –метаморфозы, как зовут их греки. Как бог или титан может превращать других – или превращаться сам – в зверей, растения или даже неживые предметы, как это получилось у Зевса, когда гнал он Метиду. Она поздравила его с успехами в этом искусстве.

– Да, – сказал Зевс с некоторым самодовольством, – я преследовал тебя в обличье быка, медведя, льва и орла, но лишь змеем поймал тебя. У тебя репутация хитрой и изворотливой, Метида, но я одолел тебя. Признайся.

– Ой, я уверена, что могла бы тебя обскакать. Да превратись я в муху, ты бы нипочем не поймал меня, а?

Зевс рассмеялся.

– Ты так думаешь? Плохо же ты меня знаешь.

– Ну давай, – поддразнила его Метида. – Поймай! – С жужжанием превратилась она в муху и заметалась по пещере. В мгновение ока сделался Зевс ящерицей и одним движением длинного липкого языка Метида (вместе с каким бы то ни было Зевсовым чадом, что уже сейчас могло зарождаться у нее в утробе) оказалась надежно упрятана в его нутро. Скверная привычка Кроноса слушаться пророчеств и жрать любого, кому предречено свергнуть предка, похоже, передалась и сыну его Зевсу.

Проскользнув обратно на Олимп в собственном обличье и поздравив себя с тем, насколько хитрее он оказался, чем знаменитая этим качеством Метида, Зевс попал как раз в разгар музыки и танцев, и жена его, кажется, ничего не заметила.

Мать всех мигреней

Владыку богов накрыло мигренью. не похмельем от свадебного пира, не головной болью, какая бывает от задачки, которую необходимо решить, – у него как вождя таких всегда хватало, – а головной болью, в смысле настоящей болью в голове. Но какой! С каждым днем становилось все хуже, и Зевса одолевала острейшая, сокрушительная, ослепительная, убийственная мука, невиданная в истории чего угодно. Боги, может, и избавлены от смерти, старения и многих других ужасов, какие настигают и пугают всех, кто невечен, зато от боли они не застрахованы.

Зевсовы вопли, вой и крики разносились по долинам, ущельям и пещерам континентальной Греции. Звенели эхом в гротах, между скалами и бухтами островов, пока весь мир не забеспокоился, уж не повылезали ли гекатонхейры из Тартара и не разразилась ли титаномахия по второму разу.

Братья, сестры и прочие родственники озабоченно вились вокруг него на морском берегу, где обнаружили Зевса: тот умолял своего племянника Тритона, старшего сына Посейдона, утопить его в соленых пучинах. Тритон отклонил эту просьбу, и потому все шевелили извилинами и пытались измыслить другой способ избавления, а бедняга Зевс, страдая, метался и вопил, стискивая голову, словно пытался раздавить ее.

И тут Прометей, юный титан, любимец Зевса, нашелся и нашептал Гефесту свою затею, тот с готовностью кивнул, а затем ухромал к себе в кузницу со всей прытью, на какую способны были его увечные ноги.

А происходило у Зевса в голове интересное. Неудивительно, что страдал он от такой сокрушительной боли, потому что хитроумная Метида была по уши в делах: сидя у него в черепе, она плавила, обжигала и ковала себе доспехи и оружие. В разнообразной, здоровой и сбалансированной диете богов имелось в достатке железа и других металлов, минералов, веществ редкоземельных и следовых элементов, и Метида добыла их все у Зевса в крови и костях – все руды и составляющие компоненты, какие бы ни понадобились.

Гефест, одобривший бы ее зачаточные, но действенные знания в металлургии, вернулся на людный пляж и принес с собой здоровенный топор – двухсторонний, на минойский манер.

Прометей убедил Зевса, что единственный способ облегчить его муки – отнять ладони от висков, преклонить колена и крепиться в вере. Зевс пробормотал что-то насчет неувязки для Владыки богов – нет никого над ним, в кого веровать, – но послушно пал на колени и стал ждать своей участи. Гефест бодро и уверенно поплевал на ладони, схватился за топорище и, пока публика, притихнув, наблюдала, одним гладким движением опустил топор на середку Зевсова черепа, опрятно расколов его пополам.

Повисла жуткая тишина – все глазели с ошарашенным ужасом. Ошарашенный ужас превратился в предельное недоумение, а следом – в недоуменное обалдение: все увидели, как из расколотого черепа Зевса вздымается наконечник копья. Следом показались рыжеватые перья шлема. Наблюдавшие затаили дыхание, и вот уж взорам их предстала женская фигура, облаченная в полный доспех. Зевс склонил голову – то ли от боли, то ли от облегчения, преклонения или попросту от ужаса, толком никто не разобрал, – и, словно склоненная голова его была пандусом или сходнями, спущенными для ее удобства, сиятельная сущность спокойно шагнула на песок и поворотилась к Зевсу.

В пластинчатых доспехах, со щитом, копьем и в шлеме с плюмажем, она смотрела на отца неповторимыми, чудесными серыми глазами. И этот серый оттенок, казалось, излучает самое главное в ней – беспредельную мудрость.

С одной из сосен, что окаймляли пляж, слетела сова и уселась на сияющее плечо воительницы. Из дюн выползла изумрудно-аметистовая змея и свилась у ног девы.

Зевсова голова с довольно противным чавканьем срослась и исцелилась.

Всем присутствовавшим было ясно, что эта новая богиня наделена всеми полномочиями власти и личной силы, что вознесут ее над бессмертными. Даже Гера, догадываясь, что новенькая – уж точно плод беспутной связи, случившейся очень вскоре после их с Зевсом свадьбы, чуть не поддалась искушению склонить колено.

Зевс глядел на дочь, из-за которой он претерпел столько боли, и радушно улыбался. На ум ему пришло имя, и он произнес его:

– Афина!

– Папа! – отозвалась она, нежно улыбаясь в ответ.

Афина

Свойства, воплотившиеся в Афине[80], станут ключевыми достоинствами и достижениями великого города-государства, который получит ее имя, – Афины. Мудрость и проницательность она унаследовала от своей матери Метиды. Ее силы – искусство рукоделия, войны и государственности. А также закон и справедливость. Она отхватила себе и часть владений Афродиты – любовь и красоту. Афинин извод красоты выражался в эстетике, в восприятии идеалов в искусстве, поведении, мыслях и характере, а не в физическом, очевидном и, вероятно, поверхностном виде, какими всегда ведала Афродита. Любовь, за которую отвечала Афина, тоже менее распаленная и физическая, такая, какую позднее станут именовать платонической. Афиняне стали превозносить эти качества Афины превыше всех прочих так же, как восхваляли они ее саму, их покровительницу, превыше всех бытовавших бессмертных. Я называю их «бытовавшими», поскольку – и об этом мы еще узнаем – двое других олимпийских богов, еще не рожденных, вскоре сыграют свою роль в определении того, что значит быть афинянином и греком.

Позднее Афина и Посейдон посоперничают за покровительство над городом Кекропия. Посейдон ударил трезубцем в скалу, на которой они оба стояли, и забил из нее родник соленой воды; впечатляющий фокус, но в соленой воде вообще-то никакого толка, просто живописный общественный фонтан. Простеньким же подарком Афины стало первое оливковое дерево. Граждане Кекропии в мудрости своей углядели многую пользу от плодов, масла и дерева и выбрали Афину своим божеством-покровительницей, а также защитницей, и изменили название города на Афины – в ее честь[81].

В Риме ей поклонялись как МИНЕРВЕ, но без той особой личной связи, какую ощущали с ней греки. Ее любимые животные – сова, этот почтенный символ недреманной мудрости, а также змея – под чьим обличьем отец завоевал ее мать. Олива, чьи мягкие и много на что годные плоды оказались великим благословением для Греции, тоже была для нее священна[82].

Кажущаяся нежность тех серых глаз выдавала новое видение идеала красоты – соединявшего физическую силу с силой натуры и ума. Недальновидно это – сердить Афину. Кроме того, если насолил Афине – насолил и Зевсу. Он в дочке души не чаял, и что б ни сделала она – всё умница. Арес, самый нелюбимый ребенок Владыки, составлял интересный противовес своей сводной сестре. И та и другой – боги войны, но Афину интересовало планирование, тактика, стратегия и умное искусство противостояния, тогда как Арес был богом боя, схватки и всевозможных драк. Он понимал только насилие, натиск, нахрап, покорение и усмирение. Как ни противно, однако следует признать: мощь каждого из них по отдельности не могла сравниться с той, какая возникала в союзе Ареса и Афины.